По совести, как следует, исполняй свой долг, делай свое дело на земле, к которому ты призван, а за результат ты не отвечаешь, ибо он, как всякий вообще успех нашего дела, не в твоей власти.
* * *
Не бери на себя лишней заботы в деле своем и помни, что ты на земле работник и над тобою есть Хозяин. Не забывай сказанного в Писании: Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом (Притч. 19, 21; ср.: 16, 1, 33; 1 Кор. 3, 7).
* * *
Все живое противится смерти по инстинкту самосохранения и хочет жить, но в человеке это противление Божию определению или приговору от Господа над всякою плотью (Сир. 41, 5) иногда принимает форму ропота на Бога, жалобы на провидение, когда угрожает смерть ему или она отнимает у него близких ему. Такой ропот скрывает за собою ложный, нехристианский взгляд на человека и на его жизнь. Человек здесь даже и перед Богом представляется какою-то самодовлеющею и независимою от Него величиною, существом, имеющим цель в самом себе, тогда как и человека Бог, как и все, сотворил ради Себя (Притч. 16, 4). Здесь забывают, что человек существует не для себя, но предназначен жизнью своею служить Богу и целям Божественного Провидения как его орудие и средство, что он всецело принадлежит Создавшему его и есть то же, что глина в руках горшечника: Горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных! Скажет ли глина горшечнику: Что ты делаешь?.. (Ис. 45, 9; ср.: Ис. 64,8; Иер. 18,6).
Кто дал жизнь человеку, Тот имеет право жизни и смерти по отношению к человеку, и человек весь в распоряжении «Владыки жизни» (из молитвы Ефрема Сирина), давшему ему жизнь (Деян. 17, 25; Иов 33, 4). Поэтому сказано в Писании: Я умерщвляю и оживляю, Я поражаю и я Исцеляю, и никто не избавит от руки Моей (Втор. 32, 39)...
Но и независимо от сказанного разумна ли в нас вообще претензия на долгую жизнь во что бы то ни стало, если мы не можем ручаться за ее ценность и достоинство со своей стороны? Можем ли мы утверждать, что мы будем достойны жизни и не употребим ее во зло, если по жизни своей мы часто бываем позорным пятном в Божием мироздании? Оплакивающие раннюю смерть своих детей матери могут ли быть уверены в том, что существованием их детей прибавилось бы что-либо хорошее в мире? Не была бы, наоборот, ранняя смерть иных счастьем для всех, если бы им дано было Провидением время вырасти нравственными уродами и чудовищами? Предоставим творение в распоряжение всеблагого, премудрого и всемогущего Творца, лучше нас знающего, что кому нужно.
* * *
Если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну (Мф. 5, 30). Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огонь вечный (Мф. 18, 8: ср.: Мк. 9, 43, 45; Притч. 4, 27).
Лисица, попавшая передней ногой в капкан, не задумываясь, перегрызает ее и таким образом спасается. В капкан вечной гибели попадаем мы со своими грехами, и как мы далеки здесь от лисицы, которая для спасения своей звериной жизни перегрызает себе ногу, а мы часто не решаемся и на меньшее и жертвуем Вечною Жизнью, не желая причинить себе неприятное прекращением греха.
* * *
По мнению неверующих, наукою затрудняется и даже зачеркивается вера в Бога. К удивлению, это мнение проскальзывает нередко в похвалах религиозности ученых, когда их вера излишне подчеркивается ими и вменяется им в особую заслугу. Предполагается, что ученому не верить легче, чем верить. Совсем наоборот! В действительности вера ученых вещь обычная, а неверие было бы изумительно и невозможно. В самом деле, с прогрессом науки все больше и больше укрепляется и облегчается вера в Бога — Творца и Промыслителя мира, ибо наука все более и более становится органом откровения славы Божией и чудес Божиих в творении Его. Этому служат в особенности такие науки, как астрономия, физика, химия, биология, ботаника, зоология — словом, естествознание.
Из этого следует, что неверие все более и более с прогрессом знания становится неразумным и преступным по мере того, как раскрываются наукою при помощи телескопа и микроскопа недоступные и неведомые древнему миру чудеса всемогущества и благости Божией в природе. До Коперника, Ньютона, Кеплера, Менделеева, Линнея, Пастера, Клаузиуса, Крукса это было бы более естественно и извинительно, чем теперь: естественно слепому не восторгаться красотами природы и не прославлять Творца ее. Но грешно теперь не верить в Бога образованному человеку, которого наука делает зрячим. В тягостное изумление повергает меня зрелище власти тьмы среди людей, когда самые нелепые и ложные мнения царят над ними как истины, хотя и знаю о деятельности темной силы в мире, объясняющей омрачение умов.
* * *
Я плачу, Господи, в молитве своей перед Тобою, слезами молюсь без слов и не знаю, о чем молюсь и отчего плачу, но Ты Сам, Господи, зачти слезы за молитву и сотвори нужное со мной. Мне же отрадно выплакаться перед Тобою, и в слезах моих перед Тобою есть успокоительная сладость для меня!
* * *
Привычка — вторая натура, чего бы она ни касалась. И многие из так называемых непреложных истин на деле оказываются только привычными и застарелыми заблуждениями. Это прекрасно иллюстрируется традиционной христианской эсхатологией, в которой так много из обветшавшей и отжившей иудейской талмудистско-ветхозаветной эсхатологии, что ее трудно называть христианской. (Специальное доказательство этого представлено мной в «Системе православной эсхатологии» в двух частях.) Достаточно здесь назвать хоть одно заблуждение, получившее право истины. Это воззрение на конец мира как на страшную катастрофу или мировое несчастие, а не как на радостную развязку мировой истории, направленную Провидением к торжеству добра и на ликвидацию зла. С точки зрения иудейской концепции конец мира получает ложное, пугающее, страшное освещение: последний бой сатаны с Христом рисуется сплошным ужасом, а не ликвидацией сатаны, Великий День Суда — страшным для всех, даже для верующих, судом, а не радостным для них днем суда и погибели нечестивых человеков (2 Пет. 3, 7).
* * *
Жизнь с христианской точки зрения есть прохождение пути Божия, пути спасения, очищения от зла и греха.
* * *
Признать прогрессивным, передовым можно не все, что таким считается и вам кажется, а только то, что способствует развитию, совершенствованию. Самые передовые и модные воззрения с этой точки зрения часто оказываются самыми ретроградными, поскольку они ведут к духовному вырождению, возвращению человека в первобытное состояние нравственной грубости и дикости. В первом ряду таких передовых учений вы найдете материализм, марксизм и ему подобные вещи. В строгом смысле истинно передовым может считаться только христианин, которому христианской религией определено постоянное совершенствование и движение вперед в духовном отношении. Без Христа людям не дано идти вперед.
* * *
Мало понимания в религии и мало религиозности обнаруживается в мнениях любителей радикальных церковных реформ (вроде «обновленцев»), что авторитет или значение религии повышается приспособлением ее ко времени. Наоборот, авторитет религии как носительницы неизменной истины, данной Богом, возвышается ее древностью и неизменностью, способностью сохраняться в целости среди грустного зрелища разрушения временем всего, созданного человеком.
Очень плохой способ доказывать божественность религии ее изменчивостью. Чудесное, истинно божественное свойство христианской религии заключается в том, что она, без всякого изменения, оставаясь всегда тождественной себе в существенном, в своем учении, оказывается пригодною для всякого времени, ибо неизменна в существе своем душа человеческая, для которой дана Богом христианская религия.
* * *
Бытие Бога — Творца и Промыслителя мира многими оспаривается: «Все во вселенной возникает и совершается по законам природы!» Но этой формулой не отрицается, а как раз наоборот утверждается бытие Бога как Верховной Разумной Причины мира: законами предполагается законодатель или существо, давшее законы природы и устрояющее все в ней по этим законам. Законы природы так же мало отрицают Творца вселенной, как устройство часов по законам физики и механики — мастера их.
* * *
Светская музыка (для меня) — это кондитерское пирожное, а религиозная (церковная) — хлеб насущный, который необходим и никогда не надоедает.
