Времена не выбирают: в них живут и умирают…
Но мы пришли в зловещий час,
навис он грубый и огромный...
В. Набоков
2. Противостояние
Священник Николай Николаевич Часовников (9.5.1889–9.2.1959)
Летом 1922 года в Вознесенской церкви села Новая Чигла произошли перемены: приход принял сын прежнего батюшки Николай Николаевич Часовников, живший до этого с женой и дочерью на Украине и вернувшийся в родное село. Как вспоминала старшая дочь Николая Николаевича Лидия, причиной возвращения в Новую Чиглу сына была просьба его престарелого отца — настоятеля Вознесенской церкви священника Николая Михайловича Часовникова, прослужившего в ней бессменно сорок лет.
К уходу за штат батюшку побудили непростые обстоятельства: он тогда заразился возвратным тифом — острой инфекционной болезнью, охватившей Новую Чиглу. Болел Николай Михайлович долго и тяжело, очень ослаб и понимал, что сам уже не сможет, как прежде, заботиться о приходе и содержать собственную семью. Жить самостоятельно, без сыновней поддержки становилось невозможно: после установления советской власти ушедшие за штат священники оставались без пенсии.
Возвратный тиф был отголоском прошедшей Гражданской войны, следствием большой скученности людей, когда через село проходили и останавливались воинские части то красных, то белых. От военных и была занесена эта зараза, принявшая характер эпидемии. Усугублялась эпидемиологическая ситуация повальным голодом в стране, истощавшим людей, что способствовало продолжительности эпидемии.
Советский плакат 1920-х годов
Голод в России был вызван несколькими причинами, одна из них — это опять же Гражданская война, ведь кормить пришлось на местах и белые, и красные войска. Вторая причина — продразверстка, вводившаяся еще царским правительством, продолжилась она и при большевиках. Это была политика обеспечения заготовок продовольствия за счет обложения крестьян налогом в виде зерновых и других продуктов, проводившаяся советской властью в период с 1919 по 1921 год. Вначале продразверстка распространялась на хлеб и зернофураж. В заготовительную кампанию (1919–20) она охватила также картофель, мясо, а к концу 1920 — почти все сельхозпродукты.
Повторяющиеся избор реквизиции запасов продуктов у крестьянства, привели к тому, что к концу 1919 года запасы продовольствия были в стране почти на исходе. К лету 1920 года продовольственный кризис обострился настолько, что началась сильная миграция населения в стране, из воронежской губернии крестьяне тоже уезжали в другие губернии.
В довершении ко всему летом 1921 года страшная засуха обрушилась на Поволжье и юго-восток Европейской России, где и начался голод. Как результат засухи — неурожай, который частично захватил и Воронежскую губернию, где в целом по некоторым данным голодало около 1 миллиона человек, что составляло более трети населения. В марте 1922 года голодающими были признаны 8 из 11 уездов Воронежской губернии, население которых, в основном, питалось грубыми суррогатами — мелом, глиной, дубовой корой, соломой с крыш, желудями и всевозможными растительными кореньями, часто употребляли в пищу и падаль животных.
Неурожайные годы в хлебных районах России бывали всегда и раньше, но они сменялись на урожайные годы, и тогда крестьяне успевали создавать запасы для неурожайных лет. Это в нормальной жизни, но за три года правления новой власти все запасы были отняты продотрядами, а крестьяне просто перестали сеять больше, чем нужно самим, — все равно ведь отдавать даром. Голодно было и в Новой Чигле, но о голодных смертях в селе данных в краеведении нет.
Остались свидетельства, что и семья священника Николая-старшего голодала. Об этом вспоминала приехавшая вместе с родителями его шестилетняя внучка, Лидия, моя мама: «Когда мы приехали в Новую Чиглу в 1922 году, был голод. Хлеб ели из лебеды и отрубей, он имел темно-зеленый цвет. Бабушка Неонила Никаноровна положила всем по небольшому кусочку. А я помню, как потихоньку его отодвинула. Мы привезли пуд пшеничной муки и мне пекли из него пышки. А двоюродный брат Саша ухитрялся ловить воробьев, и мы варили суп»[1].
Изъятие церковных ценностей в Петрограде. Художник И. А. Владимиров. 1922 г.
Реальный голод 1921–1922 годов явился поводом для советского правительства начать кампанию по изъятию церковных ценностей, под предлогом закупки на эти деньги продовольствия в помощь голодающим. Церковь и сама не отказывала в помощи, но оставляла за собой право сохранить у себя священные предметы, имеющие богослужебное употребление в церковных таинствах. Так, например, по распоряжению Воронежского архиепископа с августа 1921 года по март 1922 года по приходам Воронежской епархии проходил сбор пожертвований, жертвовались все церковные драгоценности и украшения, не имевшие богослужебного потребления.
Но в феврале 1922 года был обнародован декрет ВЦИК «О порядке изъятия церковных ценностей», по которому уже требовалось отбирать и богослужебные предметы. Патриарх Тихон назвал этот акт святотатством, т. е. осквернением! Однако для власти это означало саботаж. Все ходатайства верующих о замене ценностей чем-либо другим отклонялись. Хотя сегодня можно прочитать в исторической литературе, что «советская власть не изымала сами предметы для отправления культа, а всего лишь излишки».
