club193833308

г. Константинополь, 1883 г., июль 1-го дня
Пантелеймоновское подворье

Милые и дорогие родители, Папаша и Мамаша!

Вот уже несколько дней, как я в турецкой столице. Просто не верится, а между тем так на самом деле. 25-го числа, в 4 часа пополудни оставил Одессу пароход «Одесса». По знаку капитана тронулся и как птица полетел в открытое море, окрыляясь парами и расстилая за собой волнующие облака дыма.
Тут на берегу машут нам платками, желая благополучия и счастливого возвращения. Вот на берегу плачет жена с маленькими детьми, по-видимому, еврейка, и провожает мужа своего куда-нибудь в Яффу, за гешефтами. Вот плачущая мать старается успокоить плачущих в свою очередь детей.

... Долго любовался я на убегающий от нас родственный край. Да, если мила Россия русскому, так она во сто раз милее для него в минуты грустного с нею расставания. Это испытал теперь я на себе. Вот один берег уже скрылся, другой еле-еле мелькает. Смотрю в морской бинокль — виднеется Днестровский лиман и Анкерман. Прощай, Россия! Прощай, дорогое Отечество! Дай, Бог, воротиться подобру-поздорову!

Люблю смотреть вообще на заходящее солнце, но в особенности на море. Ещё последние лучи солнца скользят по поверхности чёрно-зелёного моря. Вот красное солнце как бы уже тает, опускаясь в море, мигая последними лучами... Прелестная картина.

Уже совершенно свечерело. Море не шелохнётся, пароход идёт полным ходом и с шумом разрезает воды грозного Чёрного моря. Море как бы сердится и от ярости ревёт и испускает пену.

Я лёг на люк посреди моего соквартиранта в Одессе — купца Трофима Наумыча и ещё одного богомольца. Я попользовался их постелью, так как у меня ничего нет. Часа два я смотрел на безоблачное небо, и Бог знает, о каких величественных проблемах я не думал. Наконец, предавши себя на волю Божию и волю капитана, который за всех нас бодрствует, я уснул.

На рассвете, ещё далеко до восхода, я проснулся, так как достаточно прозяб от холодного морского ветра. Пробудившись, я сначала не знал, где нахожусь. Смотрю — ничего не видно, кругом вода. Как будто не верится, что я плыву по морю. Хожу по пароходу взад и вперёд. Все спят, только матросы, лениво растягиваясь, нехотя встают.

Вот и солнце восходит. Боже мой, что за величественная картина! На горизонте вдали виднеется дым. Смотрю в бинокль — пароход плывёт, вероятно, из Константинополя. Это, как оказалось, пароход «Цесаревич». На обоих пароходах — в знак приветствия — вывешены флаги. Пассажиры приветствуют друг друга маханием платков или же киданием шапок. «Кланяйтесь России!», «Поклон матушке России!» — кричат с нашего парохода... Наш пароход обогнал австрийский пароход, к видимой досаде немецкого капитана.

...Частью от холода, частью от голода, а частью от работы воображения над тем, что мне предстоит увидеть, я не спал ни одной минуты в эту ночь. Около 3 часов утра 27 июня открылась перед нами Цареградская даль и туманный её берег. В 5 часов утра мы летели уже Босфором и, легко лавируя во множестве лёгких чалмоносных кайков, вступили в Золотой Рог, и Константинополь предстал пред нами во всей красе.

О сколько дум и чувств печали
Константинополь нам дарит.
И как о днях минувшей дали,
Он горько сердцу говорит.

Облокотившись на борт, я с наслаждением смотрел на чудные красоты природы и светлой мыслью переносился к минувшим событиям и к славе Константинополя, который раскрывался предо мною в очаровательных своих видах, с его султанскими дворцами и садами, с многочисленными мечетями.

...Попивши чайку, я пошёл пройтись по городу. Боже мой, что за безобразный город! Внутри он совершенная противоположность тому, что он представляет с виду. Улицы страшно узки, кривы, небрежно выложены диким камнем и засорены до бесконечности нечистотами и положительно заняты собаками. Вы себе не можете представить, сколько здесь собак!

...При входе в Софию поражаешься колоссальностью всего. Такого величественного храма не было и не будет. В настоящее время её ободранные стены, с целью уничтожения святых изображений, производят жалкое и тягостное настроение. Во время нашего посещения внизу шла проповедь какого-то муллы, при этом мы замечали прелестные картины, свидетельствующие о флегматичности и бесчувственности турок: весьма малая часть слушала муллу, размахивающего руками и о чём-то с пылом говорящего, а большая часть преспокойно, по три-четыре вместе, разлёгшись, вели беседы... В Софии в особенности поражает то обстоятельство, что она, при всей своей колоссальности, в высшей степени светла...