4 января сего 1877 года в 6 часов 15 минут утра скончался священник Московской Георгиевской, что в Ендове, церкви Петр Тимофеевич Соловьев, имея от роду 72 почти с половиною года, просвященствовав свыше 40 лет при этой церкви. Покойный пользовался вниманием окружного духовенства, как хороший практик в церковной обрядовой и юридической жизни, любовью и уважением подчиненных сослуживцев, как добрый и незлобивый начальник, беспримерно радевший о пользе приюта, глубоким почтением и преданностью своих прихожан и детей духовных, которых у него было великое множество. Думаем, что на нас не посетуют читатели, если мы представим их вниманию небольшой биографический очерк покойного.
Покойный родился, как собственноручно обозначил его отец на маленькой псалтыри, хранящейся как домашняя святыня в его семействе, 1804 года июня 23 дня в селе Старом, Коломенского уезда, от священника Богородице-Рождественской церкви Тимофея Ивановича. Он был единым любимым детищем среди двух своих старших сестер, из коих Александра в воспоминаниях покойного занимала весьма место как его крестная мать и (...) няня. Бедность семейная и недостаточность содержания от малозначительного прихода была вознаграждаема трудолюбием отца Тимофея, и семья его никогда не испытывала громадных лишений. Тимофей сам обрабатывал землю, а зимой, благодаря изобилию леса в той местности, занимался выделкой саней и ценных изделий, которые и продавал или в Кашире, 8 верст от Старого, или в с. Малине (14 верст от Старого!) в базарные дни. Воспоминая о своем детстве, покойный с удовольствием останавливался на тех обстоятельствах, при которых шло его первоначальное воспитание. О. Тимофей, дорожа своим детищем, не спускал мальчика с глаз, не опускал случая знакомить его со всем, что по его мнению, казалось нужным знать мальчику, который готовился начать свою служебную карьеру, по его предположениям, с должности причетника, как он сам начинал в том же селе Старом. По седьмому году он стал обучать его читать, и прочтение, производимое по псалтыри, совершалось не только дома, но и на ниве, когда сам отец проводил борозды, мальчик выкрикивал нараспев: блажен муж иже приде на совет нечестивых. Едва он выучился читать, как О. Тимофей стал брать его с собой в приход, заставлял петь и читать на клиросе, и даже позволял ему печатные поучения к народу.
Такое отношение к делу образования сына не помешало однако О. Тимофею смотреть на обучение школьное далеко не благоприятно. Покойный рассказывал, что когда первый раз явился к ним в дом о. благочинный для того, чтобы напомнить О. Тимофею о необходимости отдать сына в духовное училище, мальчику Петру вымазали голову жестяным раствором и выставили его пред благочинным как очень больного золотухою. Но гроза, прошедшая один раз благополучно, не могла быть предотвращена навсегда, и О. Тимофею пришлось волей неволей отвезти сына в Коломенское училище. В 1813 году мальчик Петр предстал пред училищное начальство — ректора протоиерея Иродиона Степановича Сергиевского. «Как твоя фамилия?», — спросил мальчика ректор. Тот не понял вопроса, потому что не знал, что такое фамилия. «Ну как твое прозвище?». Мальчик ответил, под каким прозвищем он слыл между сельскими сверстниками. Ректору не понравилось оно, и вот он, выяснив мальчику значение фамилии в училище, спросил его, как бы он хотел, чтобы его прозывали. Тот ответил: по селу — Старинский. Ректору такая фамилия не понравилась; он спросил, не выберет ли мальчик другой. Мальчик ответил, что он желал бы называться Старковский. «Почему?», — спросил ректор. Потому, отвечал мальчик, у нас волостной писарь так прозывается. Ректору и эта фамилия не понравилась, и он тут же сам назначил новоприведенному мальчику фамилию Соловьев. Дома за бойкость его и за ответы на вопросы (...) получил кусок пирога. Это было, как сам покойный писал в письме к своему отцу, 1813 г. сентября 25 дня.
Покойный оказался мальчиком бойким и был принят в число учеников класса, соответствующего нынешнему 2 духовного училища. Но в год преобразования духовных ученых заведений в Московские духовные училища округов по уставу 1808 года мальчик оказался в 3 по-тогдашнему классе. Тяжело было его обучение. Покойный, никогда не любивший переговаривать и переживать чужие поступки, сравнивая настоящие учебные порядки с прошедшими, с сожалением указывал на то, что учителя, учившие их, сами или очень плохо, или вовсе не знали своего предмета. Для доказательства он приводил всегда в пример перевод одной латинской фразы: лысый (...) бегает по бритве, тогда как мысль ея была совершенно противоположной. Никаких объяснений никогда не полагалось, а если какой-нибудь бойкий мальчуган высовывался с вопросом, то (...), строгость была ужасная. Голод, холод и вся обстановка невыносимые. Довольно сказать, что ученики во время занятий принуждены были надевать шапки, а на вопрос учителя, для чего они это делают, преспокойно отвечали — уши зябут. Можно себе представить, что должна была переносить впечатлительная натура мальчика-баловня в отцовском доме и на родине. И вот покойный О. Петр рассказывает, что он с удовольствием и наслаждением принимает предложение своего товарища — дьячкова сына из Гроворы (?) идти домой совсем из училища, а для предотвращения могущих быть дурных в доме последствий сказать домашним, что училище распустили по домам по тому случаю, что в Коломне свирепствует холера. Но эта выдумка не имела успеха. Через неделю О. Тимофей снова свез сына в училище.