* * *
Многое человек считает для себя нужным и хочет иметь, а в конце концов все ограничивается для него футляром и ямой, гробом и могилой. Какая ужасающая пропасть между желанием и действительностью для человека без веры в загробное продолжение жизни!
* * *
Что для неверующего остается от того, что называется человеком? Гадость, которую живые спешат поскорее уничтожить, или сжечь, или спрятать в земле!
* * *
Некоторые утверждают, что религия порабощает человека и роняет его достоинство. Утверждение это ложное, и я постараюсь обосновать свою мысль.
Человек во всех отношениях ограниченное существо, и в таком ограниченном существе и воля ограничена, и потому его свобода условна, относительна, а все люди в большей или меньшей степени рабы. В самом деле, люди — рабы природы, плоти, пороков, страстей, рабы своей среды, рабы других людей. Но я предпочитаю быть рабом Бога, и покорность Богу, зависимость именно от Него предпочтительны по трем причинам.
Первое. Подчинение Вседержительной, всеблагой и премудрой Силе не роняет, а возвышает человеческое достоинство и усовершенствует личность.
Второе. Добровольно и сознательно покоряясь Богу, всем в мире управляющему и все содержащему в Своей власти, человек становится свободным в такой степени, какая только возможна при его тварной природе. Неодолимой силе Божественной воли и Его законам подчинено все в мире, в том числе и человек. Единственное средство быть свободным — добровольная покорность этой Вседержащей Власти во вселенной.
Третье. С Богом, будучи рабом только Его, человек становится и независимым от унизительного и губительного рабства твари: во Христе благодатию Божией даровано нам искупление (освобождение) от всего, что унижает нашу личность подавлением в ней свободы, — от рабства плоти, греху, миру, смерти, дьяволу.
Соединением с бесконечным в религии человеку дается преодоление естественной и грехом порожденной конечности и немощи через святость, знание, бессмертие. Истинная свобода рабу тления дается только во Христе принесенным Им искуплением от зла, духовно-телесным возрождением человека до воскресения плоти включительно. Во Христе человек становится выше подавляющей его природы и из части целого механизма природы делается свободною личностью или гражданином в Царстве Божием с действующими в нем законами свободы в отличие от природы, которая без живого Бога была бы царством слепой силы неумолимых законов механической причинности, подобной судьбе, року. «Рабы тления», нуждающиеся в освобождении от самого унизительного гнета грехов, пороков и страстей, не могут возвыситься над представлением о внешней социально-политической свободе к истинной, внутренней свободе духа, а потому они не в состоянии понимать, что и на свободе люди бывают презренными и низкими рабами, а в неволе и унижении — свободными и благородными существами.
Не о социальной, а о духовной свободе говорит Христос. Именно к социальным освободителям в особенности и обращено слово Христа. Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики. И познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 31–32). Помните, что без внутренней свободы духа бесполезна внешняя свобода и ничего не прибавляет к человеческому достоинству, совершенству и счастью. С одною внешней свободой человек может быть только свободным зверем, для которого право безграничного самоопределения выше всего.
* * *
Кто нашел истину в Божественном Откровении, тому не нужна философия как ключ к истине: при свете электрическом зачем мерцание свечного огарка? Между тем и при свете христианства наряду с Евангелием многие христиане допускают существование философии на положении независимого от христианской религии источника просвещения, ключа к истине. Прискорбное недоразумение, особенно для христианина, в философии, ищущей истину, искать истину! Искать и находить — не одно и то же. Мы находим лучи света в сумраке древней дохристианской философии, и ее способностью к частичному познанию истины оправдывается существование философии до явления Самой Истины во Христе. История философии с бесконечным разнообразием и периодическим повторением разноречивых систем лишний раз доказывает: в решении даже доступных уму вопросов за две тысячи лет философия не продвинулась ни на шаг и в качестве последнего итога многовековой работы мысли склоняется к агностицизму, то есть к отрицанию возможности достоверного знания, к признанию его условности и относительности. Нечего и говорить о бессилии философии в решении вопросов, касающихся сущности вещей. Отрешенная от какого бы то ни было авторитета, философия никогда не придет к удовлетворительному решению вопроса о познании своими собственными силами, оставаясь в пределах своих методов. Она не может показать, достоверно ли наше познание, не будучи в силах подыскать надлежащий критерий достоверности знания, а потому или отрицает возможность знания, или же утверждает возможность его на основаниях внефилософских (Декарт — с апелляцией к идее Бога, Томас Рид — к свидетельству здравого смысла).
Между прочим, ахиллесова пята философии — в вопросе о сущности бытия. Философия встречает в мире два противоположных начала — дух и материю, которые она не в состоянии свести к одной сущности. Так как двух сущностей быть не может, то ей поневоле остается признавать одну и игнорировать другую: или дух (материализм), или материю (идеализм), или смешивать то и другое (пантеизм), или, признавая самостоятельность двух начал на положении двух параллельных линий, ни в чем не совпадающих, оставить бытие без философского изъяснения (дуализм). Этого затруднения философии никогда не преодолеть. Смысл существования философии — в поиске человеком истины, но для христианина существование независимой учительницы мудрости наряду с Откровением не имеет смысла. В христианстве философия может иметь только служебное значение посредницы между верой и разумом.
Христианская философия есть объяснение мира в свете христианской веры как дела Божия, просветленного Божественной благодатию и богопросвещенного христианского ума, ума Христова (1 Кор. 2, 16). С христианской точки зрения и для христианской эры света Христова на земле будет верен такой парадокс: философия есть порождение не зрелого, а юного ума человечества, вышедшего из-под опеки авторитета и из духовных пеленок; в ней заявляет о правах своего ума человек с пробуждением в нем своей мысли, подобно юноше, вышедшему из-под опеки воспитателей и почувствовавшему в себе потребность самостоятельной жизни. Не знающие христианства могут представлять себе его стеснением свободы разума, тогда как, совершенно наоборот, полная истинная свобода разуму дается только в христианстве познанием истины или очищением ума от заблуждений и освобождением ума от рабства греху, его омрачающему. Я говорю об уме Христовом.
Изложенным воззрением на философию должна руководствоваться христианская школа в преподавании философии. Много глупого зубоскальства видели мы в безрелигиозной литературе по поводу вышесказанного воззрения на философию как служанку богословия. Такая точка зрения неизменно называется средневековой, тогда как она просто христианское воззрение. Оно устанавливается учением христианской гносеологии о взаимных отношениях веры и разума в христианском знании, по которому коренное значение в знании признается за верою, а за рассудком — второстепенное, служебное, зависимое от веры. Соответственно этому определяется отношение между философией и христианской религией. Все это знают христиане, тем более богословы. Однако даже среди последних наблюдается боязнь: как бы не уличили их в «средневековом» воззрении.
* * *
В отличие от философии и науки христианская религия имеет одну удивительную особенность: не ставить знание истины в зависимость от учености, чуда, очевидности, красноречия, диалектики и т. п., что у людей считается лучшим ключом к истине. У нас Христа нельзя принять умом или глазами: Он принимается только духовными очами сердца, веры, когда в душе подготовлено Ему место. Явившийся плотским очам, внешним чувствам людей, Христос был распят ими. Истину всегда будут отвергать те, у кого не подготовлено для нее место в сердце. Поэтому-то истина, недоступная считающим себя мудрыми и разумными и надеющимся на один свой разум, открывается младенцам с подготовленными к ее восприятию чистыми сердцами (Лк. 10, 21; Мф. 5, 8). Таким образом, по степени восприимчивости в христианской религии разумные мира сего оказываются младенцами, а младенцы — разумными, зрячие — слепыми, а слепые — зрячими, первые — последними и последние — первыми.