Но вот судите сами. В Государственном архиве Воронежской обл. (ГАВО) в документе того периода приводится опись церковных предметов, изъятых весной 1922 года Бобровским уездным финотделом из двух чигольских церквей, Покровской и Вознесенской[2]. По актам были реквизированы самые необходимые для литургической службы серебряные предметы. Среди изъятого из Вознесенской церкви — одна звездица, один дискос, один потир, две тарелочки, одна лжица, один крест. Те же предметы и плюс еще кадило изъяли и в Покровской церкви. Общий вес изъятого в Вознесенской церкви составил 1647 г, в Покровской — 1042 г. Возможно, не всем современным читателям понятны эти названия, поэтому поясним. Все выше перечисленные изъятые предметы — это священные для православной церкви сосуды и утварь, используемые при совершении главного таинства церкви — Евхаристии, т. е. причащения верующих. Без набора этих предметов священник не может осуществить это таинство! Более того — использование данных предметов не для богослужебных целей воспрещается канонами православия и карается как святотатство.
Старинный церковный евхаристический набор
Были ли эти предметы в чигольских церквях лишними, или были единственными экземплярами, мы не можем сказать, так как нам неизвестно, сколько таких реквизиций пришлось пережить чигольским храмам — пока других документальных свидетельств не найдено. В Воронежской губернии, как и по всей России, процесс этот продолжался в течение всего 1922 года. К тому же, справедливости ради следует заметить, что чигольские церкви могли пострадать от ограбления еще и в Гражданскую войну, так как через село Новая Чигла летом 1919 года проходили белогвардейские конные части генералов Мамонтова и Шкуро. И вот о грабежах в российских церквях, творимых участниками этих армий, свидетельства остались, об этом можно почитать в исторической литературе.
Но теперь, после смутных лет Гражданской войны, наступила, вроде бы мирная жизнь, однако противостояние в обществе не прекратилось, параллельно со строительством новой жизни продолжало уничтожаться все, что составляло старую жизнь, разными способами вытеснялись из села неугодные новой власти люди. В 1920-е годы в Новой Чигле, как и по всей стране, в революционной ярости безрассудно уничтожались помещичьи имения и заводы, сносились могильные надгробия на всех трех кладбищах и на церковном погосте, бывшие владельцы навсегда покидали село. Крестьян разделили на кулаков, середняков и бедняков. Хорошие добротные крестьянские дома разбирались на бревна, зажиточные крестьянские семьи раскулачивались и выселялись в Сибирь и на Север. Все перераспределялось: земля и имущество. Конечно, многие этим были довольны. Но сегодня открываются все новые факты жизни в селе в 1920–1930-е годы, и меняются наши знания и наше отношение к известным событиям.
Доставка имущества раскулаченных крестьян на бригадный двор в с. Удачное Гришинского р-на Донецкой обл. 1932 г. Фотограф М. Зализняк
Недавно, например, стало известно, что в 1921 году в Новой Чигле был арестован молодой священник Покровской церкви Алексей Михайлович Щеголев (1892 – ?), служивший в селе с 1915 года[3]. В день ареста, девятого июня, он сразу же был приговорен к пяти годам лишения свободы. Вот как быстро решалась тогда судьба человека. Спрашивать, за что же его осудили — наивно. Нужны ли были тогда доказательства вины священнослужителя? Кстати, в 1930-е годы А. М. Щеголев вернется в Новую Чиглу.
Вот в такое бедственное и непростое для православной веры время приступил к служению Николай Николаевич в Новой Чигле. Ведь он понимал, что отец призвал его для спасения прихода и церкви: в селе была реальная опасность закрытия храма и уничтожения самого здания. Надо было противостоять всему этому, сохранить от закрытия и разрушения Вознесенскую церковь, удержать людей в вере, не дать забыть сельчанам православные традиции. Теперь священнику предстояло действовать в незнакомых ранее, новых исторических условиях, когда из традиционно сложившейся опоры власти священнослужители враз превратились в «лишних» для государства людей, а сама религия отвергалась государством. Столетиями воспитывавшиеся в православной вере и культуре прихожане, кто по собственному убеждению, добровольно, а кто по заблуждению, отрекались от Бога. Короче говоря, сельскому священнику Николаю Николаевичу Часовникову уготовано было Богом в своем пастырском служении противостоять агрессивно внедрявшемуся безбожию.
В доме Часовниковых совместная чигольская жизнь началась с испытаний. От Николая Михайловича возвратным тифом заразилась внучка Лидия. Она вспоминала, что ее сразу же остригли наголо (ведь возбудителем возвратного тифа были вши), и после этого ее волнистые волосы больше уже не вились и стали прямыми. Слава Богу, обошлось без дальнейших заражений.
А вскоре у Часовниковых-младших произошло радостное событие. И здесь хочется сказать, как все-таки в любые времена при самых суровых обстоятельствах человеку свойственно надеяться на лучшее. Трудно сказать, о чем думали и на что надеялись Николай и Фаина, но, не взирая на неопределенность ситуации в стране, еще находясь на Украине, они решились на второго ребенка, и в конце сентября 1922 года в Новой Чигле у них родилась младшая дочь Валентина.
