Обращение православных епископов к правительству СССР («Соловецкое послание») // Вестник русского студенческого христианского движения. Париж, 1927. №7. С. 19–26

Обращение составлено в день отдания Пасхи 9 июня 1926 г.

В настоящее время в ссылках на этот документ чаще всего используется название «Обращение православных епископов к правительству СССР («Соловецкое послание»)». Оно ближе всего к заголовку, под которым был впервые опубликован текст этого документа в издании «Вестник Русского Студенческого Христианского движения». Париж, 1927. №7. С. 19-26: «К правительству СССР. (Обращение православных епископов из Соловецких островов)». Иногда этот же документ встречается под названием «Памятная записка соловецких епископов, представленная на усмотрение правительства», под которым он был опубликован протопресвитером Михаилом Польским в сборнике материалов «Новые мученики Российские» в 1949 г. Там же впервые приведены свидетельства о. Михаила, как очевидца, находившегося в заключении в Соловецком лагере,  о составлении этого обращения.

«В день отдания Пасхи, 27 мая/7[1] июня 1926 г., в монастырском кремле Соловецкого острова, в продуктовом складе лагеря заключенных, собрались по возможности все заключенные здесь епископы для заслушания доклада другого узника, профессора Московской духовной академии Ивана Васильевича Попова. Складом продуктов и их раздачей заключенным заведовал игумен из Казани отец Питирим Крылов, имевший группу сотрудников из духовенства. Начальство принуждено было доверить этот склад духовенству, как единственно честному элементу лагеря. Отец Питирим предоставил епископам свое помещение для секретного совещания, которое и приняло так называемую «Памятную записку соловецких епископов, представленную на усмотрение правительства». Заседание это прошло с некоторым испытанием.

Совершенно неожиданно, в неурочное время, лагерь стал обходить для осмотра сам начальник всех лагерей Соловецкого острова некий Эйхманс со своим штабом. Отец Питирим встретил его в складе и надеялся, что он не пойдет в комнату его и его сотрудников, где происходило в это время заседание епископов. Но начальник решительно подошел к дверям и открыл их. Увидев вместе большую группу духовенства, он удивился: «Это что за собрание?..» — «У нас сегодня праздник», — ответил смущенно отец Питирим. Почему этот момент прошел благополучно, трудно сказать. Надо полагать, что начальство вообще было довольно порядком в складе и в то время заключенному духовенству позволялось иногда по праздникам ходить в кладбищенскую церковь преподобного Онуфрия, открытую для остатка монахов, рабочих-специалистов, временно остававшихся еще на пепелище своего монастыря. Потом эта поблажка была уничтожена, все вольнонаемные монахи были удалены из лагеря, и последний их храм закрыт.

«Памятная записка» не была официальным голосом Русской Церкви, но в это время совершенно совпадала с этим голосом (см. «Проект обращения митрополита Сергия к советской власти»), вышедший почти в один день с соловецкой «Запиской» (Прот. М. Польский. Каноническое положение высшей церковной власти в СССР и за границей. 1948. Стр. 28, 29.).

Она представляла мнение наиболее многочисленной группы епископата, собранной вместе местом заключения и являвшей собою малый собор многих епархий России, и отражала общие условия жизни Церкви и общий ее исповеднический дух. Дух этого документа преисполнен непоколебимой твердости во всем, что касается собственно церковной жизни, совершенно чужд и малой тени соглашательства, совершенно безбоязнен в свидетельстве правды и свободен в своем мнении среди уз. Документ отвечает высочайшему достоинству Церкви и ее вечному значению, указывая ее истинный путь. Это слава и радость Русской Церкви.

И. В. Попов …, благочестивый старец-аскет, профессор святоотеческой литературы, автор ценнейших печатных трудов, при составлении «Записки» руководствовался указаниями старшего среди архиереев на Соловках архиепископа Евгения. С ним он по преимуществу совещался, но до общего собрания епископов читал «Записку» и небольшой группе епископов и духовенства, подвергая ее многосторонней критике. Во всех этих собраниях живо участвовал и архиепископ Иларион, соработник И. В. Попова в Московской духовной академии.

