МУЧЕНИКИ ХРИСТИАНСТВА ХХ века
Двадцать шестого августа 1933 года, пароход «Волховстрой» прибыл в бухту Ногаево, и приступили к выгрузке заключенных. В числе прибывших в Северо-Восточные исправительно-трудовые лагеря были воры и бандиты, в основном рецидивисты, лица, осужденные за бытовые преступления — убийства, растраты и тому подобное (их было сравнительно немного) и, наконец, «враги народа» — политические заключенные. Последняя группа была самая многочисленная и самая разнообразная по своему составу. В нее входили представители старой интеллигенции, молодые вольнодумцы и более зажиточные и наиболее трудолюбивые крестьяне.
В бухте Ногаево порт еще только начинали строить, потому выгрузка производилась у временных причалов. Заключенные, в числе которых был Владимир, длинной вереницей медленно выходили на берег. Позади осталось около шести суток пребывания в трюме в страшной тесноте и духоте, вода в ржавой посуде, сухари, испорченная селедка и еще какое-то подобие еды. Пребывание в трюме имело ещё некоторые особенности. Охрана находилась на палубе и боялась спускаться в трюм, поэтому уголовники, которые были хорошо организованы и представляли единую сплоченную семью, чувствовали себя господами положения. Началась игра в карты, которая шла день и ночь, а проигравшие грабили последние вещи у «врагов народа», главным образом у тех, кто только что попал в заключение. Большинство заключенных ехало из других лагерей и у них грабить было абсолютно нечего. Но зато была представлена полная возможность поиздеваться над ними, чтобы немного скрасить однообразное и утомительное путешествие. После выгрузки всех заключенных поместили на огороженные участки и затем начали формировать небольшие партии и направлять в разные лагерные пункты.
Владимиру повезло. Его оставили в Магаданском лагере и поручили выполнять различные геодезические работы на строительной площадке. Вначале ему не доверяли и постоянно проверяли результаты его работ, но постепенно он завоевал доверие. В Магадане осталось сравнительно немного заключенных, большинство было направлено на золотые прииски или на строительство дорог. Одно только мешало Владимиру: он ощущал страшную слабость, и все время ему хотелось спать. Начиналась снова цынга, но он не подозревал этого. В середине сентября, когда он пришел в лагерный пункт на обед, ему сообщили, что его вызывают в УРО (Учетно-распределительный отдел), по-видимому, для перевода на другую работу. Когда он пришел в барак, где помещался УРО, ему предложили подождать в конце коридора. Там сидел на скамейке невысокий смуглый человек с хитрым и неприятным выражением лица, он походил на уголовника. Вскоре пришел стрелок охраны и встал с винтовкой в руках в середине коридора.
Сотрудник УРО вышел из комнаты, передал запечатанный пакет стрелку и сказал, указывая на Владимира и другого человека: «В штрафную командировку. Вот это ваши люди».
Они все трое вышли из барака. Оба заключенных шли впереди, а стрелок сзади. Спутник Владимира сильно хромал, и они двигались медленно. Дорога поднималась на сопку, которая отделяла Магадан от моря. Поселок Магадан был расположен в лощине на расстоянии около трех километров от моря. Дойдя до моря, они направились вдоль берега к строящемуся порту Ногаево и затем дальше. Штрафная командировка называлась «Корейский ключ». Когда-то там добывала золото артель корейцев. Судьба их неизвестна; много старателей погибло в этом угрюмом крае от голода и лишений. Название ключа сохранилось на долгие годы. Пройдя около пяти километров от того места, где производилась высадка, они повернули в сторону и стали удаляться от моря. Подъем был крутой, узкая извилистая тропинка пролегала рядом с ручьем. Дорогой спутник Владимира несколько раз пытался заговорить с конвоиром, но тот ничего не отвечал. Владимир шел молча, углубившись в свои думы. Он знал, что на штрафную командировку его направили за побег из лагеря, совершенный восемь месяцев тому назад. Постановление, по-видимому, было вынесено давно, но отбытие наказания отложили до прибытия в Магадан, чтобы наказание сделать более суровым. Он знал, что Северо-Восточные лагеря считались одними из самых страшных. И, несмотря на это, он ощущал какой-то необыкновенный душевный подъем, такой подъем, который больше никогда не повторился до конца его жизни. Была какая-то отрешенность от всего земного. Ему казалось, что он парит где-то в вышине, и все земное представлялось мелким, ничтожным и далеким. Он ощущал незримую, благостную и могучую поддержку свыше. Ему было легко идти, но дух его, казалось, покинул бренное тело. Он знал, что находится под покровом Всевышнего и ничто ему не угрожало. В его душе царили небывалая радость и ликование. Это могли испытать лишь те, кто хотя бы на мгновение соприкоснулись с Высшим Миром. Его не страшили жалкие усилия тех, кто пытались сломить его волю и погубить. Ему хотелось сказать: «Напрасны все ваши усилия! Что вы можете сделать со мной, когда у меня такой Могучий Покровитель!»…