Дочери священника Н. Н. Часовникова Лида (слева) и Валя. С. Новая Чигла. 1929 г.
В общем, приехав к отцу, о. Николай-младший взял на себя ответственность за большое семейство Часовниковых. Теперь он был за главного. Кроме собственной семьи с двумя детьми, он должен был поддерживать и оставшихся без средств к существованию отца, мать и двенадцатилетнего племянника — сына старшего брата Владимира, расстрелянного без всякого суда красными в Феодосии в 1920 году в разгар Гражданской войны. В доме с отцом жили еще и младшие сестры Николая, Лидия и Нина, которые, хоть и трудились в селе учительницами, но были еще не замужем и тоже нуждались в заботе и поддержке.
Кстати, есть интересная фотография Нины Николаевны Часовниковой 1918 года, которая теперь уже может служить настоящим историческим фотодокументом раннего советского периода. На лицевой и оборотной сторонах фотографии рукой председателя волисполкома Коновалова сделана следующая надпись: «Изображенная на сей карточке личность гражданки села Новой Чиглы Нины Николаевны Часовниковой Ново-Чигольский волостной совет удостоверяет. 17 сентября 1918 года. Подписи. Печать». Нина Николаевны Часовникова до своего замужества в 1925 году работала в новочигольской начальной школе учительницей, где директором был Павел Петрович Иевлев.
Нина Николаевна Часовникова (1897-1960) — учительница начальной школы. С. Новая Чигла. Сен. 1918 г.
До 1924 года все Часовниковы, а было их теперь вместе с няней Дарьей десять человек, жили в церковном доме. Этот дом прихожане Вознесенской церкви выстроили вместо старого в 1903 году, и дом не принадлежал Н. М. Часовникову. По описанию моей мамы это был «одноэтажный, большой для села дом — пять комнат, крытая галерея соединялась с сенцами и кухней» (Воспоминания Лидии Николаевны Часовниковой). Не было в собственности у Часовниковых также и никакой земли. Священников после 1917 года землей не наделяли. А раз не было надела земли, то и своего хлеба священник не мог иметь, не было у него и огорода. Так что можно было рассчитывать только на прихожан.
В России и до революции отсутствовал нормально работающий механизм обеспечения церковнослужителей. И тогда материальное положение сельского священника зависело от прихода: в бедном приходе и священнику жилось тяжело. Ведь всегда основным источником дохода священника было вознаграждение за требы, т. е. богослужебные обряды и таинства, совершаемые по просьбе верующих (крещение, отпевание, венчание, освящение и т. п.). Размер этих доходов официально не устанавливался, а зависел, в основном, от численности прихода и благочестия прихожан. В православной России считалось, что прихожане должны были осознавать обязанности по отношению к своему духовенству. Священник полностью зависел от числа исполненных треб, за которые прихожане делились с ним какими-то продуктами.
Но чигольцы после Гражданской войны и в условиях голода сами еле сводили концы с концами. Поэтому содержание церковного причта, т. е. штата всех служащих (священника, псаломщика, просфорни), для прихожан становилось делом очень нелегким. В Вознесенской церкви всегда был один штат, состоявший из одного священника, диакона и псаломщика. Однако после 1917 года, видимо, диакона в штате уже не было, псаломщик же был. По крайней мере, в архивных документах 1937 года в качестве псаломщика Вознесенской церкви указан Потамошнев Василий Михайлович и его же упоминают в своих воспоминаниях дочери Н. Н. Часовникова[4]. За просфорню была жена Николая Николаевича матушка Фаина Михайловна, она пекла для прихожан просфоры.
Семья священника Часовникова во время приезда дочери на каникулы. Николай Николаевич, Фаина Михайловна и старшая дочь Лидия. С. Новая Чигла. 1932 г.
При новой власти священник был ограничен в своих правах как служитель культа. Теперь общественности давалось право даже выбирать священника на приход. Церкви сдавались группе верующих по договору об использовании церковных зданий и с описями церковного имущества. При всех церквях существовали выборные церковные советы, возглавляемые ктиторами (старостами). Эти советы отвечали за состояние и ремонт церковных зданий, за сохранность принятых по акту богослужебных предметов, за доходы и расходы, уплату налогов, словом, несли всю ответственность за функционирование церкви. Но и сами советы на селе не были независимыми, они подчинялись сельсоветам, испытывая постоянное давление со стороны властей.
Из архивных документов стали известны фамилии и имена членов церковного совета Вознесенской церкви в 1937 году (ГАОПИ Воронежской обл. Ф. 9353. Оп. 2. Д. П-21443. Л. 293). Это последний состав совета на момент ареста Н. Н. Часовникова. В июле 1937 года в церковный совет Вознесенской церкви входили: церковный ктитор (староста) Фекла Алексеевна Покотаева, ее помощник Михаил Тихонович Митрофанов, председатель церковного совета Тимофей Михайлович Михеев, председатель ревизионной комиссии церковного совета Петр Тихонович Алешников и два члена ревкомиссии: Иван Васильевич Крутов и Петр Дмитриевич Повалюхин. Сторожем церкви был Алексей Алексеевич Лукьянов. Последующая судьба этих людей, кроме П. Д. Повалюхина, неизвестна, уцелели ли они в период репрессий? Их ведь власть тоже не жаловала, так как быть членом церковного совета — значит выразить в богоборческое время свое положительное отношение к Церкви, которое не приветствовалось властями, более того, было наказуемо.