Архиепископ Евгений (Зернов), правящий Благовещенской епархии, прибыв на Соловки в начале 1924 г., остался старшим среди епископов по их общему согласию и после того, как сюда прибыли и более старшие по рукоположению. Это был выдающийся иерарх Церкви. Многочисленные члены его благовещенской паствы оказались за рубежом, на китайской территории, и, рассыпавшись по всему миру, по сей день хранят о нем самые святые воспоминания…

Богослужение его отличалось величием, покоем и благоговением; это чувствовали и отмечали, получая глубокое удовлетворение. Это был постник, невзирая ни на какие условия лагерной жизни, когда в пище не приходилось разбираться. Он был верен своему порядку и никогда не вкусил кусочка мясной пищи вообще, или рыбы в неположенное время. Казалось, что это человек нежного телосложения, но он носил самое грубое холщевое белье, которое и достать то в наше время было трудно. Высоко образованный вообще и богослов, компетентно рассуждавший по всякому теоретическому вопросу, он был житейски глубоко мудр, всегда тактичен и спокоен. Пастырям делал замечания наедине в самой мягкой форме, сомневающегося и неверующего провожал побежденным, скорбящего — ободренным. В нем была притягательная сила истинной духовной власти. Для остатка соловецких монахов-рабочих он являлся святейшим авторитетом, власть которого простиралась в область, которая недоступна пониманию людей внутренне недуховных…

Таков был глава и представитель соловецких узников в этот период.

С 1923 по 1926 г. в Соловецком лагере пребывали следующие архиереи:

Евгений Зернов, архиепископ Приамурский и Благовещенский.

Иларион Троицкий, архиепископ, б. Верейский, викарий Московский.

Серафим Мещеряков, архиепископ, б. Костромской.

Прокопий Титов, архиепископ Херсонский.

Иувеналий Масловский, архиепископ Курский.

Пахомий Кедров, архиепископ Черниговский.

Амвросий Полянский, епископ Подольский и Брацлавский.

Гавриил Абалымов, епископ Осташковский, викарий Тверской.

Глеб Покровский, епископ Михайловский, викарий Рязанский.

Григорий Козырев, епископ Печерский, викарий Нижегородский.

Захарий Лобов, епископ Нижне-Чирской, викарий Донской.

Игнатий Садковский, епископ Белевский, викарий Тульский.

Иоаким Благовидов, епископ Алатырский, викарий Симбирский.

Киприан Соловьев, епископ Семипалатинский, викарий Омский.

Мануил Лемишевский, епископ Лужский, викарий Петроградский.

Митрофан Гринев, епископ Аксайский, викарий Донской.

Нектарий Трезвинский, епископ Яранский, викарий Вятский.

Павел Введенский, епископ Мелекесский, вик. Самарский.

Петр Соколов, епископ Сердобский, вик. Саратовский

Платон Руднев, епископ Богородский, викарий Московский.

Рафаил Гумилев, епископ Александровский, викарий Ставропольский.

Софроний Старков, епископ Селенгинский, викарий Забайкальский.

Софроний Арефьев, епископ Якутский.

Серафим Протопопов, епископ Колпинский, викарий Петроградский.

Из этих 24 епископов почти все (17) непосредственно принимали «Памятную записку». Некоторые же из них не находились поблизости соловецкого кремля, где она вырабатывалась, а были на работах в других местах острова, но, вероятно, знали об этой «Записке» и сказали свое мнение архиепископу Евгению. Осенью 1926 г. в Соловки прибыло еще много епископов, которые в этот список не входят. Из этого же списка только один человек (Мануил Лемишевский) находится в настоящее время на свободе и в составе епископата, возглавляемого патриархом Алексеем. Остальные все, и многие одинакового с ним возраста, из новой полосы арестов и расстрелов 1937 г. к свободе и жизни уже больше не вышли. Известна нам только судьба трех-четырех. Их нет в живых»[2].