* * *
Христианство является не только религией личного спасения, но и источником преобразования всей жизни человека. Христианство имеет культурно-социальное значение в качестве Царства Божия на земле при правильном понятии о Царстве Божием. Однако нельзя сказать об одинаковом значении в христианстве обеих его сторон: социальной и индивидуальной, тем более о преимущественном значении социальной стороны. Напротив, согласно Евангелию: ставящему на первое место Царство Божие, духовное, которое внутри нас, а обновление общества или внешней жизни — на второе место как следствие первого, в индивидуальной стороне христианства заключается самое существенное в нем, источник и причина обновления жизни, а социальная сторона является следствием обновления душ. В проповеди личной морали как пути общественного спасения есть доброе зерно евангельской истины, заключенной в словах Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа: Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам (Мф. 6, 33). Личное совершенствование есть основа и источник всякого, а также общественного блага. Создайте добро прежде в самих себе, если хотите, чтобы оно было и вне вас. С духовным добром придет к вам и все другое, нужное вам (Идея Царства Божия. 2-е изд., с. 270).
Обновленцы, наоборот, выдвигают в христианстве его социальную сторону ради приспособления его к новому социально-политическому положению России и оставляют в тени главную индивидуальную сторону. Несмотря на это, они причислили меня, преимущественно как автора книги «Идея Царства Божия», к своим предшественникам, которые подготовили обновленческое движение. Это очевидное злоупотребление моим именем, оно основано или на недомыслии, или на дипломатических соображениях. Мое резко отрицательное мнение об обновленцах с совершенной ясностью выражено во многих моих афоризмах и мыслях.
* * *
Живи так, как если бы тебе завтра умирать, и в этом не будет ошибки: разве мы можем ручаться даже на час вперед за жизнь свою, находящуюся всегда во власти случайностей. В сравнении с бесконечностью разве имеет смысл наше различение между днями и годами? День ли, год ли, час ли — не все ли равно? Не все ли миг пред лицом вечности?
* * *
Часто слышишь от пожилых и старых: «Хотелось бы пожить мне еще десяток лет» или: «Ах, если бы Бог дал мне прожить еще хоть пять лет!» Бог даст тебе такую отсрочку, если она нужна тебе на добро, а не для простого продолжения жизни и счета лет. А без этого зачем отсрочка? Какой смысл в ней, если это только одна пустая жажда жизни и диктуется одним только инстинктом сохранения жизни и страхом смерти?
* * *
Настойчивость в молитве к Богу с каким-либо прошением может проистекать из совершенно противоположных источников: как из сильной веры, так и от недостатка веры или маловерия.
* * *
Какое омрачение ума и души нужно человеку, чтобы не думать о конце своей жизни и не интересоваться вопросом о смерти и посмертной судьбы своей, когда вся жизнь его есть безостановочное движение к могиле, ускоренное для одних и замедленное для других, но одинаково неизбежное!
* * *
Христианство наших дней подобно тайнорастущему семени притчи евангельской, также жемчугу, скрытому в навозе, и кладу, зарытому в поле (см.: Мф. 13, 45–46). Христианства давно не видно в обычном строе жизни не только в безрелигиозных странах, но и в именующих себя христианскими. Означает ли это поражение христианства? Нет, это значит, что мы вступили в полосу действия предсказанных в Священном Писании признаков конца мира. Это значит, что уже исчерпана способность к усвоению Евангелия в роде развращенном и грешном и что дальнейшее лечение его Евангелием становится невозможным, как лечение безнадежно больного. Это значит, что приходит смерть, близок конец, как бы ни казалась продолжительною нашему близорукому зрению (сознанию) эта эпоха агонии, хотя бы в тысячу лет. Мы — в периоде предсмертной агонии; как продолжительна будет эта агония, и будут ли в ней здоровые промежутки или перерывы — это одному Богу известно. Одно даже и для нас ясно: мир наш земной идет к концу и конец его недалек. Что значит в жизни человечества какая-нибудь тысяча лет? Не больше, чем «день один» для отдельного человека (2 Пет. 3, 8).
* * *
В результате автоматизма в душевной жизни тело часто делается из орудия духа западнёй его, особенно в старости, при ослаблении физиологических функций организма и воли человеческой. Автоматизм заключается в бесконтрольности со стороны духа за своими ощущениями и реакциями.
Автоматизм имеет важное значение в психической жизни, в том числе и как средство сохранения психической энергии и облегчения ее действия. Но в расстроенном грехом состоянии человека автоматизм делается проклятием и несчастьем его. Поэтому в старости особенно прилично молиться о благодатном подкреплении свыше в немощах ее: «грехов юности моея не помяни» и «не остави мя, Господи, в старости моей».
* * *
В молодости жизнь влечет к себе неведомою тайной и тем поддерживается в ней энергия и бодрость духа. В доброй старости такое значение имеет вера в будущую жизнь. Горе старости, которой нечего желать, любить и не во что верить! Горе старости без веры, надежды и любви! Горе ей, если она не укрепляется и не украшается так свойственной ей мудростью. В конце концов, у верующей старости есть даже преимущество над мечтательной молодостью: мечты юности обманчивы, а наша христианская надежда нас не постыжает (Рим. 5, 5).
* * *
Врачи, моралисты и социологи занимаются изучением причин самоубийств, а причина самоубийства в нормальном состоянии всегда одна: отчаяние. Отчаяние — это мертвящее и приводящее в оцепенение чувство, естественное и понятное для душ неверующих, но христианством рассматриваемое как великий грех. Отчаяние есть отрицание христианства в самой его сущности как религии Креста, терпения и смирения; светлой радости искупления во Христе; религии веры, надежды и любви. Отчаяние побеждается надеждою, надежда же питается верою.
* * *
Культ, или апофеоз (обоготворение), великих людей неизбежен среди неверующих: когда исчезает с Богом из души истинное величие, тогда в сознании этих людей значение великого и божественного переносится на малое и люди вырастают до размеров богов в головах, потерявших истинную меру величия.
* * *
С точки зрения христианства, признающего Бога беспредельным Духом (ср.: Ин. 4, 24), личным и живым Существом, пантеизм и безбожие — одно и то же, потому что ничего выше мира и природы тут не признается, и «Богом» здесь называется видимый мир, так что «Бог» подразумевается только как другое имя природы. Откровенное выражение этой безрелигиозной сущности пантеизма мы находим в стихах Байрона:
Безбожник я — вот грозный приговор
Ханжей, что на меня взирают строго!
Но им со мною выдержать ли спор?
Прямее к небесам моя дорога.
Мне алтарями служат выси гор,
Светила, море, твердь — созданья Бога,
Что человека наделил душой
И душу ту опять сольет с Собой.
Пантеизм, по сути, есть замаскированный атеизм. Не забудем, что к числу пантеистов принадлежал и Лев Толстой, занимавшийся в старости пантеистической фальсификацией христианства и выдававший пантеистическую подделку под христианство и карикатуру на него за действительное христианство.
* * *
Трудно, невозможно уйти в загробный мир чистым из моря грязи житейской, но необходимо и возможно, по крайней мере, сокрушенное сознание своей греховности и сердечное желание чистоты. Томящимся в плену и в заточении естественно жаждать свободы и помнить о Родине своей.
* * *
Не всей целостью и не лицом к лицу, а частями и в явлениях (отражениях) высший мир с такою же достоверностью или очевидностью открыт мне в моем уме и опыте, как вот это солнце, ярко сияющее на небе. Без преувеличения могу сказать: и ныне я вижу отчасти тот мир, и знаю о нем, хотя для многого остается место только вере. Для этого и сам я кое-что делал и делаю, работая над собой и непрерывно трудясь в познании Бога и мира Его, благодаря чему Сам Бог открывается ищущим Его.
* * *
Изучением вопроса об отношении науки и ученых к религии я приведен к непоколебимому выводу и убеждению, что только лженаука может говорить о противоречии между верой и разумом. Наука не только не мешает, но помогает вере в выводах своих, и тем больше, чем больше подвигается вперед.
Ходячее мнение о вражде науки и религии есть клевета на науку, оскорбительная для науки, когда злонамеренно распространяется неверующими, и невежественная, когда принимается по слуху и доверию к шарлатанам и заблужающимся.
* * *
Не всякое «учение — свет», иное учение хуже тьмы. Безрелигиозное или, что то же самое, ложное образование погружает ум и душу в более глубокий и губительный мрак, чем мрак простого неведения. И нет разума там, где совет грешников (Сир. 19, 19). Неведение истинного и доброго — это еще не знание худого, и потому знание одного только худого хуже неведения.