Советский антирелигиозный плакат 1920-х годов
Служение священника в 1920-30-е годы осложнялось еще и тем, что помимо того, что его доходы стали нестабильными, так еще новая власть облагала приходы и священников непомерными налогами. Каждый православный приход был обязан выплачивать в государственную казну следующие налоги и сборы: налог на строение, ренту за землю, на которой находилась церковь, и за землю в церковной ограде. Взимался также страховой взнос за пользование церковным зданием. Наряду с общегосударственными, еще и самих священников облагали множеством местных налогов и сборов на волостные, сельские и другие нужды, причем, духовенство подлежало налогообложению по тем ставкам и основаниям, что и наиболее обеспеченные слои населения. В отношении доходов служителей культа применялась даже повышенная ставка подоходно-поимущественного налога. Сумма налоговых платежей не всегда соответствовала реальным доходам священника, ставки налогообложения духовенства на местах произвольно завышались. Кроме того, священнослужители наравне с другими гражданами выполняли общегражданские общественные повинности и обязанности.
Русское духовенство на принудительных работах. Художник И. А. Владимиров. 1919 г.
Когда нечем было выплачивать налог, тогда приходили с конфискацией. Дочь Н. Н. Часовникова Лидия рассказывала, что в 1920-е годы несколько раз конфисковывалось у них личное имущество, остались ее воспоминания о тех событиях: «Но вот в один серый зимний день рано утром к нам в квартиру пришли чужие люди, несколько человек, показали папе бумагу и начали нас «раскулачивать»: стали описывать все наши вещи и уносить их на улицу, грузить на сани и увозить. Выходить нам не разрешили. Но я вышла в туалет на улицу и унесла свои ботиночки и поставила их там на полочку. Мне было 8–9 лет. Я не заметила, как за мной следом пошел один из пришедших и забрал мои ботиночки. Я вернулась в дом и увидела высокого молодого человека, интеллигентного на вид, и, как мне показалось, непохожего на всех остальных. Он стоял у висевших на стенке в вязаной туфельке папиных карманных часов. Вдруг он вынул папины часы, посмотрел на них, потом на меня и, ничего не сказав, отдал мне их в руки. Я схватила их и спрятала у себя на груди...
Опись длилась до позднего вечера. У нас забрали все: осталась одна табуретка, на которой сидела мама: ей было плохо. И остались мы стоять в четырех стенах: дедушка, бабушка, папа, мама, Валя и я. Была глубокая ночь... Но началось чудо: в дверь постучали, и начали нам люди нашего села помогать. Натащили сена, холстинных простынь, подушки, бабушке кацавейку, вязаную шаль, принесли скамейки, еду в посуде. Свет не без добрых людей, а папу очень любили крестьяне за его добрый нрав, за помощь в беде, за помощь духовную»[5]. Карманные часы отца моя мама, капитан медицинской службы Лидия Часовникова, проносила всю войну в левом нагрудном кармане гимнастерки.
А в 1924 году новая власть вообще выселила Часовниковых из дома. Как использовался после этого церковный дом неизвестно. И уже больше никогда родным не удалось жить всем вместе. Тогда повыселяли из собственных домов и семьи священников Покровской церкви — Антоновых и Калинниковых, вынужденных ютиться в съемных комнатах у сердобольных прихожан. Для Часовниковых начались скитания по чужим людям. Найти жилье в одном месте для большого семейства не удавалось. А хотелось остаться у себя в Починках, ближе к церкви и начальной школе. Но в этой части села больших домов никогда и не было. Пришлось разделиться на две группы, но и в этом случае снять жилье семье священников в селе было нелегко, но не только потому, что такого жилья в селе не было: людей останавливал страх впустить отверженных. Надо добавить, что отнимали дома не только у священнослужителей, а у всех, кто, как казалось представителям новой власти, жил лучше.
Спасибо Павлу Кузьмичу и Евдокии Алексеевне Ториковым — они согласились сдать Часовниковым две комнаты с отдельным входом. Здесь стали жить семья Николая Николаевича, престарелый отец Николай и няня Дарья. А матушка Неонила Никаноровна с двумя незамужними дочерьми, Лидией и Ниной, и внуком Александром (сыном расстрелянного сына Владимира) поселились сначала в здании местной школы I ступени, где работала учительницей дочь Нина Николаевна. Директор школы Павел Петрович Иевлев по-человечески откликнулся на беду Часовниковых и выделил им в школе две комнатки. Но прожили там недолго, так как Нина уже в 1925 году вышла замуж и уехала на Украину. Старшая же дочь Неонилы Никаноровны Лидия Николаевна, преподававшая в школе II ступени и не имевшая своего жилья, после закрытия школы в 1927 году вынуждена была навсегда покинуть родное село, забрав с собой мать.
