Храм на Долгих прудах. История храма Владимирской иконы Божией Матери в Виноградове и его прихода. М., 2016. 300 с.

Глава третья. Духовенство Владимирского храма на протяжении трех веков

Первым священнослужителем построенного в 1648 году деревянного храма в селе Виноградове был, по всей вероятности, упоминаемый историками Холмогоровыми «поп Софоний», находившийся при церкви в 1654 году[1].

В дозорных книгах Патриаршего приказа за 1680 год упоминаются и причетники: «По досмотру и по сказке церкви Пресв. Богор. Владимирской попа Софония с причетники, та церковь построена во 156 г. (имеется в виду 7156 год от сотворения мира, то есть, по нынешнему летосчислению, 1648 год. — Примеч. авт.), а церковной земли к той церкви нет, а даст-де попу Софонию с причетники окольничий Матвей Степанович Пушкин годовую хлебную и денежную ругу»[2].

Исследователь приходской жизни на Руси в XVI–XVII вв. П. С. Стефанович замечает, что по писцовым книгам конца 20-х – начала 30-х гг. XVII века создается впечатление, что практика выделения церковных земель приобрела едва ли не всеобщий характер. Писцы в обязательном порядке должны были выделять новопостроенным церквям 10-20 четей (четь — 1/2 десятины засеянной земли, примерно 0.5 гектара) не облагаемых налогом земель. Вместе с тем при более внимательном изучении всего комплекса материалов, относящихся к земельным владениям приходских храмов, исследователь пришел к выводу что, как часто бывало в России, практика расходилась с нормами закона[3].

Процессы, происходившие в подмосковном селе, шли в русле общероссийских. В эпоху церковных реформ, начатых собором 1666–1667 гг., церковные власти осознали необходимость внести ясность в сложившееся к тому времени неопределенное положение с выделением земель приходским храмам. П. С. Стефанович в своем труде отмечает, что Патриарх Иоаким, проведший ряд реформ внутреннего церковного управления, принял две важные меры относительно земель приходских церквей. Во-первых, он добился возобновления обязательного выделения земель храмам из владений строителей. 26 августа 1680 года было предписано обеспечить землей те церкви в Московском уезде, которым ее не выделили. Во-вторых, Патриарх Иоаким сделал обязательным условием разрешения челобитчикам строительства нового храма выделение полагающегося ему земельного участка. Эта земля закреплялась за церковью в вечное владение и записывалась в книги Поместного приказа и Патриаршего казенного. Отныне ко всем церквям Патриаршей области (земли, находившиеся в ведении Патриаршего двора в допетровское время. Ныне это территория Орехово-Зуевского района Московской и прилегающих районов Владимирской области) — новопостроенным и старым безземельным — должны были «справляться» земли. О нормах отведения земли П. С. Стефанович сообщает следующее: «Надлежало отмежевать "из помещиковых и из вотчинниковых земель" в зависимости от размера ("по дачам") земельных угодий "тех сел и деревень, к которым та церковь построена: с 600 четвертей и выше — церковные земли по 20 четей, а с 500 четей и ниже до 100 — по 15 четей, а со 100 четей и ниже — по 10 четей в поле, и в дву по тому ж"»[4].

В 1696 году Матвей Степанович Пушкин из своей вотчины в селе Виноградове пожертвовал землю церкви Владимирской иконы Пресвятой Богородицы, вследствие чего Патриарший казенный приказ в июле того же года издал распоряжение «на сию церковь прибавить дани с пашни с 10 четьи в поле, а в дву потому ж, с сенных покосов с 10 копеек 8 алт. 2 ден., а всего старой и новой дани 14 алт. 2 ден., заезда гривна»[5]. Холмогоровы предполагают, что каменный храм в Виноградово был построен в том же году, когда была пожертвована земля[6].

 

От отца к сыну

По свидетельству Холмогоровых, «в приходных окладных книгах Казенного приказа церковь Владимирской Пресвятой Богородицы писалась с 1681 по 1740 год под Селецкой десятиной в вотчине боярина Матвея Степановича Пушкина, в селе Виноградове. При церкви находились священники: Семен Сафонов, 1704–1710 гг. и Василий Семенов, 1720 г., бывший при этой церкви в 1704 г. пономарем; дьячек Михаил Софонов, 1704–1720 гг. и пономарь Иван Семенов, 1710 г.»[7]. П. С. Стефанович замечает, что наследование церковных должностей в России в XVII веке складывалась естественным образом и прихожане против нее ничего не имели и, наоборот, были иногда заинтересованы в том, чтобы у них служили «старинные» иереи и причетники, которые были всем хорошо известны и которым можно было доверять[8].