* * *
Не будем смущаться зрелищем засилья зла и несовершенства в окружающей нас действительности, даже в святом святых мира — в Церкви Христовой. Разве Христос не предсказывал кажущегося перевеса зла и неверия над верою и добром? Не Он ли говорил, что много званых, но мало избранных?
Зло превосходит добро численностью, количественно, а не качественно, и его сила кажущаяся. Правда сильна своей внутренней силой и в конце концов везде и всегда последнее слово на ее стороне. Особенно непростительно маловерие и малодушие там, где вопрос идет о судьбах Церкви, этого спасительного корабля на море житейском, управляемого Самим Христом, как Кормчим его: Что вы так боязливы, маловерные? (Мф. 8, 26). Как у вас нет веры? (Мк. 4, 40). Где вера ваша? (Лк. 8, 24) — вот что говорит здесь Господь сомневающимся и боящимся за Церковь в бурях и ненастьях, постигающих ее на земле! Не будем же оскорблять Великого Кормчего корабля церковного своею боязнью, маловерием и забвением о Нем!
* * *
Грубые люди по самообольщению смешивают грубость свою с прямотою и правдивостью — и в этом находят оправдание себе. И дурак кажется себе умным, а подлец — честным и благородным. Самообольщение — это ложная самооценка, совершаемая под влиянием самолюбия, гордости и неведения добра.
* * *
Тщеславному человеку мнение других о нем дороже своего мнения о себе, а гордый свое мнение о себе считает выше мнения других, хотя услаждается почетом и раздражается непочтительностью.
* * *
Гордый презирает людей и в то же время ищет славы у них. Гордость есть величайшая глупость и продукт омрачения ума.
* * *
Твердость убеждения у иных ничем не отличается от упрямства ослов.
* * *
Самое искусное и совершенное в техническом отношении пение без душевного в нем участия певцов есть медь звенящая (1 Кор. 13, 1), не трогающая души. В церковном певце необходимо религиозное осуществление, то есть соответственное тексту песнопения настроение души. Безразличный, а тем более неверующий певец есть нелепость и оскорбление религиозно-эстетического чувства. Соединение хорошего голоса с благочестием в певце есть идеал хорошего церковного пения. Подражай ангелам, ангельскому пению. Ангелы, скажешь, не могут петь, потому что они бесплотные духи? Но откуда следует, и как ты мог узнать, что ангелы совершенно лишены всякой телесности, если у них нет нашего грубого тела?
* * *
Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф. 6, 21). Если все сокровища сердца находятся на земле, то сердце перестает биться для Бога, грубеет, становится нечувствительным для неба, потерянным для жизни духовной.
* * *
Люди много мудрили и мудрят над вопросом о способах обновления и улучшения человеческой жизни, тогда как вся земля превратилась бы в рай с исполнением только одного и самого действенного способа, указанного Господом в словах Его: Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними (Мф. 7, 12). А люди делают вид, что этого они не знают и тщетно истощаются в изысканиях и попытках лучшей организации жизни на основе других начал, изобретаемых их скудным умом и воображением, отчего и растут на земле учения не только бесполезные, но прямо вредные и гибельные для жизни людей.
* * *
Прогресс в истории совершается сменою устаревшего новым, отжившего — нужным и лучшим. Без смерти в истории не было бы движения и жизни, и все осуждено было бы на неподвижность. Что стало бы с историей, если бы царили в ней без конца и «вечный Рим» с его героями, и Вавилон с Ниневией, представленными разными Навуходоносорами и Сарданапалами, и если бы смертью не был положен конец, например, Наполеону или тому множеству героев и знаменитых людей, которые стояли за кулисами древнего дохристианского мира, как действующие силы его? Благословите же и приветствуйте смерть как условие жизни и развития!
* * *
Не заменяй добрых дел словами.
* * *
Всякое зло, не исключая смерти, вошло в мир с грехом, вопреки Божией воле, но в деснице всемогущего и всеблагого Провидения зло направляется к добру и сама смерть служит жизни. Благословляйте же от всего сердца Господа и непрестанно славьте могущество и благость Его!
* * *
В поисках утешения человек в старости часто замыкается в себе, уходя в воспоминания. Но не следует чрезмерно предаваться этому эгоистическому обособлению от окружающей жизни. Не лучше ли, наоборот, найти повторение своего прошлого в другой молодой жизни? Разве в других не повторяется в сущности то, что было твоим и чем был ты? Зачем обособляться? Не лучше ли для тебя самого любовью сливаться с другими?
* * *
Человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх (Иов 5, 7). Однако рождение человека сопровождается в мире радостью и приветствуется, как радостное событие: Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир (Ин. 16, 21).
Это сказал Господь. Чему радуются люди здесь? Тому, что с рождением является новый член в семье детей Божиих, в Царстве Божием, — существо, имеющее высокое предназначение. Но с христианской точки зрения рождение плотское или физическое не есть полное рождение и само по себе одно оно не дает основания к радости: требуется второе, новое рождение от родившегося в мир — это именно рождение духовное, по слову Господа: Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие. Рождение от плоти есть плоть, а рождение от Духа есть дух (Ин. 3, 5—6). В день своего рождения всякому благочестивому христианину, с благодарной молитвенной памятью о родителях, по воле Божией послуживших первому его физическому рождению, прилично размыслить и решить — свершилось ли окончательно его рождение, свершилось ли с крещением его духовное рождение, невозможное без его участия, в отличие от первого, независимого от него, или еще предстоит родиться в нем полному человеку, действительному человеку, существу духовному? Вправе ли он принимать поздравления с днем рождения, если полного рождения еще не было? Рождение духовное требует времени, ведь и физическое подготавливается в течение девяти месяцев.
Из сказанного видно, что при нашем недостоинстве и греховности день рождения для нас теперь более день напоминания нам о неисполненном нами долге — не мешать грехами второму рождению нашему от Духа силою Божественной благодати, более день призыва к покаянию и добродетели. Но этим, конечно, не исключается выражение в духе смирения благодарности Богу в день своего рождения за продление Его милостивым изволением жизни нашей.
* * *
Если случится тебе впасть в руки неукротимо злобного и подлого врага, омраченного безумной злобой, все спасение твое в одном Боге, Даниила во рве львином от ярости звериной спасающем и из челюстей адской злобы всех верных исторгающим. Господь — защита беззащитных, сила и опора беспомощных и бессильных.
Великое утешение в тесноте и страхе от врагов дается псалмами Давида, который сам всю жизнь страдал от злобы человеческой в самых разнообразных проявлениях ее и в Боге только находил спасение и покой себе. Читайте Псалтирь: все на земле гонимые, обиженные, обездоленные, злобой людской униженные (ср.: Пс. 118, 86) — и мир снизойдет на дух ваш!
* * *
Кто исполнен живым чувством или сознанием беспредельного величия Божия, тот не может благоговеть и трепетать перед людьми. Побольше бойся Бога — и меньше будешь бояться людей. Смирением и кротостью ограждается мир и покой души.
* * *
Неопытной юности жизнь представляется триумфальным шествием к свету, правде и счастью. И не одной зеленой юности, но и всем возрастам присуща вера в возможность земного счастья как цели земной жизни. Блаженные иллюзии, без которых нельзя было бы существовать! Блажен человек, что не дано ему всеведения и дара видеть даже ближайшее будущее! Знание убивало бы волю его и желание жить.
* * *
Праздники на столе без праздника в душе — суета и обман.
* * *
Все увеличивающийся с плаванием по морю житейскому груз из старых и новых грехов моих грозит потоплением ладьи моей, и в страхе, подобно Апостолу Петру, я к Тебе, Господи, взываю: «Спаси меня, Господи! Облегчи гибельный груз прощением грехов моих и очищением души моей от них, дабы на пути к Тебе не потонуть мне под тяжестью их в пучине моря житейского».