Судя по архивным документам, в 1925 году все взрослые члены семьи Часовниковых стали лишенцами[6]. Кстати, интересно, что в учетной карточке отца и сына Часовниковых записано следующее: «классовая принадлежность — бедняк; социальное положение — священник». В этих бумагах много чигольских фамилий, и не только священников. Лишенец в СССР — человек, лишавшийся избирательных и других гражданских прав по социальным признакам. Служители религиозного культа и члены их семей подвергались этой дискриминации с 1918 по 1936 год. От этого статуса страдали и дети, в первую очередь из-за невозможности учиться в государственных школах. Детям священнослужителей нередко отказывали в возможности учиться. Так получилось и с Лидой, старшей дочкой Николая Николаевича, — в чигольские начальные школы ее не принимали. Поэтому начинала она учебу дома в семье: учил ее собственный дед-священник, ведь в прошлом Николай Михайлович был еще и заведующим церковно-приходской школой при Вознесенской церкви. В доме была большая библиотека, которую девочка осваивала вместо учебников. Позже, правда, Лидию взяли сразу в третий класс, и в 1928 году она окончила чигольскую начальную школу. В 1930 году Лидии пришлось уехать из Новой Чиглы в Воронеж для учебы в средней школе. А во время каникул семья старалась сфотографироваться с приезжавшей к родителям дочерью. Ведь в те годы священник не мог быть уверенным, что с ним ничего не случится, поэтому хотелось оставить по себе память, хотя бы на фото.
Священник Вознесенской церкви Николай Николаевич Часовников с дочерьми Лидией (слева) и Валентиной. С. Новая Чигла, лето 1931 г.
До отъезда в Воронеж Лидия стала свидетелем страшных событий в Новой Чигле. Но чтобы современному читателю понять случившееся в селе, надо знать исторический контекст. Дело в том, что 30 января 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло знаменитое постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Воронежская область входила в число этих районов. Священников на местах тоже приравнивали к кулакам. Насильственное безжалостное принуждение к вступлению в колхозы и мелочность при раскулачивании, и так уже ничего не имевших священников, привели в Новой Чигле в феврале 1930 года к последнему крупному выступлению крестьян[7]. Так окрестили современные историки случившееся тогда в селе крестьянское противостояние местной власти. Правда, в следственном деле 1937 года священника Н. Н. Часовникова было записано по-другому — «арестовывался по поводу участия в восстании против Советской власти» (ГАОПИ ВО. Ф. 9353. Оп. 2. Д. П-21443. Л. 293).
Кроме Н. Н.Часовникова задержали тогда двух священников Покровской церкви: Алексея Ивановича Антонова (1878 – ?), служившего в селе с 1911 года, и Щеголева Алексея Михайловича (1892 – ?), отсидевшего уже один срок в лагере. (Массовые выступления крестьян ...)
Но восставшие крестьяне заступились за своих священников, они требовали от сельсовета подписку о том, что «у них не возьмут попа Щеголева А. М.». У него «за невыполнение контрольного задания по сдаче семенного фонда, хотя он не имел земельного надела, изъяли имущество на сумму 575 руб... не осталось подрясника и были забраны ботинки с галошами, на случай оттепели ему не в чем будет выйти» (Там же). В Новой Чигле репрессивные конфискационные меры приобрели действительно уродливые формы: у священника Антонова под видом раскулачивания были отобраны мелкие домашние предметы первой необходимости — очки, гребешки, панталоны и прочее.
Крестьяне возмущенно кричали, «что напрасно сажают попов и грабят их имущество». Толпа требовала освободить арестованных священников. Не довольствуясь заверениями членов сельского совета, «человек 150 женщин в организованном порядке с флагами из черных головных платков отправились к дому священника Вознесеновской церкви Часовникову Николаю Николаевичу», который, встретив их, просил: «Спасите, меня хотят расстрелять!» (Там же).
Против возмущенных людей для их усмирения в село вводились войска. Что тогда творилось в селе... Но безоружному народу удалось все же отстоять церкви и своих батюшек. К счастью, священники были через некоторое время отпущены, правда, священник А. И. Антонов после этих событий навсегда покинул Новую Чиглу.
Однако для крестьян февральское противостояние 1930 года завершилось трагически: многих чигольцев подвергли аресту. В течение суток, 25 февраля, в селе было задержано 160 мужчин и женщин, из них 85 человек отправлено из села, а остальные отпущены. Все закончилось суровыми приговорами и ссылками в лагеря, некоторых расстреляли, в том числе даже женщин. Пока выявлены фамилии семи женщин-крестьянок из Новой Чиглы и трех из соседних сел — В. Тишанки, Александровки и Тройни, арестованных по этим событиям и приговоренных в один день — 8 марта к разным срокам наказания. Все крестьяне, арестованные тогда и осужденные, реабилитированы в один день — 21 апреля 1989 года.