Руководствуясь этими сведениями, мы можем с большой долей вероятности предположить, что от первого священника храма — «попа Софония» — его место перешло к сыну — священнику Семену. Отец Семен место свое также передал сыну — Василию. Его младший брат пономарь Иван Семенов стал продолжателем семейной священнической традиции и прослужил примерно с 1738 по 1754 гг.[9]

В делопроизводстве 1730 года, сопровождавшем строительство придела святого мученика Иоанна Воина, упоминается «поп с причетники», которые берут от землевладельца ругу. Исходя из этого, можно заключить, что после пожертвования храму земли руга от помещика сохранилась[10].

Доверенный человек княжны Вяземской в прошении на освящение нового придела объявил, что «у новопостроенного придела иметься будет особливый священник, а на пропитание-де ему от показанной княжны определено руги денег по 12 руб. и хлеба по 15 четвертей в год»[11].

Самая ранняя выявленная исповедная ведомость храма за 1738 год составлена священником Иваном Семеновым, которому в год составления ведомости исполнилось 40 лет. В ней же упоминается его супруга — Дарья Артемьева, 35 лет. К тому времени в семье священника родилось три мальчика. Старшему Андрею было девять лет, среднему Симеону — шесть, а младшему Василию — три года. Никакого «особливого священника», живущего в селе и служащего в новопостроенном приделе, в ведомости не значится.

В ведомости упоминается дьячок Иоанн Михайлов, 36 лет, его супруга Стефанида была на два года моложе, они имели троих детей — дочь Анну, десяти лет, сыновей Иоанна, четырех лет, и Сергия, двух лет[12].

В 1740 году в семье священника произошло пополнение — родился сын Петр.

Через четыре года старший сын отца Иоанна, уже 14-летний, пишется в исповедной ведомости как «дьяк Андрей Иванов». Упоминание о прежнем дьячке отсутствует[13].

Исповедная ведомость за 1754 год фиксирует сложившуюся семейственность в составе священно- и церковнослужителей храма. Отцу Иоанну Семенову тогда было уже 57 лет, и жил он в одном доме со своей супругой, младшим 15-летним сыном Петром и семьей среднего сына Семена, несшего к тому времени при храме послушание дьячка. В семье дьячка были: супруга Мария Васильева, 25 лет, двухлетняя дочь Евдокия и малолетний сын Андрей[14].

По исповедным ведомостям 1771 года, в храме были «налицо священник Петр Иванов и дьячек Иван Максимов». Младший сын отца Иоанна продолжил семейную традицию священства[15].

Из метрической книги за 1781 год узнаем, что в храме служил «священник Петр Иванов с причетники», имена причетников: Иван Михайлов и Илья Иванов[16].

 

После «моровой язвы»

В 1770–1772 годах в Москве и Московской губернии свирепствовала «моровая язва», унесшая множество человеческих жизней. Свидетельств об эпидемии на территории Виноградова не сохранилось. Косвенно можно предположить, что имеется связь между вспышкой смертоносной болезни и началом строительства нового храма через год после окончания эпидемии[17].

На время строительства нового храма в Виноградове с 1772 по 1777 гг. приход был приписан к Успенской церкви села Архангельское-Тюриково. О судьбе духовенства того периода сведений не сохранилось.

В конце XVIII века церковные документы фиксируют прерывание семейной династии, заложенной первым священником храма отцом Софонием. 24 мая 1797 года был рукоположен в священника к храму в Виноградове Василий Никитич Наумов, 23 лет от роду. Супруга его, Агафья Тимофеева, была моложе на три года. Когда рукополагали отца Василия, их дочери Анне было два года[18].

Новый настоятель обучался в Московской Духовной академии до риторического класса. 30 июля 1794 года он был рукоположен во диакона епископом Дмитровским Серапионом, викарием Московской округи, к Троицкому храму в селе Болтине. Тем же Преосвященным, «за подписанием коего и ставленую грамоту имеет», рукоположен во священника к храму в Виноградове. С 1800 года отец Василий состоял в должности депутата (в известных нам документах не указано, какого рода депутатской деятельностью занимался отец Василий. Он мог быть представителем от духовенства на училищных съездах, при рассмотрении хозяйственных вопросов и следственных дел). В 1819 году награжден бронзовым крестом в память о войне 1812 года на Владимирской ленте «для ношения на персях». В документах консистории отмечено, что отец Василий чтение, пение и катихизис знает хорошо. За время своей священнической деятельности замечаний не имел и «штрафован», т. е. наказываем, не был[19].