* * *
Отрицающие вечное будущее материалисты и вообще неверующие люди думают жить «настоящим», говоря: «За гробом ничего нет, поэтому будем наслаждаться настоящим, которое в нашей власти. Как ни коротко время нашей жизни, но хоть час — да наш!» (ср.: Прем. 2, 6). Того, что было и что будет, рассуждают здесь, для нас не существует, зато нам принадлежит настоящее — то, что есть. Но правда ли, что нам обеспечено по крайней мере настоящее и что оно действительно существует? Из чего слагается настоящее и что мы называем этим именем? Минуты, часы, дни ближайшие? Есть ли для меня мое настоящее, то есть тот момент, когда я, например, открываю свои часы, чтобы узнать время? Да, в этом смысле, в смысле момента, мгновения, у нас, пожалуй, есть настоящее, но за пределами его для нас опять открывается будущее, за которое мы не можем ручаться, не зная, что с нами будет. Значит, настоящее фиктивно и есть только краткий миг бытия приговоренных к неожиданным превратностям. Настоящего нет, под настоящим мы подразумеваем будущее, которое нашим мы не можем назвать. Настоящее — это одна из многих наших иллюзий, ошибок некритического сознания.
В науке имеются попытки определения настоящего. В психологии оно понимается как общее начало для измерения времени. Психологически (субъективно) время измеряется совокупностью наших впечатлений или представлений... Психометрическим методом экспериментальной психологии установлено, что на такое количество представлений, которое наше сознание может вместить в себе одномоментно, требуется 2–3 секунды. И это есть все, чем воображают наслаждаться не допускающие иной жизни за пределами этой, земной.
* * *
Материализм упорно стоит на отрицании высшего мира, несмотря на многочисленные и веские доказательства его существования.
Другой мир, вход в который открывается уходом из этого вратами смерти, обыкновенно называется духовным, невидимым или сверхчувственным, высшим, или лучшим сравнительно с земным. Невидимым и сверхчувственным тот мир называется по недоступности его восприятия нашими внешними чувствами, приспособленными к ощущению только земного мира, но не потому, что он лишен материальности или пространственности. Высшим, или лучшим, загробный мир называется вследствие превосходства над земным миром по своему совершенству, превосходит его богатством и совершенством форм и свободен от всех недостатков этого «мира печали и слез». Название духовного совершенно неправильно присвоено тому миру ложным спиритуализмом с его признанием бессмертия только души и с отрицанием воскресения, а также схоластической рутиной школьного богословия под влиянием языческой философии Платона и поддерживается небрежностью разговорного и обиходного языка, неразборчивым употреблением слов.
Доказательств бытия высшего мира достаточно в распоряжении христианской религии. В науке также возможны и существуют в математике, физике и психологии подобные доказательства.
В отличие от философии христианская религия располагает, кроме рациональных, разнообразными эмпирическими доказательствами существования загробного мира, которые дают нашей религии высокое превосходство над философией с ее только рассудочными доказательствами. Рациональными доказательствами устанавливается лишь вероятность и необходимость (желательность) бессмертия и бытия высшего мира, но не действительность его. Только христианину дано знать, что тот мир не только возможен и желателен, но что он точно существует.
В то время как христианская религия дает нам вполне достаточно удостоверение реальности того мира с некоторым знанием о нем, наука ограничивается лишь признанием возможности бытия другого какого-то мира наряду с нашим без знания о нем даже в гадательной форме видения невидимого или потустороннего как бы сквозь тусклое стекло. Само собою, спрашивать с науки больше того, что она может дать, мы не будем, достаточно, что даже и с этой стороны идет некоторое подтверждение нашим религиозно-христианским верованиям, предчувствиям и чаяниям.
* * *
При современных средствах исследования природы, даваемых микроскопом и телескопом, безбожие становится грехом не только против религии, но и против разума и науки: теперь легче верить, чем не верить. Вера во всех отношениях естественнее неверия, и чем более рассеивается наукою мрак тайн природы, тем яснее открывается и ярче сияет свет веры. Вера не разрушается, а все более и более подтверждается и укрепляется наукою с прогрессом последней.
* * *
Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй (Еккл. 7, 14). Счастью человек предается без размышлений, в печальной доле инстинктивно старается помогать себе размышлением, когда ничего другого не остается. Если доля незавидна, она покажется тебе более сносной, когда будешь помнить, что другим живется еще хуже, и будешь представлять возможность худшего и для тебя. Размышляй и вспоминай о худшем в твоем прошлом, если таковое было, чтобы настоящее твое казалось лучше. Бедный у себя дома и в убогом углу своем, часто в голоде и холоде, будет чувствовать себя лучше, вспоминая, например, дни своего заключения в тюрьме. Лично мне тюрьма дала много в этом отношении, и одна уже мысль, что я вот теперь дома, на свободе, примиряет меня с моею бедною долею и вносит в душу успокоение и довольство.
* * *
На противоречие умному слову хватит и дурака, а на согласие нужен ум.
* * *
Реальность бытия диавола, прямо не называемого, подразумевается в романе Льва Толстого «Анна Каренина» психологическим освещением любви Анны к Вронскому, где эта любовная страсть представляется тем, что на религиозном языке называется бесовским наваждением. Анна здесь представлена игрушкой внешней злой силы со своею любовью к Вронскому, ожесточенной ненавистью к мужу и самоубийством по злобной мести любовнику за его охлаждение. «Что-то чужое, бесовское и прелестное есть в ней [Анне], сказала себе Кити» при виде Анны, танцевавшей мазурку с Вронским. «Она [Анна] чувствовала себе одетою в непроницаемую броню лжи» в своем отношении к мужу. «Она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее» во лжи перед мужем. Эта невидимая сила давала себя знать и в объяснениях с нею мужа ее Алексея Александровича: «Он чувствовал, что нужно попытаться добротою, нежностью, увещанием заставить ее опомниться. Но каждый раз, как он начинал говорить с нею, он чувствовал, что тот дух зла и обмана, который овладел ею, овладевал и им, и он говорил с ней совсем не то и не тем тоном, каким хотел говорить. Он говорил с ней невольно своим привычным тоном, подшучивая над тем, кто бы так говорил. А в этом тоне нельзя было сказать того, что требовалось сказать ей». При виде неожиданно появившегося мужа «она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к нему навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет. — А как это мило! — сказала она, — подавая руку мужу. — Ты ночуешь, надеюсь? — было первое слово, которое подсказал ей дух обмана» (ср. по противоположности: Мф. 10, 19–20).
О чувствах к своему мужу в тоне недоумения Анна говорит: «Я слыхала, что женщины любят людей даже за их пороки, но я ненавижу его за его добродетели... Зная, что он добрый, превосходный человек, что я почти его не стою, я все-таки ненавижу его. Я ненавижу его за великодушие».
Злой дух, владевший Анной, прокрался и в ее отношения к Вронскому, постепенно расстраивая их отношения до полного разрыва: «Она чувствовала, что рядом с любовью, которая связывала их, установился между ними злой дух какой-то борьбы, которого она не могла изгнать ни из его, ни еще менее из своего сердца». И все тут, наконец, разрешилось ненавистью и желанием мести Вронскому за его охлаждение к ней, бешеною злобою, в припадке которой Анна бросилась под поезд. После одной из частных ссор и сцен ревности Анна решила, что все кончено. «И смерть, как единственное средство восстановить в его сердце любовь к ней, наказать его и одержать победу в той борьбе, которую поселившийся в ее сердце злой дух вел с ним, ясно и живо представилась ей». Психологический анализ ведется Л. Толстым в таком тоне и выражениях, которые не оставляют никакого сомнения в том, что слова «злой дух» берутся здесь не в отвлеченном или метафорическом смысле злого настроения душевного, а в точном значении реального существа, именуемого дьяволом. Лев Толстой достаточно искусный мастер слова, чтобы вводить читателей в обман неточностью языка и неумением выразить свою мысль. В данном случае трудно было бы выразить мысль о дьяволе как-нибудь иначе, нежели как она выражена писателем, у которого на одной высоте стоят и язык, и удивительная глубина психологического анализа, знание человеческой души и способность художественного прозрения в темные глубины ее, лежащие за пределами видимого в той области, которая закрыта для близорукого научно-психологического знания.