Вряд ли остались воспоминания о тех днях — некому было запоминать: потом ведь пришел еще и 1937-й год, зачистивший оставшихся ненужных людей. Но о тех событиях сохранились архивные документы, их публикуют современные историки. Вслед за февралем последовало мартовское партийное признание ошибочности применявшихся в Таловском районе методов раскулачивания. А число и фамилии всех жертв того взрыва человеческого терпения неизвестны до сих пор.
О результатах раскулачивания в Новой Чигле в краеведении приводится вот такая информация: «По официальным данным в годы коллективизации было раскулачено 50 крестьянских хозяйств, у которых отобрано 48 лошадей, 25 коров, было конфисковано имущества на 21087 рублей»[8]. Верны ли эти цифры и откуда взяты, не указано.
Пережив бурные события 1930-го года, чигольские церкви продолжали работать. Но новая власть по-прежнему дожимала неугодную ей часть народа. Положение духовенства и церковнослужителей в эти годы продолжало оставаться тяжелым: их душили налогами, лишали жилья, препятствовали им в служении и т. д. Осенью 1931 года отобрали дом уже у самих Ториковых, дом разобрали, они переселились в какой-то сарай, а Часовниковых приютили Субботины, отдав им комнатку, отгороженную простыней от хозяев.
Препятствовала церковным богослужениям и введенная в стране в 1929 году «непрерывка», т. е. подвижная рабочая неделя, когда пять дней трудящиеся работали, на шестой отдыхали. Христианское воскресенье перестало быть неизменным праздником для верующих, ведь выходным мог оказаться любой день недели. Подобное положение сохранялось до 1940-го года.
По мере строительства социалистического общества борьба с религией и Церковью лишь усиливалась. Коллективизация означала для большевиков одновременно и усиление антирелигиозной борьбы в деревне. По планам правительства к 1937 году «имя Бога должно быть забыто на территории страны», а религию требовалось изгнать из самых укромных уголков жизни.
Еще в апреле 1929 года выходит постановление ВЦИК и СНК «О религиозных объединениях», по которому вся жизнь Церкви становилась под контроль государства. Общие собрания религиозных обществ и групп верующих происходят в сельских поселениях с разрешения волостного исполнительного комитета. В декабре того же 1929 года вышло постановление НКВД «Об урегулировании колокольного звона», вводившее жесткий регламент в расписание церковных перезвонов. Традиционный колокольный звон в православных церквях был запрещен. Теперь устройство так называемого «красного звона» (с употреблением самых больших колоколов) разрешалось лишь при воскресных и праздничных службах.
Повсеместно снимались и отправлялись на переплавку церковные колокола. Недавно опубликованы документы о трудностях приходской жизни в Таловском благочинии, к которому с 1928 по 1935 годы принадлежали две церкви Новой Чиглы. В частности, благочинный Николай Владимирович Бучнев, священник церкви в Верхо-Тишанке, хлопотал, чтобы все же районные власти разрешили нормальный колокольный звон (т. е. во все колокола) к Богослужению[9].В 1930-е годы верующим становилось уже сложнее придерживаться православных традиций. Но Николай Николаевич продолжал жить по законам веры. Православный уклад семьи запомнился дочерям Николая Николаевича на всю жизнь. Это были светлые воспоминания, вызывавшие, как и в детстве, теплые чувства.
Обе дочки о. Николая Часовникова пели на клиросе, даже в годы учебы в советской школе. Его младшая дочь Валентина вспоминала в 1990-е годы: «...Я раз в Чигле пошла на Пасху в первый день к вечерне. Это 1934-й год. Папа служил, народу мало и так хорошо было. Приезжала сестра школьного учителя и пела на клиросе, у нее был очень хороший голос. И так помню хорошо пели «Свете тихий». Псаломщик был Василий Михайлович (Потамошнев. — Прим. Н. М.). Помню певчих — Феклушу с красивым голосом высоким. Две сестры были, роста обе высокого. Да, словом, всех не так-то много их было...»[10].
Кстати, интересная фотография запечатлела двух дочерей о. Николая в 1932 году в Новой Чигле. Лидии на фото 16 лет, младшей Валентине — 10. Это дочки священника, они верующие, а вот в руках у Лидии какая-то тоненькая книжица, название едва видно, но все же можно прочитать: «Антирелигиозная работа». Значит, в фотоателье как студийный реквизит выкладывались агитационные брошюры против религии?
Дочери священника Н. Н. Часовникова Лидия (слева) и Валентина. С. Новая Чигла. 1932 г.
В памяти дочерей Николая Николаевича до конца жизни остались радостные воспоминания о душевном подъеме, которым сопровождались религиозные праздники и их ожидание. В семье Часовниковых все церковные праздники отмечались неукоснительно, и были «праздниками не веселья, а души». Постились строго всей семьей, старший Часовников последние три дня перед Пасхой ел только один раз вечером (тертую редьку с квасом и черным хлебом). А дочки Николая Николаевича, Лида и Валя, в Великую субботу тоже терпели без еды до вечера. Под Пасху уже не в церкви, а у себя на дому о. Николай-младший до позднего вечера освящал куличи людям. Приезжали к батюшке ради этого и с выселок. Дочери вспоминали, как в Великий четверг всю службу стояли со свечами, а потом несли их, зажженные, домой, заслоняя рукой или неся в бумажных фонариках, и в комнате коптили крест на потолке в углу перед иконами.