В 1825 году указом от 19 марта отец Василий был утвержден в должности духовника благочиния. Прежний духовник священник Иоанн Петров, служивший в Христорождественской церкви села Осташково, ушел на покой по старости, на его место понадобилось избрать другого. Сначала духовенство избрало на эту должность священника Иоанна Петрова из того же благочиния, служившего в храме Успения Божией Матери села Ветенева. Но после рассмотрения его кандидатуры в Духовной консистории выяснилось, что он был наказан в 1813 году за рукоприкладство по отношению к жене пономаря. Кандидатура отца Иоанна не прошла. Священно- и церковнослужители благочиния выбрали другого кандидата — иерея Василия Никитича Наумова.

Документ об избрании подписали священно- и церковнослужители Троицкой церкви, что в селе Троицком, Христорождественской церкви в селе Осташково, сел Никульское, Ветенево, Виноградово, Спасской церкви в Котово, села Спасское-Павлово, Успенской церкви села Успенского, благочинный села Архангельского[20].

Господь благословил семью отца Василия семью детьми. Первая дочь — Анна — родилась в 1795 году, после нее — Александра в 1797-м, сын Василий появился на свет в 1799 году, дочь Елена, о которой позднейшие клировые ведомости сообщают, что она была слепой, родилась в 1802 году. Через три года в 1805 году в семье появился второй мальчик — Иоанн. Последними родились две девочки — София в 1807 году и Надежда в 1810-м[21].

В год смерти отца Василия вместе с ним в семье жили две дочери — Елена и Надежда[22]. Скупые строчки о кончине отца Василия сохранились в метрической книге храма за 1832 год: «28 марта умре по христианской должности горячкою села Виноградова священник Василий Никитин (это не фамилия, а отчество. — Примеч. авт.), которому было от роду 56 лет. Погребен при церкви того же месяца 30-го дня села Курова священником и благочинным Петром Васильевым»[23].

На церковном погосте за алтарем Владимирской церкви сохранилось каменное надгробие, на котором начертаны слова: «Здесь покоится тело священно-иерея Василия Никитича Наумова, сконч. в 1832 г. 28 марта. Находившегося в священно-служении 37 лет и 6 месяцев, а всего жития его было 56 лет и 2 месяца. В память незабвенной любви брата протоиерея к брату иерею»[24].

 

Настоятельство священника Феодора Малиновского

Традицию церковного служения в виноградовском храме продолжила младшая дочь священника. Ее взял в жены Феодор Малиновский, пришедший на смену покойному настоятелю и принявший на себя попечение о семье почившего клирика[25].

Сведений о священнике Феодоре Малиновском почти не сохранилось. Первое упоминание о нем в документах храма мы встречаем в исповедной ведомости за 1832 год. В 1835 году в молодой священнической семье было уже двое детей: Василий, двух лет; и Анна, шести месяцев. При них проживала и «умершего священника Василия Никитина жена вдова Агафья Тимофеевна, 59 лет, с дочерью Еленой, 31 года». В 1836 году в священнической семье родилась дочь Александра, а в 1838-м — Елисавета[26].

Отец Феодор преставился в 1854 году. 22 года он нес послушание настоятеля виноградовского храма[27]. Его преемник отец Никанор, называя причину смерти своего предшественника, писал, что он умер «от нервнаго удара в роще».[28]

В 1797 году дьячок Иоанн Максимов, 65 лет, и его супруга Ирина Иванова оставались служить при храме. К этому времени на приходе появилась новая штатная единица — пономарь, обязанности которого выполнял 17-летний Михаил Ефимов[29].

В 1800 году мы встречаем в исповедной ведомости упоминание о супруге пономаря, которому к тому времени уже исполнился 21 год, — Анне Никитиной[30].

К 1804 году в рядах церковнослужителей происходит изменение — Михаил Ефимов становится дьячком, а пономарем — Михаил Данилов. В следующем году место пономаря занимает Митрофан Сампсонов[31].

С 1813 по 1842 гг. состав церковнослужителей не меняется — дьячком служит Александр Гаврилов, пономарем продолжает трудиться Митрофан Сампсонов[32].

В 1814 году дьячку Александру было 32 года. Имел он жену Евлампию Андреевну, свою ровесницу, и детей — Евдокию, десяти лет, Дарью, восьми лет, Ольгу, шести лет, и годовалого сына Феодора.

В семье пономаря Митрофана Сампсонова, 33 лет, были: супруга Матрена Никитина, 31 года, и дети: Петр, десяти лет; Евдокия, девяти лет; Павел, восьми лет; Татиана, пяти лет; Алексей; четырех лет; Михаил, двух лет[33].