* * *
В рассказе Льва Толстого «Дьявол» мастерски изображается, как похоть плотская, овладевая волей человека, делает его своим рабом, игрушкой, действуя вопреки разуму и воле как какая-то посторонняя ему сила, как какое-то существо, которое повелительно приказывает и человек все делает «по чьей-то чуждой ему воле». Эту чужую волю и силу, овладевающую человеком в половой страсти, Л. Толстой назвал дьяволом. «Есть дьявол, — в ужасе восклицает герой рассказа, — он овладел мной! А я не хочу, не хочу! Да, дьявол». Однако вопреки намерению автора в приведенном им случае можно и не увидеть доказательства бытия дьявола, когда здесь по-христиански все может объясняться действием «закона греха» или внутренним нравственным раздвоением в душе человека при ее падшем состоянии (согласно Рим. 7, 15), ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Конечно, сила этой врожденной слабости воли и склонности ее ко злу может увеличиваться влиянием (внешним) также и темной силы, но последнее необязательно.
Поэтому если Л. Толстой предполагал психологическим анализом запутавшейся в сетях страсти души привести читателя к мысли о дьяволе, то этим рассказом цель его не достигается.
В рассказе Л. Толстого «Что я видел во сне?» не менее ясно выражается мысль автора показать участие в половой любви злой силы словами: «Она и сама не знает, как и когда началось это страшное заражение взглядами и улыбками, как, когда из-за этих улыбок выступил дьявол, в одно и то же время схвативший их; но когда она почувствовала страх перед дьяволом, невидимые нити, связывающие их, были уже так переплетены, что она чувствовала свое бессилие вырваться из них». Однако мысль эта здесь не обставлена надлежащим психологическим анализом и производит впечатление произвольного утверждения, хотя в конце концов остается впечатление, что Л. Толстой склонен признавать реальное бытие дьявола как злого существа.
Заглавие рассказа остроумно придумано автором на случай возражения тех «образованных» читателей, которые любят украшаться отрицанием «суеверия» в дьявола и которые могли бы сказать автору: «Откуда тут в рассказе взялся дьявол?»
Во внутреннем опыте внимательных к духовной жизни людей имеются более решительные и убедительные доказательства бытия дьявола, чем представленные Л. Толстым и, по-видимому, оставшиеся ему неизвестными. Однако если не для демонологии, то для психиатрии ценным можно считать воззрение Л. Толстого на половую любовь как на явление не совсем психически нормальное.
* * *
Религия обладает способностью собирать в цельное органическое единство, называемое личностью, все разрозненные духовные силы человека, заставлять звучать их стройным гармоническим аккордом или цельным гимном во славу Божию, где мысль, чувства, желания и любовь — все в душе человеческой объединяется в Боге как в своем центре.
* * *
Два вечных и опасных для нашей веры источника искушений и испытаний заключены в самой природе человека как разумно-чувственного или духовно-телесного существа — это чувственность и разум. Для чувственности нет истины вне фактов, прямо поражающих внешние чувства. Признавая истину лишь осязаемую, она знает только ту правду, которая торжествует видимо в фактической действительности. Ей непонятны добродетель без блаженства, заслуга без награды, достоинство без успеха, истина без признания; ей чужды и ненавистны терпение, смирение, кротость и непонятен крест. Крест — соблазн для низшей, чувственной стороны нашей природы.
Другой источник искушений для веры лежит в разуме с его требованием ясности, доказательности, логической очевидности. И все не вмещаемое разумом для него кажется безумием. В том и другом случае отрицается вера, которая есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых (Евр. 11, 1).
* * *
Христианство не учит нас презрению к миру, оно предостерегает только от привязанности к миру как к бытию тленному и преходящему. Оно учит нас бессмертную и богоподобную душу ставить выше мира сего и не продавать ее ни за какие блага в мире. Отрицается не мир сам по себе, а грех, все то в мире, что делается для нас высшим благом вместо Бога и чем разрывается связь с Богом.
* * *
Происхождение христианства из язычества неверующими устанавливается путем указания на аналогии, главным образом, в области учения и культа. Вся кропотливая работа таких исследователей превращается в нуль по той причине, что она выявляет совершенное непонимание христианства, которое сводится только к учению и к культу, но христианство не исчерпывается этим. Неверующие могут воспринимать в христианстве лишь малую часть, им доступную, и то в исковерканном виде. Учение, во-первых, не исчерпывается христианством, и, во-вторых, заключено оно не в одних словах Христа и Его апостолов. Христианство во всей полноте своего содержания заключено в Лице Самого Иисуса Христа. Христианство не есть учение и культ, а есть явление Бога во плоти и новая жизнь, созданная этим явлением. В христианстве все связано со Христом, и Он есть Истина, Путь и Жизнь.
Иисус Христос учит истине самоею Своею Личностью, поскольку в откровении Божества открывается людям истина религиозная о Боге (см.: Евр. 1, 3; Ин. 17, 4, 6, 15, 15 и др.) и в Сыне Человеческом — истина о человеке. Христос — Путь к той высокой цели, которая поставлена людям, народам и человечеству, и никто не приходит к Отцу, как только через Христа (ср.: Ин. 14, 6). Во Христе вновь восстанавливается разорванное первородным грехом единение человечества с Богом, примирение, искупление, спасение.
Христос, наш Спаситель, Искупитель, и христианство, как религия искупления, неразрывно связаны с Личностью Христа. Христианство есть полное, живое, органическое единение людей со Христом. Нравственное, духовное единение со Христом устанавливается верою во Христа, любовью ко Христу и Его учению, подражанием Христу. Реальное единение со Христом происходит через получение благодати Духа Святого (единение реально-духовное), и особенно через Таинство Евхаристии (единение духовно-телесное). Единение со Христом, достигаемое только в Церкви живыми членами ее, рождает ту новую духовную жизнь, которая неожиданно озарила мир с явлением Христа.
* * *
Все страдания, весь ужас мучений неверующей и сомневающейся души не в том ли состоят, что все и всякие сомнения религиозные до Воплощения Сына Божия должны были разрешаться на шаткой и неверной почве слабого человеческого рассудка, на почве философских умозрений, путем рациональным? Метафизика сделала все необходимое для спасения высших, заветнейших идей человеческого Духа, проявляющегося в благородных порывах любви к истине, к Богу и человеку. Она дала рациональные доказательства бытия Божия, духовности и бессмертия души. Но, как показал опыт, метафизика не дала и не могла дать твердых и непоколебимых основ в нашем уме миру духовному. Тут нужно было, кроме рассудка, нечто другое, более надежное и очевидное, нужен был очевидный исторический и осязаемый факт для спасения в нашей душе мира идеального, нужна была эмпирическая точка отправления и основа религиозного знания.
Все это сделано Воплощением Сына Божия, явлением Бога во плоти на земле. Отныне вера наша восходит на степень знания и не требует умозрительных оснований и доказательств. Если спросят нас, есть ли Бог, есть ли добро, истина, есть ли грех и искупление, есть ли мир духовный и душа, мы не будем долго рассуждать и укажем только на Того, в Ком дан ответ на все. Кто из неверующих претендует на полное решение истины, тот должен поэтому теперь считаться с великим историческим фактом Воплощения Сына Божия.
* * *
Многие из ищущих веры довольствуются одним желанием веры и ничего не предпринимают для ее приобретения, находясь как бы в ожидании, что вера придет к ним как-нибудь сама. Это — печальная ошибка: веру надо завоевать также и своими усилиями и трудами, а не ожидать ее с неба, хотя она есть также и дар Божий.
Лучший и испытанный способ выйти из бесплодного состояния бездействия — это упражнение в вере или искусственное воспроизведение в себе веры путем исполнения всего, требуемого верою, как, например, чтение слова Божия, молитва, посещение богослужения, исполнение всех христианских обязанностей. Все это ведет к возбуждению и оживлению скрытого в душе ростка веры или дремлющего в ней религиозного сознания, врожденной религиозной способности. Многие таким путем упражнений пришли к вере, многие из тех, в которых уже положено было начало новой жизни искренним и сильным желанием веры.