А накануне Крещенья, на селе называлось это время «Свечки», вернувшись из церкви, ставили мелом кресты на окнах и дверях. Запомнились и обряд водосвятия в день Преполовения, и «ход на Иордань» на Крещенье, и жаворонки из теста, которых пекли дома в день сорока мучеников. Такими запомнились годы детства и отрочества дочерям священника Н.Н. Часовникова. Но для взрослых все было по-другому...
Очень тяжелым для Часовниковых стал 1935-й год, он принес много горестей лично Николаю Николаевичу. Начало года было напряженным, непредсказуемые события чередой следовали одно за другим. Почему-то пришлось уйти от Субботиных, какое-то время семья жила в церковной караулке, потом в какой-то хибарке по улице Трудовой, в доме № 75 у одной бесстрашной женщины. Фамилию ее в семье не запомнили, известно только, что десятилетнюю дочку хозяйки звали Фисой.
Большим ударом стала для Николая Николаевича смерть его крестного, священника Покровской церкви Михаила Николаевича Калинникова, умершего от чахотки. В Новой Чигле о. Михаил прослужил пятьдесят лет! Николай Николаевич лишился духовной опоры в трудное время жизни. Калинниковы и Часовниковы были ведь еще и кумовьями друг другу, т. е. крестными детей.
У потомков священника М. Н. Калинникова сохранилась редчайшая фотография 1935 года с похорон о. Михаила, документирующая священническую службу отца и сына Часовниковых. На фотографии оба Часовниковых стоят у гроба умершего, они облачены в церковную одежду, понятно, что они совершали обряд отпевания. Часовников-старший, действительно, передав приход сыну Николаю, помогал ему при богослужении, продолжал выполнять некоторые требы.
Священники Часовниковы на отпевании священника Покровской церкви о. Михаила Калинникова. Слева в облачении о. Николай-старший, справа от него о. Николай-младший. С. Новая Чигла. 1935 г.
В начале 1935 года возникла внезапно и финансовая проблема. Из письма благочинного Н. В. Бучнева архиерею: «В наступившем году сельсовет переводит трудодни на деньги, и целый день для того, чтобы взять с нас по 20 руб. в день, а настоящая оценка трудодня единоличника 2 р. 50 коп.» (Фень Н. А. Из жизни Таловского благочиния ...). Кроме того, «Закон предусматривает для нужд населения отработать 6 дней в году. С нас 12 дней» (Там же).
О непомерных налогах, которые наложили на Н. Н. Часовникова, сообщал тогда же благочинный Н. В. Бучнев воронежскому архиепископу: «на новочигольского священника Часовникова и его жену (по летам они подлежат участию в дорожном строительстве) в этом году РИК (районный исполнительный комитет) налагает штраф на них по 500 руб. и за неучастие в работе по 480 руб. за два года, а всего 1960 руб. Имущество конфисковано» (Там же. С. 182). Деньги очень большие по тем временам. А вот что это за участие в дорожном строительстве? Было ли это практиковавшимся в те времена привлечением духовенства к принудительным работам, прояснить не удалось. Когда сумму налогов с духовенства подняли до 2400 рублей, благочинный Бучнев написал жалобу в Райфо о несправедливом обложении священников Таловского благочиния.
Н. Н. Часовникову пришлось вынести и удар в спину, который готовил свой же товарищ по цеху — священник соседней Покровской церкви А. М. Щеголев. 6 февраля 1935 года благочинный Н. В. Бучнев ставит в известность Воронежского архиерея о том, что Покровская церковь в Новой Чигле находится под опасностью закрытия, а ее священник-обновленец А. М. Щеголев предполагает «о. Часовникова изгнать, Вознесеновскую церковь перевести в ведение ВЦС и таким образом остаться одному на 2000 дворов» (Там же. С. 183). Дело в том, что в начале 1930-х годов этот священник примкнул к обновленческому церковному движению. Обновленчество — оппозиционное движение в русском православии в послереволюционный период, повлекшее за собой временный раскол. Было инспирировано и некоторое время активно поддерживалось большевистской властью, с целью разрушения канонической Церкви, а ВЦС — это Высший церковный совет, орган управления обновленцев. Но переход в обновленчество не спас ни самого А. М. Щеголева от репрессий, ни Покровскую церковь от закрытия. Для властей священник-обновленец все равно оставался служителем культа. После двухлетнего служения в ВЦС Покровскую церковь в Новой Чигле закрыли. Вот как об этих событиях сообщается в краеведческих материалах: «...В 1935 году с церкви были сняты колокола и кресты. Крест с колокольни снимал местный мастер Н. В. Недосейкин. Колокола были отправлены в Воронеж на переплавку. В 1936 году здание церкви стали разбирать. Часть кирпича от этой церкви пошла на строительство в 1936–1940 гг. здания средней школы, а часть была использована для личных нужд местного населения, или вывезена за пределы села. В оставшемся помещении церкви затем была оборудована местная электростанция. Иконостас был демонтирован, иконы и вся церковная утварь куда-то вывезены» (Лукьянов А. Т. Путеводитель по краеведческому музею). Дальнейшая судьба А. М. Щеголева и его семьи неизвестна.