«Собор» заключенного в Соловецком лагере духовенства обратился к правительству с просьбой о легализации церковного управления без вмешательства во внутренние дела Церкви, указал на факты гонения на Церковь, на необходимость полного и последовательного проведения в жизнь закона об отделении Церкви от государства, на несовместимость сыска и политического доноса с достоинством пастыря.

Приведём выдержки из послания, которые передают смысл и дух этого документа. Вначале констатируется бедственное положение церковного управления и формулируются причины разногласий между Церковью и государственной властью:

«…Местоблюститель патриаршего престола и около половины православных епископов томятся в тюрьмах, в ссылках или на принудительных работах… Подписавшие настоящее заявление отдают себе полный отчет в том, насколько затруднительно установление взаимных благожелательных отношений между Церковью и государством в условиях текущей действительности и не считают возможным об этом умолчать.

Было бы неправдой, не отвечающей достоинству Церкви и притом бесцельной и ни для кого не убедительной, если бы они стали утверждать, что между Православной Церковью и государственной властью Советских республик нет никаких расхождений. Но это расхождение состоит не в том, в чем желает его видеть политическая подозрительность и в чем его указывает клевета врагов Церкви… Это расхождение лежит в непримиримости религиозного учения Церкви с материализмом, официальной философией коммунистической партии и руководимого ею правительства Советских республик.

Церковь признает бытие духовного начала, коммунизм его отрицает. Церковь верит в Живого Бога, Творца мира, Руководителя его жизни и судеб, коммунизм не допускает Его существования, признает самопроизвольность бытия мира и отсутствие разумных конечных причин в его истории. Церковь полагает цель человеческой жизни в небесном призваний духа и не перестает напоминать верующим об их небесном Отечестве, хотя бы жила в условиях наивысшего развития материальной культуры и всеобщего благосостояния, коммунизм не желает знать для человека никаких других целей, кроме земного благоденствия… Церковь видит в религии животворящую силу, не только обеспечивающую человеку постижение его вечного предназначения, но и служащую источником всего великого в человеческом творчестве, основу земного благополучия, счастья и здоровья народов. Коммунизм смотрит на религию как на опиум, опьяняющий народы и расслабляющий их энергию, как на источник их бедствий и нищеты. Церковь хочет процветания религии, коммунизм – ее уничтожения. При таком глубоком расхождении в самых основах миросозерцания между Церковью и государством не может быть никакого сближения или примирения, как невозможно примирение между положением и отрицанием, между да и нет, потому что душою Церкви, условием Ее бытия и смыслом Ее существования является то самое, что категорически отрицает коммунизм…

При создавшемся положении Церковь желала бы только полного и последовательного проведения в жизнь закона об отделении Церкви от государства… Церковь не стремится к ниспровержению существующего порядка и не принимает участия в деяниях, направленных к этой цели, Она никогда не призывает к оружию и политической борьбе, Она повинуется всем законам и распоряжениям гражданского характера, но Она желает сохранить в полной мере Свою духовную свободу и независимость, предоставленные Ей Конституцией и не может стать слугой государства…

Совершенное устранение Церкви от вмешательства в политическую жизнь в Республике с необходимостью влечет за собой и Ее уклонение от всякого надзора за политической благонадежностью Своих членов…

Всецело подчиняясь закону, Церковь надеется, что и государство добросовестно исполнит по отношению к Ней те обязательства по сохранению Ее свободы и независимости, которые в этом законе оно на себя приняло.