На последнем году училищного курса Петр Соловьев лишился своего родителя. Из всего, что здесь происходило, он помнил только то, что его, которого доселе все чтили и уважали, совершенно оттерли от гроба, так что он издали, стоя на скамейке, видел, как отца его клали в гроб. Две сестры его в это время уже были выданы замуж, старшая Александра за причетника в село Митинское(?) Серпуховского уезда (18 верст от Старого) и младшая Ксения за причетника в село Куркино Коломенского уезда (5 верст от Старого). Опекуном осиротевшего мальчика сделан б. последней (?). Все свои опекунские обязаности он счел себя исполнившим тогда, когда после летних каникул отвез отрока Петра в Перервинскую семинарию, ссадив его напротив монастыря на поставленный с воза сундук, в котором хранились скудные пожитки мальчика, сказал ему: прощай, я все свое дело исполнил, теперь продолжай, как сам решишь, — хлопнул по лошади и ускакал.
Мало ли юноша был подготовлен, плохо ли учился, шалил ли, семинарская премудрость не давалась ему, но только ему пришлось просидеть в так называемой реторике два курса, т. е. 4 года. Затем наука сделалась для него ясна, поведения оказался он до того приличного, что впоследствии в богословском классе даже сделан был ктиром (?).
В бурсе было так же как и в училище — и грязно, и холодно и голодно. На столах, на которых обедали без скатерти, после обеда катались на ногах, прибегали обедать со своими ложками, а чтобы больше оставалось, прятали у товарищей ложки, задобривали повара, который у них почему-то назывался Иван-Царевич, для того, чтобы на выдаче (?) получить плошку (?) с кашей, опустошали сады, поля и огороды, промышляя насчет съестного (даже иногда ели сырой картофель), а для тепла грелись друг о дружку.
Чтобы избавляться хоть на сколько-нибудь от этой гнетущей обстановки, юноша Петр Соловьев и на летние и на зимние каникулы отправлялся из семинарии по селам на кондиции(?). Живал и у господ и у своих братьев духовных.
С особенным уважением из всех своих наставников покойный О. Петр останавливался на О. Протоиерея Сергия Владимирского за его умение преподавать предмет и красноречие и на О. Феодоре Архангл(?) Виталии за его умение управлять семинаристами. Запасаясь знаниями на будущее время, сознавая, что для него по бедности невозможно приобретение книг, юноша П. Соловьев завел для себя особые (...) тетради, в которые записывал все, что ему нравилось, как из книг, так и из заметок, составленных из мыслей и афоризмов, которые ему приходилось выслушивать. Сюда же он вносил и лучшие сочинения своих товарищей. Две такие книги сохранились и до настоящего времени.
Окончив курс в Московской духовной семинарии со званием студента в 1828 году, Петр Тимофеевич два года жил без места на кондиции у священника Даниловского кладбища Ивана Степановича Тихомирова, где обучал троих его детей, для чего первое время каждодневно переходил от церкви св. Михаила у Москворецких ворот из квартиры дьячка, а потом уже и переселился туда на житье. Насколько он был уже искушен жизнью видно из того, что когда он переселялся на житье в дом священника, то в числе других условий выспрашивал уже о том, на чей счет отнесены должны быть банные и белье-мойные расходы.
С самого начала учения, еще в доме отца своего получив предназначение к служению в церкви и воспитав в себе убеждение и в (...) и (...), что это служение должно составлять и содержание и цель его жизни, Петр Тимофеевич тотчас же по окончании курса стал приискивать себе место в духовном звании, тем более что ему нужно было принять на свое попечение мать свою, переходившую из дома в дом и от одного дитя к другому и составлявшую для них как бы некоторое бремя. Но поиски его на этом поприще долгое время были неудачны, что в общем и неудивительно, потому что он был предоставлен единственно самому себе. А что может сделать молодой человек при поступлении на место без всякой протекции? Это неопределенное мучительное положение продолжалось до тех пор, пока случай не столкнул его с семьей Гареневых (?). Познакомившись с ними, он сделался женихом и наконец мужем старшей их сестры, Марии Ивановны 27 апреля 1830 года и преемником по месте служения ее отца в дьяконовском сане с 1830 г. 16 мая (...) церкви Григория Богослова, что на Дмитровке.
