Письмо-исповедь Марка Ивановича Стрелкова митрополиту Исидору, 1990-е гг. // Архив Церковно-археологического кабинета Соловецкого монастыря. Фонд М. И. Стрелкова. Д. 6. 4 с.

В 1990-х гг. Марк Иванович Стрелков, духовный сын иеромонаха Елисея (Дзюбина), обратился к правящему Архангельскому архиерею с письмом следующего содержания:

«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Прошу Вас, преосвященнейший Владыко, благословите мне великогрешному и падшему Марку, от юности моей краткое мое житие: несвященный, родившийся у Белого моря, по специальности потомственный рыбак, как отец и деды. 16 лет от роду я ходил в лес на охоту. На обратном пути я шел через озеро на лыжах и, не дойдя до берега, я провалился в воду, где было мне со снегом по грудь. В январе месяце день был очень морозный, к мокрой одежде снег сразу примерзал, а лед обламывался. Меня охватил страх. Помощи ждать было неоткуда. Поблизости было две хаты, и в них было по одному человеку, но они не могли видеть меня. Я окончил сельскую министерскую школу четыре класса, я обратился за помощию: Царю Небесному Господу нашему Иисусу Христу, Его Пречистой Матери и Царице Небесной Приснодеве Марии и Св. угодников Божиих приморских Преподобных Зосиме и Савватию Соловецким. Отвернул в воде лыжи, на которых шел, от ног, ружье положил через майну, котору проломал, рюкзак выбросил на лед, имея в виду: не выйду, дак найдут останки, и с усилием, и с помощию Божиею, мне под ноги угадал какой-то останок дерева, и я с него выполз на лед. Кругом весь обледенел. В расстройстве сбросил валенки и побежал, пока сила позволяла, босиком до ближайшего селения. За это время у меня у ног поморозил пальцы. Так как помощи дать тогда было некому да и нечем, лечили мои родители отец Иоанн и мать Мария гусиным жиром, и мне пообещали съездить в Соловецкий монастырь к Преподобным Зосиме и Савватию и я через три недели стал совершенно здоров и хожу на ногах до сих пор. Весной я в 1916 году съездил в Соловецкую обитель и там поработал в Реболде на перевозе богомольцев. Домой я вернулся на сенокос. У родителей была большая семья, а я самый старший помощник в семье. После военной службы я работал: плавал на море на Р.Т. № 37 «Палтус» три года и 8 месяцев. Первое время жил на квартире на Соловецком подворье вместе с отцом Священноархимандритом Вениамином и его келейным Николаем Сотниковым. После закрытия подворья разошлись по разным квартирам, а духовно находились вместе до 1923 года. В августе я уехал на родину. Встречался в городе с отцом Священноархимандритом Вениамином один-два раза в год, когда приезжал с рыбой в Архангельск. В 1925 или 1926 году отец Вениамин уехал в пустыню с иеромонахом Никифором на Лодьму в лес к озеру Волк. А в 1928 году 3 апреля старого стиля на второй день Пасхи Христовой подошли к ним охотники. Позднее печатано было в газете, <что> отца Вениамина и иеромонаха Никифора из ружья убили, и, обыскав избушку, подожгли, а сами ушли убийцы, подожгли домик и все сгорело. Одному был дан срок 5 лет, а другому меньше. На место пустынников для погребения ездил духовной мой отец Соловецкий иеромонах Елисей. Там только нашли обгоревшие кости и черепа и их дали погребению. После этого я приезжал в Архангельск , заходил к своему духовнику и по обряду делал покаяние исповедь, и он меня приобщал Святых Таин также один или два раза в год. Жил он на частных квартирах. В начале 30-х годов его забрали на три года срока, которыя он отбывал на Беломоро-Балтийском канале. Возвратясь обратно, он опять также стал жить на частной квартире, когда я приезжал его навещал и исповедовался у него. Особенно я к нему обратился, когда у нас закрыли церковь в 1938 году. Напал на меня страх, как будем жить дальше без Божией помощи, так как я со школьного возраста строго верил и уповал на Божию помощь и ходил в церковь. Я читал шестопсалмие и часы. Петь я не мог научиться. А так как у нас не было постоянного священника, я со старостой исполнял утреню, читал канон и «Блаженны» пели кроме Литургии в церкви. Тот же год отец мой, бывший ранее старостой, скончался, и церковь сразу закрыли. В виду страха принял и я на себя в этом грех: подписался закрыть. Как отвергся от Христа или предал. Вот, пришлось мне после каяться перед духовниками, с которыми мне привелось встречаться, о закрытии церкви и об иконах, которые я подписался сдать. Мне очень стало тяжело. Когда я вернулся из города, у нас уже церковь разоружили, иконы все убраны и многие уже сожжены, некоторые разрублены. Утварь, облачение, сосуды и ризы с икон — все ценное было уже увезено вышестоящими организациями, неизвестными для меня. Помещение церкви пустое. На полу и в кладовках лежали служебные книги в разбросанном виде и порваны, а иконы поцарапаны. Дожили до годового местного престольного праздника Сретения Господня. Я, не находил покоя от расстройства, что негде отвести грешную душу — помолиться Богу за такой грех, что отцы наши от трудов личных строили этот храм Божий, а мы, грешные превратили его в пагубу. Пошел я к разрушенному храму просить заведующую, чтоб отпустила мне несколько иконостасных икон, которыя еще не сожжены. Лично она мне выдала 4 штуки, которыя еще не были сожжены. Чтоб успокоить грешную душу воспоминанием пережитого юного возраста, попросил у ней и служебных книг, по которым мы читали службу. Они лежали на полах по всему помещению и на крыльце и на коридоре. Она не отказала: «Книги нам не нужны, их мы жгем, бери, которы не прирваны». Я их собрал: напрестольное оборванное Евангелие, Минеи, Триодь Постная, Триодь Цветная, Апостол, Требник, Последование молебных пений, из них некоторые порваны. Я их не заносил в помещение, находились в сыром месте долгое время и попортились. 1940 года в августе отца иеромонаха Елисея, духовника моего, взяли, а в октябре и меня забрали, так как я его знал. На допросах я тоже согрешил, чего бы и не надо было <говорил> на духовника, на себя и на хозяина квартиры его. После чего и хозяина забрали. Не придая себе значения о грехе. А после понял, что говорил — это великий грех на себя <взял>. Отцу срок дали 8 лет, мне — 5 лет и хозяину его квартиры — <ссылку на> поселение. Он и скончался там. В связи с войной я отбыл 5 лет и 10 месяцев, работал по воле на рыбоприемном пункте. В 1950 году меня в мае второй раз забрали и после следствия меня по тому же делу послали на поселение в Сибирь, где я отбыл 4 года и 2 месяца. После того я в грех опять упал. Духовник мой срок отбыл, и еще задержался на поселении, всего он пробыл 15 лет. В престарелых годах <после его освобождения> я имел только переписку, а встретиться с ним не удалось. Очень далеко на родине жил, просил, чтобы я к нему приехал, <чтобы> со мной ехать к владыке и меня подучить для пострижения. Я этого не сделал по недостоинству, напуганный пережитым. Только просил Господа Иисуса Христа, чтобы дал Он мне прежде конца покаяние. И так я остался в живых, но греха не очистил...»