Тропинка круто поднималась вверх и резко заворачивала влево к лагерю. Владимир обернулся и посмотрел назад. Картина, которую он увидел, запомнилась на всю жизнь. Осенний день клонился к вечеру. Две черные крутые сопки, примыкавшие друг к другу, оставляли для взора просвет в виде треугольника, обращенного вершиной вниз. В верхней части — небо, покрытое зловещими, свинцовыми тучами, внизу — угрюмое, бурлящее море. Таким должен был выглядеть вход в ад. Лагерь состоял из палаток, обнесенных оградой из колючей проволоки. Он имел форму прямоугольника. В углах стояли вышки, на которых виднелись фигуры часовых. Порядки были жестокие: если заключенный подходил близко к ограде, часовые стреляли без предупреждения. На штрафной командировке заключенных использовали на лесозаготовках. Если заключенный не выполнял норму, то он получал триста грамм хлеба. Суп и каша выдавались в очень малом количестве, поэтому хлеб являлся основным продуктом питания. Если человек несколько дней подряд получал по триста граммов, то он настолько ослабевал, что не мог выработать норму, и был обречен на гибель.
В первое время работа была нетрудная: собирали в кучи хворост на участках, где недавно был лесной пожар, затем валили лес, распиливали на коротыши и укладывали в штабеля. Работали недалеко от лагеря. Когда выпал снег, работа стала более тяжелой. Утром после завтрака, заключенные выходили за ворота и, разбившись на группы по три человека, брали сани-розвальни, впрягались в них и поднимались на вершины прилегающих сопок. Там нужно было заготовить лес, снести к саням, сложить, увязать веревками, и затем начинался спуск с крутой сопки. Нужно было держать сани, чтобы не понеслись вниз и не разбились о пни или деревья. Внизу на площадке у лагеря лес обмеряли и отмечали, кто выполнил и кто не выполнил норму. Утром происходили стычки и перебранка между группами, каждый старался захватить лучшие сани и веревки для увязки дров. Обычно это доставалось уголовникам. В лесу тоже старались захватить более выгодные участки, на которых деревья росли ближе одно к другому. На участках с редким лесом приходилось далеко носить бревна по снегу, люди выбивались из сил и не могли выполнить норму. Зимний день короткий; нужно было засветло вернуться в лагерь. Вечером все толклись около железной печки, сушили портянки и лапти и непрерывно ссорились и переругивались. На штрафной командировке выдавались шапки круглой формы, опушенные мехом. Такие шапки носят татары в Поволжье. Очень странное зрелище представляла процессия бледных, измученных людей, запряженных в сани, которые вереницей спускались с сопок в рваных бушлатах, лаптях и татарских шапках. Цынга у Владимира быстро развивалась, на теле появились пятна, усиливалась сонливость и слабость, обычная пища казалась отвратительной, хотелось все время чего-либо кислого, зубы шатались и кровоточили. В конце октября, когда Владимир встал утром, он почувствовал, что левая нога у него согнулась в колене и не разгибалась. Он пошел в медицинский пункт, хотя был уверен, что это бесполезно. К его удивлению, лекпом (фельдшер) осмотрел его, записал фамилию и сказал «цынга второй степени». Владимира перевели в палатку для цынготных больных и на работу больше не посылали. Вся бригада, в которой он числился, ему завидовала. В палатке для цынготных находилось несколько человек в очень тяжелом состоянии со скрюченными ногами, было также несколько человек уголовников, которые, чтобы избавиться от работы, отрубили себе пальцы или причинили себе тяжелые ожоги. Там находился и человек, с которым Владимир прибыл на штрафную командировку. Он рассказывал уголовникам бесконечные истории про «Платона-кречета», «Пещеру Лейхтвейса» и тому подобное и пользовался их симпатиями. Единственным лекарством от цынги являлась настойка из кедровника, которую пили в большом количестве. В конце октября на штрафную командировку прибыло много заключенных, в числе их было несколько священнников и мирян-верующих. Владимир их видел издали, но ни с кем из них не познакомился. Он узнал также, что на штрафную командировку они попали по обвинению в религиозной пропаганде среди заключенных.
