«„Возьми крест свой“, — говорит Иисус Христос. Ведь не сказал Он: создай, сооруди себе крест. Христос также не избирал и не сооружал Себе Креста, не увеличивал тяжести его, а добровольно принял тот, который Ему был предопределен Отцом Небесным. Но какие это кресты, которые посылаются или даются христианам? Похожи ли они на Крест Христов? Нет, заслугами Христа эти кресты были видоизменены, облегчены, уменьшены. Они теперь внутренние...

26 апреля 1940 года, в Страстную седмицу в дом протодиакона Николая Тохтуева постучался человек в штатском и показал повестку в Мытищинское отделение НКВД. Отец Николай наскоро собрался, его посадили в машину и увезли. Допрос состоялся сразу же и длился до утра. Ему предложили выбор: либо восемь лет лагерей, либо «сотрудничество» по выявлению всех «антисоветски настроенных» лиц. Отец Николай, вспомнив о скорой Пасхе и подумав о возможности встретить праздник с семьей, согласился на «сотрудничество», хотя выполнять данные обязательства не собирался. Его отпустили до понедельника, 29 апреля...

«Надо знать, что беспечального места и беспечального положения не было, нет и не будет на земле. Беспечальное место может быть только в нашем сердце. Если сердце будет полно любви Божественной, то оно будет беспечально, спокойно и никакие скорби не будут страшны. Когда Божественный спаситель вошел в корабль к ученикам Своим, когда они соединились со Христом и увидели и почувствовали Его с собою, то сказано в Евангелии: „преста ветр“ и „бысть тишина велия“ (Мф 8, 26). То же самое положение и с человеком. Если мы будем со Христом и во Христе, то никакая скорбь нас не смутит, а радость наполнит наше сердце так, что мы и при скорбях, и во время искушений будем радоваться. Если Христос будет в сердце человека, если сердце его будет полно Божественной любви, то никакое земное переживание житейское не привлечет к себе нашего внимания. Христос — эта Единая Истинная Нетленная Красота — будет привлекать сердце человека превыше всех иных переживаний...»

«Я думаю, что на Страшном суде мы все явимся до конца „обнаженными“, до конца „прозрачными“, и все, что есть в нашем бытии, все будет очевидным для всех. Не об этом ли „позоре“ в день Страшного суда говорят отцы? Тогда не понадобятся никакие хитросплетенные „оправдания“, ибо они будут бессмысленны. И самое покаяние я мыслю, как самообличение пред всем миром своих неправд. Этим актом „самообвинения“, этой „декларацией“, при знании мною моих актов, моих мыслей неправыми, я извергаю их из сферы своего бытия, и она становится чистою, как вода, хорошо профильтрованная, бывшая до того грязною. Мы наивно забываем, что всякая мысль, проходящая через наше сердце, оставляет „там“ свой след, и быть „корректным“ в своем внешнем поведении и в своих выражениях хотя и должно, но не достаточно»...