* * *
Вера имеет разные степени совершенства. Вера бывает сильная и слабая, твердая и колеблющаяся, живая и мертвая (сухая, теоретическая), полная и неполная. Какова же моя вера и нет ли какой-либо верной мерки для определения моего религиозного состояния, степени моего религиозного совершенства?
Такая мерка есть. Она дается в религиозной гносеологии (науке о религиозном знании) учением о трех ступенях христианской веры и знания. По этому учению всякая религиозная истина представляется нашему уму как истина или возможная, или необходимая, или действительная. Признание возможности истины есть первая, низшая ступень в познании ее, признание необходимости ее — средняя, а признание действительности ее — высшая и завершительная ступень знания. Познание истины на первой ступени носит рассудочный или теоретический характер, и вера здесь является доверием или принятием истины в силу оснований, признаваемых нашим разумом достаточными (как, например, свидетельство Священного Писания, Священного Предания и рациональные доказательства от разума). Здесь, на первой ступени, истина веры покорно принимается разумом как не противоречащая ему, как истина возможная.
Большую степень достоверности истина приобретает на средней ступени христианского знания. Здесь истина веры принимается в силу внутреннего согласия ее с душою по причине соответствия общему складу личности; ее стремлениям, характеру, направлению воли, и тогда вера получает сердечный характер внутренней непосредственной уверенности (см.: Евр. 11, 1).
На первой ступени для принятия истин веры нужен чистый от заблуждений ум, очищенный от ложных понятий и учений, нужна умственная подготовка. На второй ступени требуется нечто более трудное, а именно: нравственная подготовка к восприятию религиозной истины, нужно чистое от греховного осквернения сердце, способное впитывать и любить религиозные истины. На третьей ступени требуется больше любви к христианской вере, здесь нужна вся жизнь, согласная с христианской верой, переживание истин веры в собственном внутреннем опыте. Здесь познание истин веры поднимается на высоту знания, полученного через чувственное восприятие, и вера на завершающей ступени принимает эмпирический, опытный характер.
Идеал религиозного совершенства заключается в одновременном гармоническом сочетании или совмещении всех трех ступеней христианского знания, когда истина принимается умом, сердцем и волею (осуществляется жизнью), и тогда вера одновременно делается разумною, сердечною и опытною.
Приведу несколько примеров. Истина бессмертия может быть воспринята слепою верою и быть на положении бессознательного инстинкта в душе человеческой, но когда она делается предметом религиозного знания, то в этом последнем являются все три стадии познания всякой истины. Бессмертие возможно для ума, не засоренного заблуждениями материализма и пантеизма, желательно или необходимо для сердца чистого, не загрязненного грехом чрезмерной привязанности к земному, и действительно для внутреннего чувства человека, живущего жизнью бессмертного духа в непрерывном единении с Богом. Или вот другой пример — Божественная Личность Христа, вера во Христа. Для неомраченного заблуждениями ума Христос — свет ума; для чистого сердца — Он жизнь, предмет любви и цель всех желаний, а для живущего во Христе или для внутреннего христианского опыта — Христос живое Существо, живущее с нами и в нас, в сердцах наших (см.: Гал. 2, 20; Еф. 3, 17; Мф. 28, 20; Ин. 17, 21–23). Другими словами, Христос, каким Он дан вере Евангелием, возможен, безусловно нужен человечеству и Он есть.
И еще один пример в разъяснение сказанного. Молитвою выражается и осуществляется общение человека с Богом — вот основная истина религии. Для ума, не омраченного пантеизмом, знакомого с фактами телепатии и имеющего другие основания, молитва, в смысле живого и действительного общения духа человеческого с Божественным Духом — вездесущим и всемогущим — возможна; для созданной по образу Божию души, стремящейся к своему Первообразу, она необходима, и она действительна для имеющих молитвенный опыт услышания молитв и соприсутствия Божия нам во время молитвы, так что для религиозного опыта взаимодействие и взаимообщение Бога и человеческой души в молитве есть факт непосредственного внутреннего переживания.
В религии идея Бога, кроме рассудочных научно-философских доказательств, имеет еще более твердые основания в религиозном опыте. Христианская религия дает особенно много в этом отношении. Христианство ввело Бога в душу человеческую и установило в ней связь с Божеством жизнью во Христе. Кроме этого, христианство дало и внешнее эмпирическое доказательство бытия Божия историческим явлением Бога во плоти, жизнью Христа на земле. Путей к вере в Бога много, и пустою отговоркою надо считать жалобы неверующих на то, что доказательств бытия Бога нет.
* * *
Потерей веры, разрывом связи с Богом создается то душевное состояние, над изображением которого с успехом трудится безрелигиозная литература. Здесь, в мире забывших Бога, бесконечной вереницей тянутся перед нами живые мертвецы, трупы, пропитанные сознанием бессмысленности жизни, чувством пустоты и отчаяния. Нам, христианам, знающим, что душа сотворена по образу и подобию Божию, совершенно ясна причина всех зол, порождаемых неверием, и его мучительность для души: атеизм есть разрушение, или отрицание души, созданной по образу Божию: отсюда его противоестественность и ненормальность, его противоречие духовной природе человека. Вместе с Достоевским и некоторыми врачами, в согласии с фактами я отношу атеизм к явлениям психопатологии. Попытки серьезного отрицания Бога не на словах, а на деле не по плечу такому хрупкому и ничтожному существу, как человек. Они ведут одних к самоубийству, других — к безумию.
* * *
Поймать мысль или чувство словом, выразить их словом часто значит только спугнуть их, заставить исчезнуть бесследно из души. Не всегда уместно говорить даже при избытке чувств, иногда лучше помолчать для сохранения этого избытка и во избежание обеднения сердца.
* * *
Люди никогда не сходятся друг с другом на основании только общности взглядов, и едва ли есть два человека, которые думали бы одинаково. У людей есть инстинкт сходиться по любви, и именно поэтому нередко сходятся люди различных мировоззрений. Любовь способна объединять разнообразное, развивая в человеке такт самоограничения.
Единением проявляет себя любовь не только в общении людей, но и во внутренней жизни личности; она — фокус, в котором собираются воедино все акты душевной жизни, все ее силы и способности. Любовь собирает около себя мысль, чувство, волю и поведение человека, она концентрирует жизнь духа.
* * *
Понижение нравственного чувства справедливости, чувства долга и правосудного воздаяния, в крайнем развитии доходящее до полной утраты понимания греха и преступления, до отрицания совести, — характерная особенность нашего времени, заметная не только в христианстве, но и в праве, и в педагогике. Эта опасная и разрушительная для жизни черта в настроении безрелигиозного (или псевдохристианского) мира есть результат продолжительного и опустошительного действия в духовной сфере ряда учений, связанных с понижением чувства нравственной ответственности и омрачением совести, с отрицанием свободы воли и понимания греха как вины или преступления. Именно эти особенности характерны для двух крайних типов воззрений на человека, в которых человек представляется или богом, или скотом. Ницшеанство, теософия, антропософия, пантеизм, материализм — все эти учения ставят целью борьбу с совестью как с предрассудком, полное ее истребление вместе с верою в Бога и оправдание греха до полного его отрицания.
* * *
Что такое смерть, определенная для каждого из нас? Переход ли это к иной жизни или же полное уничтожение человека? С положительным ответом на этот вопрос наша земная жизнь приобретает ценность и смысл, с отрицательным — превращается в бессмыслицу, с отсутствием ответа — делается загадкой, а равнодушие к этому вопросу всякого человека делает скотиной.
* * *
Земля без неба ни в коем случае не может быть раем для человека. Без веры в бессмертие земли — ловушка, темница для человека, сплошное отрицание и оскорбление всех заветных и неодолимых, в самой природе человека начертанных стремлений к истине, счастью и добру; кладбище из похороненных им надежд и планов; непрерывный ряд разочарований и не доведенных до конца предприятий и трудов. И сам человек без завершения своего развития за пределами этой земли есть существо незаконченное, только начало чего-то лучшего.