II
В начале декабря штрафную командировку перевели из «Корейского ключа» в другое место, расположенное в 13 километрах от Магадана по дороге к Атке. Разместили всех в брезентовых палатках, утепленных изнутри старыми ватными бушлатами или паклей, проложенной между двумя листами толя. В каждой палатке размещалась одна бригада. В середине был проход, а по краям низкие общие нары из жердей. Ночью дневальный топил печь-времянку, изготовленную из железной бочки. Пока печь топилась, было сносно, но если она гасла, то холод был невыносимый. Владимир поправился, и его зачислили в бригаду. Основной работой была заготовка леса. Местность была холмистая, но не было таких крутых сопок, как на «Корейском ключе», хотя лесосека находилась на большом расстоянии. Работа была такая же, как и раньше: утром после жалкого завтрака бежали к месту, где были сложены сани, разбивались на «тройки» и везли сани в лес. Возвращались с наступлением темноты, сдавали дрова приемщику и после проверки возвращались в лагерь. Часто дули сильные ветры, и разыгрывались метели. Ночью Владимир иногда просыпался, слушал, как ревел ветер, дрожала палатка, дребезжала железная печная труба, и невольно думал: «Заметет дорогу к лесосеке, трудно будет тянуть сани. Сможем ли выработать норму, если не выработаем — 300 граммов хлеба».
В палатке с Владимиром жили четыре священника и двое мирян, которые состояли под следствием по обвинению в религиозной пропаганде среди заключенных. Это были: отец Иосиф Телица, отец Александр Романов, отец Рафаил Мильчук, отец Сергей Ананьев, Павел Свиридов и Степан Козлов.
Священник Иосиф Телица был маленького роста, худой, старый, сгорбленный человек. Он был болен, измучен и издерган, ходил с трудом и сторонился всех. Было ясно, что он совсем изнемогал от голода и тяжелой работы. Священник Александр Романов, среднего роста, широкоплечий с русыми волосами и бородкой, большими голубыми глазами и правильными чертами лица мог быть назван «русским красавцем». Он был моложе других, на вид около 35 лет. Несмотря на открытое и приветливое лицо, он говорил мало, не потому, что он не доверял другим, а скорее из-за большой внутренней напряженной работы, которая всегда происходила в нем. Владимир старался представить себе его на литургии в скромной сельской церкви и думал, что он, наверное, пользовался большим уважением и любовью среди своих прихожан. Священник Рафаил Мильчук, среднего роста, худой, нервный, немного сгорбленный, темноволосый украинец, в возрасте около сорока лет, был самым общительным и разговорчивым. Владимиру удавалось с ним чаще поговорить, чем с другими. Самым замечательным человеком был священник Сергий Ананьев. Высокого роста, тонкий, худощавый, в возрасте около сорока или сорока пяти лет, с рыжеватыми волосами и бледным лицом, от которого, казалось, исходил какой-то внутренний свет, он оставил в памяти Владимира сильный, незабываемый след. Внешне это был тихий, молчаливый человек с мягкими манерами и необыкновенным самообладанием. После работы, когда все ложились спать, он один стоял в проходе между нарами и молился почти всю ночь напролет. Владимир был моложе его, но после работы засыпал в полном изнеможении. Ночью он часто просыпался и видел фигуру молящегося священника. За кого он молился? По-видимому, за тех, кто окружал его, за тех, кто нуждался в помощи Господа. Какая Незримая Сила поддерживала его? Та Незримая Сила, которая превратила простых рыбаков в апостолов Христа. Та Незримая Сила, которая давала мужество первым христианам в эпоху гонений и преследований. Иногда какой-либо уголовник просыпался ночью и набрасывался на него с руганью, крича: «Уходи отсюда, а то намолишь беду!» Отец Сергий молча переходил на другое место и продолжал молитву.
Павел Свиридов был простой крестьянин, среднего роста, худощавый, пожилой человек с открытым и приветливым лицом; он располагал к себе. Все относились к нему хорошо, и даже уголовники не задевали его. После прибытия в новую командировку, Владимир очень скоро познакомился с ним. Одиночество тяготило Владимира, и у него была потребность хоть немного поговорить с кем-либо по душам. Вечером после работы он старался перемолвиться с ним хоть несколькими словами.