Кроме того, в срочном порядке надо было разрешать непростую ситуацию, сложившуюся в приходах благочиния: от многих арестованных людей не было никаких вестей в продолжение пяти лет. Это повсеместная практика тех лет: люди осуждались и исчезали из жизни семей. Никаких сведений о судьбе близкого человека семьи не могли получить. И жены начинали считать арестованных умершими, женщины обращались к священникам, желая поминать об упокоении. Протоирей Николай Бучнев не решался давать разрешения на такое поминание и спрашивал совета у архиепископа: «Как же поступать священнику?» (Фень Н. А. Из жизни Таловского благочиния ... С. 181). Архиерей направил запрос прокурору...
Потом случился 1937-й год. В том году и завершился чигольский период жизни моего деда Николая Николаевича Часовникова, настоятеля Вознесенской церкви. В семье Часовниковых это произошло в ночь с 30 на 31 июля 1937 года. За Николаем Николаевичем пришли ночью. Он был последним священником, оставшимся в Новой Чигле, после него действующих священников в селе не осталось. Как следует из написанного следователем протокола допроса, единственное признание священника Николая Николаевича Часовникова гласило: «В нарушении основного Закона сталинской Конституции, выразившееся в хождении по дворам колхозников с молебнами, виновным себя признаю» (ГАОПИ ВО. Ф. 9353. Оп. 2. Д. П-21443. Л. 293). Так в чем он виновен? От своей паствы не отрекся, служил ей и Богу до последнего...
Мой дед был осужден на десять лет лагерей с правом переписки, но переписка с родными в семье не сохранилась, отбывал наказание на лесоповале где-то в Сибири. Слава Богу, дед остался жив, срок ему был по какой-то причине сокращен, из мест заключения он вернулся в 1942 году, потом еще три года отбывал наказание уже на поселении. В 1945 получил разрешение вернуться в Воронежскую область, однако в родное село уже не вернулся... Но об этом будет отдельный рассказ...
Документальных свидетельств о последующем закрытии Вознесенской церкви не найдено. Это известно только по воспоминаниям старожилов, что храм закрыли в 1937 году и использовали как зернохранилище. Как поступили с церковным имуществом, свидетельств нет. Разрешение на передачу Вознесенской церкви верующим по их многочисленным просьбам было получено лишь весной 1946 года[11].
Справедливости ради будем помнить, что в самые страшные годы гонения на Российскую Православную Церковь два приходских священника — отец и сын Часовниковы, в течение двадцати лет, с 1917 по 1937 годы, сохраняли от закрытия и уничтожения один сельский православный храм. И храм жив!...
___________
[1] Воспоминания Лидии Николаевны Часовниковой. Семейный архив ее дочери Н. С. Мусиенко.
[2] ГА Воронежской обл. Ф. 18. Оп. 1. Д. 402. Опись Бобровского уездного финотдела изъятых церковных ценностей.
[3] Списки репрессированных по Воронежской области. URL: https://www.sovunion.info/lists/voronezh/index.shtml?217
[4] ГАОПИ ВО. Ф. 9353. Оп. 2. Д. П-21443. Л. 293. См. также: Новомученики Российские. Список пастырей и верных чад Русской Православной Церкви, репрессированных в 1930–1938 годах // Воронежский епархиальный вестник.1992. № 6. С. 46.
[5] Мусиенко Н. С. «...дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте...» : Священнический род Часовниковых-Милоградских в Воронежской губернии в XIX–XX вв. // Из истории Воронежского края : сборник статей. Вып. 21 / ответ. ред. А. Н. Акиньшин. Воронеж: Центрально-Черноземное книжное издательство, 2014.
[6] ГА Воронежской обл. Ф. Р-2561. Оп. 3. Д. 6. Список лиц лишенных избирательных прав и быть избранными по району Ново-Чигольской волости, сост. 8 января 1925 г.
[7] Массовые выступления крестьян в селе Новая Чигла Борисоглебского округа ЦЧО в феврале 1930 г. // Тимошечкина Е. М. Государственная власть и крестьянство в конце XIX – начале XXI века: сб. ст. к международной научн. практич. конф. Коломна, 2009. С. 257–261.
[8] Лукьянов А. Т. Путеводитель по краеведческому музею. Рукопись машинописная. 1965–1967.
[9] Фень Н. А. Из жизни Таловского благочиния конца 1920-х – 1930-х гг. // Из истории Воронежского края : сборник статей. Вып. 25 / ответ. ред. А. Н. Акиньшин. Воронеж: Центрально-Черно-земное книжное издательство, 2018. 280 с.
[10] Переписка сестер Валентины и Лидии Часовниковых. 1900-е годы. Архив семьи Н. С. Мусиенко.
[11] ГА Воронежской обл. Ф. 967. Оп. 3. Д. 8. Дела уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете министров СССР по Воронежской обл.