Представляя настоящую памятную записку на усмотрение правительства, Российская Церковь еще раз считает возможным отметить, что Она с совершенной искренностью изложила перед Советской властью, как затруднения, мешающие установлению взаимно-благожелательных отношений между Церковью и государством, так и те средства, которыми они могли бы быть устранены. Глубоко уверенная в том, что прочное и доверчивое отношение может быть основано только на совершенной справедливости, Она изложила открыто, без всяких умолчаний и обоюдностей, что Она может обещать Советской власти, в чем может отступить от Своих принципов и чего ожидает от правительства СССР».

Заявив о невмешательстве в государственную политику, Соловецкие епископы призвали и государственную власть действовать в рамках ею же принятого закона, оговаривая свое намерение бескомпромиссно отстаивать внутреннюю свободу Церкви:

«Если предложения Церкви будут признаны приемлемыми, Она возрадуется о правде тех, от кого это будет зависеть. Если Ее ходатайство будет отклонено, Она готова на материальные лишения, которым подвергается, встретит это спокойно, памятуя, что не в целости внешней организации заключается Ее сила, а в единении веры и любви преданных Ей чад Ее, наипаче же возлагает Свое упование на непреоборимую мощь Ее Божественного Основателя и на Его обетование неодолимости Его Создания».

Каким же образом «Послание» было передано с Соловецкого острова, минуя цензуру и обыски? Один из заключенных — Петр Владимирович Истомин, сосланный на Соловки по церковному делу, был дружен с епископом Прокопием (Титовым). В начале навигации, на свидание к Петру Владимировичу на Соловки приехала его жена Софья Ивановна. По просьбе епископов она согласилась выучить послание наизусть и передать затем в Москве митрополиту Сергию. По свидетельству дочери Софьи Ивановны, Ксении Петровны Трубецкой, «точность воспоминания проверял сперва отец, а в последний раз — архиепископ Иларион. Помню при этом такую подробность: владыка, отец и мать сидели на больших белых камнях на берегу моря. У матери была хорошая память, и она всё повторяла наизусть без ошибки. Отец был в большой тревоге за семью, так как опасность, на которую шли родители, была очевидна и велика. Поэтому отец очень хотел, чтобы мать доложила поручение митрополиту с глазу на глаз. Но это не удалось. Мать имела мужество говорить в присутствии, по словам митрополита, его келейника. Но никаких последствий по милости Божией для нас не произошло. Помню, что доставленное моей матерью послание, согласно полученным ею на Соловках указаниям, было перепечатано Мариной Матвеевой и разослано, если не всем, то, во всяком случае, большинству епископов»[3].

Через несколько дней после получения послания у митрополита Сергия (Страгородского) был произведен обыск, текст послания был у него изъят и по поводу его митрополита допрашивали. Митрополит, сам только что издавший аналогичный проект обращения к правительству, ответил, что он еще не успел достаточно ознакомиться с посланием. В составленном митрополитом Сергием проекте обращения к всероссийской пастве, хотя и подчеркивалась лояльность Церкви к гражданской власти, но в отличие от обновленческих манифестов, не затушевывались мировоззренческие различия между христианством и материализмом. Отделение Церкви от государства рассматривалось в проекте обращения в качестве гарантии от всякого вмешательства как Церкви в политику, так и государственной власти во внутрицерковные дела. 10 июля этот проект был подан в НКВД вместе с ходатайством о легализации высшего церковного управления, регистрации канцелярии и епархиальных советов, о разрешении проводить архиерейские соборы и издавать церковный журнал. Однако проект гражданскими властями не был признан удовлетворительным, и никаких шагов по пути правовой легализации органов высшего и епархиального церковного управления сделано не было.

[1] Должно быть — 9 июня.

[2] Польский М., протопресвитер. Новые мученики Российские : Первое собр. материалов / Сост. протопресвитер М. Польский. Jordanville, 1949. С. 164.

[3] Трубецкая К. П. Воспоминания о Петре Владимировиче Истомине // «Хоругвь»: сборник. М., 1993. Вып. 1. С. 72