Степан Козлов тоже был крестьянин, человек высокого роста, крепкого телосложения. Твердо очерченными чертами сурового лица и военной выправкой он походил на старого солдата. Говорил он очень мало и обычно только со Свиридовым и со священниками. Они работали вместе. Владимир знал, что отец Иосиф, отец Александр, Свиридов и Козлов обвинялись по одному делу — коллективной пропаганде. Вечером в палатке Владимир постоянно ощущал их присутствие, но поговорить по душам удавалось редко. Всегда кругом толпились другие люди. Однажды вечером какой-то уголовник из другой палатки лег на место Владимира, и ему пришлось ждать, пока он уйдет. Вступать с ним в драку было бесполезно: после цынги Владимир сильно ослабел, а кроме того уголовники всегда поддерживали друг друга.
Владимир присел у печки, где сидели дневальный и отец Рафаил, которому, по-видимому, не спалось. И здесь, ночью, в тишине, между ними началась задушевная беседа. Отец Рафаил говорил о той помощи, которую человек получает свыше в трудные минуты жизни или когда находится на краю гибели.
«Поверьте, Владимир, всегда в трудные минуты я получал помощь или поддержку. Иногда это был человек, или Господь посылал мне книгу, которая разрешала мои сомнения, но помощь всегда была». Они сидели и беседовали болеее часа, Владимир внимательно слушал и старался запомнить слова отца Рафаила. Место Владимира освободилось. Он пожелал спокойной ночи отцу Рафаилу и лег успокоенный и умиротворенный, невольно размышляя, что эта беседа явилась еще одним подтверждением слов священника. В другой раз Владимир беседовал с отцом Рафаилом и сказал, что когда он освободится, то будет вести уединенный образ жизни и будет много читать. Отец Рафаил посоветовал ему прочитать творения Святого Иоанна Златоуста и добавил, что они написаны простым языком. С отцом Сергием беседовать приходилось редко, но в его взгляде, в доброй ласковой улыбке, Владимир всегда находил молчаливую помощь и поддержку. Однажды он попал на работу в одну «тройку» с отцом Сергием. Третьим был болезненный крестьянский мальчик, который молча работал, не обращая ни на кого внимания. День был солнечный, мороз небольшой, и в лесу было тихо. Они напилили дров, таскали бревна и укладывали их на сани. На несколько минут Владимир и отец Сергий остались вдвоем, и могли поговорить. Владимир признался отцу Сергию, что в глубине души он верующий, но скрывает это от других. Отец Сергий улыбнулся доброй мягкой всепрощающей улыбкой. Он не осудил его за малодушие и сказал: «В эпоху гонений на христиан очень многие люди выполняли языческие обряды, но в душе были христианами. Их так и называли: "тайные христиане". Вот и вы принадлежите к таким же».
В середине января всех четырех священников, Свиридова и Козлова, перевели в палатку строгого режима, они работали внутри лагеря, пилили и кололи дрова на кухню или выполняли работы по уборке. Видеться с ними удавалось редко, и в основном только со Свиридовым. Несколько раз он делился с Владимиром хлебом, который ему выдавал повар в виде премии.
Снег становился все глубже, лесозаготовки отодвигались дальше от лагеря, с каждым днем становилось все труднее выполнять норму. Почти все начали сдавать. Хлеб нужно было съедать немедленно, иначе его могли украсть. У кухни по вечерам толпились люди и просили добавки, которой им обычно никто не давал. Вспыхивали беспричинные ссоры и драки. Уголовники начали воровать друг у друга, раньше от них страдали только политические. Вечером люди сушили у печки мокрые рукавицы и портянки и ни на минуту не отходили, опасаясь кражи. На помойке после работы рылись люди, отыскивая остатки пищи. Эти люди были обречены на гибель от желудочно-кишечных заболеваний. Владимир не мог поправиться от перенесенной цынги, и слабел с каждым днем. Его не принимали в свои «тройки» более работоспособные заключенные из числа крестьян, и приходилось работать с такими же слабосильными, как он.
Однажды у Владимира произошла странная встреча с человеком, который спас ему жизнь. Это было утром. Лапти у Владимира совсем развалились, и он зашел в каптерку в надежде заменить их на лучшие. Но в каптерке ничего лучшего не было. Владимир вышел из ворот и побежал догонять свою «тройку». Внезапно его остановил какой-то незнакомый человек. Он был одет в новое лагерное обмундирование темного цвета. «Куда вы идете?» — спросил он. — «Почему у вас рваная обувь?»