Не корыстные цели, а только вопрос о насущном хлебе руководил П. Т. в поступлении на это место: за Марьей Ивановной был отдан в приданое один только ветхий домик, не переживший своих обитателей, и очень небольшая сумма денег. Напротив, в утешение невесты, которая была недовольна тем, что ее жених был рябой, наговорили, что он человек богатый что у него есть довольно-таки денег. Она сама рассказывала о том горьком разочаровании, которое постигло ее, с нетерпением ожидавшую возможности разобраться в имуществе мужа и не нашедшую в клубках ниток и шерсти, наполненных в ее воображении серебром, ничего. Изумление, высказанное ее мужем, еще больше разубедило ее в ожидаемых богатствах.
Перед свадьбою открылось одно обстоятельство, которое потом больно и горько отозвалось в жизни П. Т. Он заболел лихорадкою. Из боязни, чтобы брак не расстроился, он следовал всевозможным советам, и один из них чуть было не сгубил его еще в то время. По совету кого-то из деревенских он в ковш с квасом всыпал очень большую дозу (...) табаку, размешал все и выпил... и приобрел себе неизлечимый катар желудка и несварение пищи, которое особенно сильно стало открываться с 1850 года.
Характеристика матери...
Не особенно радостная жизнь настала для Петра Тимофеевича во диаконстве. Приход его не обеспечивал: дом был до того ветх, что во время дождей вода протекала сквозь потолок и крышу и мочила комнату. Несмотря на малость дома, часть его молодая чета была вынуждена сдавать внаем. При сем неоднократно случались и довольно забавные сцены.
Одну из таких очень часто любили рассказывать и сам П. Т, и его жена. Потолок от ветхости разошелся в пазах, и земля валилась на бумагу, которая для поддержания была прикреплена к потолку гвоздями. На вопрос, тепла ли квартира, когда дьяк Петр стал уверять, что особенного холода не чувствуется, (...) отчего же ей быть холодной, разве не видишь, у ней потолок на вате.
Недостаточность содержания увеличивалась оттого, что, кроме своих детей-погодков, П. Т. должен содержать и обучать еще своих племянников от своих сестер, которые у него с этих пор являются в непрерывном порядке чуть не до 1850 года. И вот для того, что сколько-нибудь обеспечить себя, он поступает учителем в Высокопетровское приходское училище в 2 класс 1831 года февраля 23 дня, берет на себя множество уроков и открывает в доме нечто вроде пансиона. Трудна была жизнь молодой четы за это время. Хорошо еще, что был снисходительный священник, который не требовал неопустительного (?) присутствия при богослужении. Жизнь покойного во все продолжение дьяконовского служения слагалась так: при первом благовесте (?) к утрени он вставал, (...) не служил, напивался чаю, за сим проведя свою должность при литургии, бежал на уроки в училище. Во время обеденного роздыха он, пообедав наскоро, отправлялся на какой-нибудь частный урок, затем снова появлялся на послеобеденный урок в училище, окончив который и немного отдохнув, принимался заниматься со своими пансионерами. Зато и супруга вполне понимала и ценила труды мужа: все ему было вовремя приготовлено, подано, исполнено; время и для нее было капиталом, который она не любила терять даром. Впрочем, несмотря на всю тяжесть и (...) такой заботы, они никогда в семейной искренней беседе не поминали лихом того времени, но сознавались, что работали много и усердно, работали плодотворно и не без видимого благословения и утешения Божия, которое обставляло их жизнь все большим и большим довольствием (?), несмотря на прибывание их семейства. Особенно любили они вспоминать о том тесном искреннем товарищеском кружке, среди которого приходилось отдыхать от усиленных трудов и забот.
Учительство его в Высокопетровском училище через два года признано заслуживающим внимания и он повышен в окладе переводом для занятий в 7 класс как учитель греческого языка, церковного устава и (...). 1833 год, март, 14 дня.
В конце своего дьяконства П. Т. схоронил свою мать, которая по характеру своему становилась уже для него тяжеленька. Это было 20 июля 1833 года.
1836 год июля 15 дня.
На шестом году своего дьяконства и учительства Петр Тимофеевич дерзнул хлопотать о месте священника и на первый раз неудачно. Но вот за переходом П. Петр. Птицына из прихода св. Георгия, что в Яндове, в приход св. великомученицы Екатерины на Ордынке, место священника в Яндове становится вакантным, и Соловьеву дано предпочтение пред другим кандидатом на том основании, что он хорошо знает церковное писание. 1836 года мая 7 дня он рукоположен во священники к церкви св. Георгия, что в Яндове. В 1839 г. дек. 19 дня Указом Д. К. возложено было на него исправление должности настоятеля при производимых гл. полицмейстером 1-го отделения (...).