* * *
Без веры в бессмертие человек не только жалкое и несчастное, но и просто глупое существо, если только он вздумает изображать из себя нечто высшее по сравнению с животным. Если одна участь ожидает и человека, и червяка, то человек не только не имеет никакого преимущества перед червяком, но даже несчастнее и глупее червяка. Червяк хоть не корчит из себя божества, как это делают неверующие сверхчеловеки-богоборцы. Обреченный на одну участь с червяком, человек становится глуп, когда забывает о своем ничтожестве и в гордых мечтах возносится до самообожествления.
* * *
Как бы ни было трудно для нас подчинение воле Божией при нашем разногласии с ней, однако в нем наше спасение, счастье, сила и покой.
* * *
С внешней стороны жизнь наша складывается далеко не в полной зависимости от нас, но в своем внутреннем значении или в сущности своей жизнь бывает тем, чем мы делаем ее сами. Для христианина жизнь есть следование к вечности или к царству Божию аскетическим путем земных скорбей, а для неверующих — бессмыслица, «нудная канитель», с которой иные из них кончают самоубийством. Разумный смысл жизнь имеет не сама по себе, а в разумном сознании человека. Говорить, что жизнь пуста, — значит выдавать нелестный аттестат самому себе: она пуста только для пустых душ, лишенных разумного представления о жизни.
* * *
Что такое христианство? По рационалистическим представлениям, христианство есть моральное учение, проповедь любви. В схоластическом богословии христианство является еще и догматическим учением веры и нравственности. В мистических течениях богословия христианство трактуется как внутренняя жизнь души в ее единении с Богом во Христе, которое устанавливается личною верою без посредства Церкви с ее догматами и другими спасительными установлениями. Во всех этих случаях христианство представлено неполно. Христианство есть жизнь верующих в тесном единении их со Христом в Церкви — организме христианской жизни.
* * *
Покорность Богу, полная и совершенная, проявляется в плодах ее. Покорность ума — доверие, вера; покорность сердца — надежда; покорность воли — долг. А результаты этой покорности — знание, счастье, святость, любовь.
* * *
В чем заключается главное условие правильного и плодотворного чтения Библии вообще и Евангелия в частности? Евангелие правильно читается только в свете веры. Евангелие становится темным для принимающих его одним голым рассудком, одною головою, особенно если голова эта засорена предвзятыми мнениями и ложными понятиями.
* * *
Всеведение в таком ограниченном существе, как человек, было бы для него несчастьем: предвидение убивало бы в нас свободную волю и энергию, связывало бы нашу свободу. При всеведении не оставалось бы никакого места для индивидуального творчества личности, отсутствовала бы возможность выбора для воли, деятельность человека утратила бы свой нравственный характер. Только в абсолютно совершенном существе всеведение не ограничивает свободы.
Точно такой же результат получился бы и в умственной деятельности, если бы осуществилась мечта позитивизма и рационализма о полном изгнании из познания всего неясного и непостижимого. Позитивизм убивает оригинальность мысли, подавляет творчество стремлением свести все человеческое знание к сумме определенных и общеобязательных истин. В неведении, в неполноте нашего знания — наша сила и счастье. Не в этом ли источник жизнерадостной энергии юного человека, для которого будущее представляется чем-то неизвестным и загадочным?
В условиях земного существования пока нет места совершенному знанию, ясному видению, ибо теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадателъно (1 Кор. 13, 12), верою познаем (Евр. 11, 3) и ходим верою, а не видением (2 Кор. 5, 7).
* * *
Атеистическая история христианства лишена ценности не только в религиозном, но и в научно-историческом смысле. В ней нет точного, правдивого воспроизведения и объяснения евангельской истории. Христианство, сверх видимой исторической стороны своей, доступной для наблюдения и изучения даже неверующим, имеет важнейшую невидимую сторону, просветленную явлением и откровениями Христа, а также знанием чрез Его посредство о новой, Божественной, Вечной жизни. Вот эта-то сторона христианства и закрыта для плотских очей и невозрожденного разума человека, но открывается христианскому уму и вере (Ин. 7, 17; 1 Кор. 2, 14-16).
Неверующие, по выражению Апостола Павла, знают Христа по плоти только (2 Кор. 5, 16) и изображают исторические события Его жизни и деятельности лишь в их внешней связи, т. е. всецело заняты скорлупою Евангелия, но самое важное в Евангелии им недоступно. Плотскому уму в видимом и внешнем не открывается внутреннее и невидимое: Божественное — в Иисусе из Назарета, человеческое — в Богочеловеке.
Чтобы научно-историческое «осязание» христианства привело к его пониманию, к вере Фомы, необходимо чистое сердце Фомы, готовое к восприятию истины, и чистый, не засоренный предвзятыми мнениями ум. Этого как раз и недостает неверующим историкам (Ренан, Штраус). Они приступают к изучению евангельской истории с предвзятыми мнениями о невозможности сверхъестественного откровения и Боговоплощения и превращают Евангелие в средство для оправдания своих предвзятых мнений, своего мировоззрения, не укладывающегося в рамки христианской исторической действительности.
Грубая ошибка думать, что ключ к Евангелию лежит во внешней учености, без предварительной духовной и религиозно-нравственной подготовки к нему. Христа нельзя принимать только головою, Его можно принять только всем существом, всею душою. Со Христом реально вошла в этот видимый мир новая духовная жизнь, сосредоточенная в Церкви как очаге ее. Что же может видеть и понимать в христианстве стоящий вне этого мира, вне новой духовной реальности, созданной явлением Христа в мире?
Весь запутанный для несведущих вопрос о теософии, стремящейся заменить собою христианство, сводится к одному вопросу: Христос или Будда? Европа или Азия?
* * *
Если смысл нашего земного существования заключается в постепенном умирании для земного, в приготовлении к вечности для успешного выхода из этого мира в высший мир вратами смерти, то жалобы на все скорбное и горькое в жизни являются делом недоразумения. Если смерть нужна и есть благо, то, хоть и тяжело, надо принимать смерть спокойно, с полным сознанием необходимости и целесообразности земных скорбей. Преодолеть смерть поэтому — значит преодолеть страдания в мире.
* * *
«Убежденный» атеизм, догматически отрицающий бытие Божие, может быть объяснен просто религиозно-философским невежеством. Научно-философская мысль переросла к настоящему времени детский период легкомысленного догматического атеизма XVIII века, который теперь является анахронизмом для философски развитого ума. Прежний наивный атеизм переродился теперь в скептицизм. Но совершенно очевидно, что скептицизм и атеизм — не одно и то же: скептицизм не отрицает бытия Божия и не отвергает Его, сомневаясь вообще в возможности решения подобных вопросов и даже в возможности познания вообще.
* * *
Зачем обращаться к Богу с молитвой и прошением, если Он знает и без нас все наши нужды? На этот вопрос ответим вопросом: что стало бы с нами, если бы все нужное приходило как-то само собою? Мы сделались бы бесчувственными и неблагодарными существами и совершенно забыли бы о Боге, Источнике всех благ. Необходимо, чтобы из-за отсутствия нужного нам мы вспоминали бы о Боге и обращались к Нему с молитвой. Нам и без того дается даром главное — жизнь и все нужное для жизни. Если мы перестанем чувствовать благодарность Богу, считая все это естественными явлениями, как бы законом природы, мы перестанем чувствовать Бога: тогда и чудеса в нашей жизни мы станем считать естественными явлениями. Но когда чудеса явно следуют за нашими молитвами, в ответ на них, тогда мы вынуждены бываем видеть в них действие силы Божией, отчего получаем напоминание о Боге, укрепляемся в вере и любви к Нему. Чувство зависимости нашей от милости Божией для веры необходимо.
Но здесь необходимо отметить вредность расхожего воззрения на молитву, ограниченную прошением, не как на самоцель и благо, а только как на прошение, средство что-либо выпросить, получить от Бога. Как неверно такое упрощенное представление! В катехизисе по этому поводу сказано, что в молитве «христианин должен, во-первых, прославлять Бога за Его совершенства; во-вторых — благодарить Его за Его благодеяния; в-третьих — просить его о своих нуждах. Посему три главных рода молитвословий (по их содержанию): Славословие, Благодарение, Прошение».