Владимир объяснил, что он хотел заменить лапти на другие, но ничего не нашел. «Но вы отморозите ноги». — «Что делать? Надо идти. Мои напарники уже ушли». Человек в черном помолчал мгновение, затем он начал говорить, как будто он убеждал невидимого собеседника. Он говорил о том, что политические, которых считают «врагами народа», проявляют большую добросовестность, чем уголовники, для которых делают все возможное, но, несмотря на это, они только воруют, обманывают и отлынивают от работы. Он произвел очень странное впечатление на Владимира, а то, что он говорил, было совсем крамольным. Затем он обратился к Владимиру и сказал: «Я новый воспитатель в штрафной командировке. Моя фамилия ... . Как ваша фамилия? Какая у вас специальность и почему вы сюда попали?» Владимир сообщил ему эти сведения. Человек в черном сказал: «Я постараюсь вам помочь. Я включу вас в список на освобождение со штрафной командировки и перевод в обычный лагерь».
Владимир поблагодарил его и побежал догонять своих. Этот человек со странными манерами и тихим голосом не походил ни на кого из грубых администраторов, но Владимир не придал значения его обещанию. Администрация в лагерях настолько изолгалась, что верить ей нельзя было. На постройке какого-либо завода или дороги начальник лагеря объявлял: «Вот кончите постройку и поедете домой!» Крестьяне выбивались из последних сил, надеясь на досрочное освобождение, и готовы были убить тех, кто работал не так усердно. Затем работа заканчивалась, и их направляли в другой лагерь.
Но однажды, поздно вечером, когда он проснулся, он услышал разговор у печки между бригадиром и двумя людьми из его бригады. Бригадир сказал, что его вызвали в УРБ (Учетно-распределительнре бюро) и сообщили, кто из его бригады будет освобожден на следующий день. Указывая на Владимира, он добавил: «И этот тоже, досрочно». — «Ну, этот все равно долго не протянет», — заметил его собеседник.
III
После выхода из штрафной командировки, Владимира приняли на работу в Магадане в строительный отдел. Чувствовал он себя плохо, и трудно было надеяться, что он поправится. Работать приходилось вместе с вольнонаемными сотрудниками треста «Дальстрой». Большинство из них сторонилось заключенных, одни действительно считали их врагами народа, другие боялись себя скомпрометировать. Один только инженер Е. проявил к Владимиру сочувствие — в течение месяца он ежедневно отдавал Владимиру свои талоны на ужин в столовой. Возможно, что эта помощь вернула Владимиру силы. Строительный отдел помещался в большом деревянном бараке. Во всю длину барака шел коридор, а по обе стороны располагались помещения для работы. Вход в барак был посредине. С левой стороны от входа размещались лагерные учреждения, а с правой стороны Строительный отдел. Весной 1934 года, в конце апреля или в мае, во время обеденного перерыва, когда все сотрудники разошлись, Владимир очень быстро пообедал и вернулся в барак. Войдя, он увидел отца Рафаила в конце коридора и недалеко от него стрелка с винтовкой. Взволнованный и обрадованный, Владимир попросил у стрелка разрешения поговорить с отцом Рафаилом. Получив разрешение, он побежал в свою комнату, там, к счастью, лежала целая буханка черного хлеба — подарок инженера Е. Он отдал хлеб отцу Рафаилу, они сели рядом, и отец Рафаил рассказал, что произошло после перевода Владимира из штрафной командировки в Магадан.
«Все мы помещались в отдельной палатке, которая находилась внутри двора и была огорожена колючей проволокой», — начал свой рассказ отец Рафаил. «Кроме нас было несколько человек уголовников, которые находились под следствием. Все они обвинялись в тяжелых преступлениях, совершенных в лагере. Вначале некоторых из нас использовали для работы внутри зоны, но затем никого из палатки больше во двор не выпускали. Однажды, поздно вечером, это было в конце февраля или в начале марта, когда все уже спали, палатку окружили стрелки военизированной охраны. Затем внутрь вошел сотрудник ОГПУ со списком в руках. Он вызвал отца Александра Романова, отца Иосифа Телицу, Павла Свиридова, Степана Козлова и меня. Нас всех вывели из палатки и под усиленным конвоем повезли на грузовике в Магадан. В автомашине находился еще один заключенный. В Магадане грузовик подъехал к помещению, где находилось ИСО (Информационно-следственный отдел). Мы все пятеро сошли с грузовика и стояли на улице у входа. Затем нас стали по очереди вызывать и вводить в помещение. Меня ввели последним. В большой комнате у окна, около письменного стола, стоял К. — исполнявший обязанности начальника ИСО. У входа и по сторонам стояли сотрудники ОГПУ. Посредине комнаты на полу сидели оба священника, Свиридов и Козлов. Руки у них были связаны за спиной. К. посмотрел на меня с усмешкой и спросил:
— Видишь?
— Вижу, — ответил я.
— Ну, и что ты видишь?
— Смерть вижу, — ответил я громко.
— Если не отречешься от своего Христа, то и тебя ждет то же самое.
— Нет, никогда не отрекусь, — ответил я.
Он сделал знак, мне связали руки и посадили на пол возле других. Сотрудники ОГПУ переговаривались о чем-то между собой. Затем нам помогли подняться с пола, вывели наружу и усадили в автомашину. Мы ехали сравнительно недолго и вскоре свернули в сторону от шоссе. Была уже глубокая ночь. На поляне около сопки была вырыта яма. К ней подводили по два человека и расстреливали. Меня подвели последним. Еще раз спросили, не отрекусь ли я от Христа. Я ответил, что не отрекусь, и читал про себя молитву. На душе у меня была радость, что удостоился венца мученика. Но меня не стали расстреливать. Мне развязали руки и приказали зарывать могилу. Заключенный, который ехал с нами в автомашине, помогал мне закапывать убиенных.
— Что вы чувствовали? — перебил его Владимир, не выдержав.
— Я ощущал страшную горечь и тоску. Я приготовился к смерти во Христе, но мне не дано было умереть вместе с ними, и я должен был оставаться на земле.
Нас двоих посадили на автомашину и повезли обратно на штрафную командировку. Мужество убиенных произвело сильное впечатление на стрелков охраны, они сидели подавленные, а один из них, который находился рядом со мной, что-то бессвязно говорил о том, что они сами люди неплохие, но выполняли то, что им было приказано. Казалось, он оправдывался перед самим собой. А у меня в глазах стояла картина, которая возникла в моем воображении. Мне казалось, что я стою на берегу реки с быстрым и стремительным течением. Вода кажется черной, а берега занесены снегом. Они, все четверо в белых одеждах сели в лодку, оттолкнулись от берега и поплыли через реку, а я один остался на берегу, тоскуя о том, что они не взяли меня с собой в лодку».
Отец Рафаил некоторое время сидел молча. Видимо, он снова переживал все то, что видел. Затем он продолжал: «Когда я вернулся в палатку один, никто не спал. Отец Сергий молился. На другой день один из уголовников мне рассказал, что, когда нас увезли, на всех напал панический страх. Некоторые тряслись как в лихорадке. И тогда встал отец Сергий, который почти никогда ни с кем не говорил, и заговорил. И все, самые отъявленные воры и бандиты, слушали его, затаив дыхание. А он говорил о суетности и тщете нашей жизни и о том вечном блаженстве, которое ждет тех, кто покается. Говорил о разбойнике благоразумном и о его прошении.
И все это было для них так ново и необычно.
И казалось, что его устами говорит кто-то другой».
— Что стало с отцом Сергием?
— Отец Сергий вскоре освободился из лагеря и уехал.
На этом окончился рассказ отца Рафаила. Владимир простился с ним и больше никогда его не видел и ничего о нем не слышал.
Послесловие
Все, что здесь изложено, — правда.
Прошло много лет. Отдельные детали улетучились, но основные события и лица врезались в память. Никого из участников этих событий не осталось в живых, поэтому можно было назвать все имена. Владимир один пережил всех. Давно уже ему следовало написать о мучениках христианства. И теперь, когда это сделано, он почувствовал какое-то облегчение как человек, который выполнил свой долг. Пусть это повествование будет венком на могилу усопших.
P.S. Под именем Владимира выведен сам автор.
СПРАВКА ДЛЯ НЕДОВЕРЧИВЫХ
Директором треста «Дальстрой» и начальником Северо-восточных исправительно-трудовых лагерей в то время был Эдуард Берзинь. Заместителем начальника Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей был Васьков. Первое каменное здание, построенное в Магадане, была тюрьма. Благодарные лагерники присвоили этому зданию наименование «Дом Васькова». Начальником Информационно-следственного отдела был Энгельгарт — бывший барон. Многие утверждали, что это был настоящий садист.
Зимой Берзинь и Энгельгарт уехали в отпуск. Берзиня замещал Алмазов, а Энгельгарта — Киль.