В сведениях за 1820 год о семье дьячка Александра Гаврилова отсутствует упоминание о старшей дочери Евдокии, которой к тому времени должно было исполниться 16 лет. Скорее всего, она была выдана замуж. Нет упоминания о сыне Феодоре, семи лет (должно быть, умершем в малолетстве). Появляется новый ребенок — Анна, пяти лет.

В семье пономаря Митрофана Сампсонова, достигшего к тому времени 39-летнего возраста, три новых ребенка: Надежда, пяти лет; Александра, двух лет; Анна, четырех месяцев от роду.

Через пять лет, в 1825 году, в семье дьячка два новых ребенка: Алексий, четырех лет, и Вера, двух лет. В семье пономаря также пополнение — сын Георгий, трех лет[34].

В 1830 году в семье дьячка проживали с родителями трое детей: Анна, 14 лет; Алексий, девяти лет; Вера, семи лет; в семье пономаря — шестеро детей: Евдокия, 25 лет; Михаил, 18 лет; Надежда, 15 лет; Александра, 12 лет; Анна, десяти лет; Георгий, восьми лет. В 1835 году старшая дочь дьячка, по всей видимости, вышла замуж. Родители жили с двумя детьми: Алексием, 14 лет, и Верой 12 лет.

Старшая дочь пономаря Надежда, достигшая к тому времени 20-летнего возраста, должно быть, вышла замуж. С родителями остались пятеро детей: Михаил Малеин, 23 лет; Надежда, 20 лет; Александра, 17 лет; Анна, 15 лет; Георгий Виноградовский, 13 лет. Примечательно, что у двоих детей мужского пола появляются прозвища неизвестного происхождения[35].

В 1840 году дьячку Александру Гаврилову и его супруге Евлампии Андреевне исполнилось 58 лет. С ними осталась жить только младшая дочь Вера, 16 лет.

Пономарю Митрофану Сампсонову и жене его Матрене Никитиной в 1840 году также исполнилось 58 лет. С ними проживали младшие дочери Александра, 22 лет, и Анна, 20 лет[36].

 

Во главе прихода — священник Никанор Соколов

Сведения о членах причта

С мая по декабрь 1854 года приход оставался без настоятеля. В это время пастырские обязанности выполнял священник Спасской церкви села Котова Севириан Михцев Батрецев[37].

Сельское приходское духовенство в России всегда было очень близким к крестьянскому сословию и связано с ним религиозными традициями и общим бытом. Жизнь приходского духовенства в контексте его взаимоотношений с крестьянским миром неоднократно являлась предметом научных исследований[38]. Эта тема приобретает особую важность в связи с попытками объяснить предпосылки трагедии нашего Отечества в начале XX века, когда крестьяне, составлявшие основную массу населения России, поддержали богоборческую власть. Множество представителей духовенства было подвергнуто гонениям и даже физическому уничтожению. Все это происходило на глазах людей, которые в основной своей массе формально принадлежали к Православной Церкви.

Приходское духовенство несколько столетий, помимо прямых пастырских обязанностей, несло функции чиновников, осуществлявших связь народа с государством, — функции, которые были закреплены за духовенством законодательно[39]. Этим частично можно объяснить ту ненависть, которая изливалась со стороны крестьян и рабочих, вышедших из крестьянства, на представителей духовенства в первые годы после октябрьского переворота. Крестьяне видели в священнослужителях представителей старой власти и вымещали на них свою злобу, так как духовенство было фактически беззащитным сословием. Кропотливое и детальное изучение истории взаимоотношений приходского духовенства и крестьян в конце XIX века позволяет понять логику процессов, которые привели страну к катастрофе в духовном и материальном отношении[40].

Храм Владимирской иконы Божией Матери в Виноградове находился на территории Московского уезда Московской губернии, на Дмитровской дороге, в непосредственной близости от Москвы. Прихожанами его были преимущественно крестьяне, жители села Виноградова и окрестных деревень, которые в конце XVIII века были скуплены владельцем усадьбы Виноградово А. И. Глебовым. Деревни Грибки, Грязново, Афанасово, Горки и Заболотье отстояли от села не более чем на четыре версты. По записям в клировых ведомостях за 1880 год, в Виноградове и окрестных селениях значилось 82 двора, в которых проживало 298 лиц мужского и 329 женского пола[41].

В середине XIX века наряду с практикой наследования места священнического служения существовал обычай преемства в форме закрепления прихода за одной из дочерей умершего настоятеля[42]. Поэтому на место скончавшегося отца Феодора Малиновского был определен Никанор Дмитриевич Соколов, 22 лет, взявший в жены старшую дочь почившего настоятеля, 17-летнюю Александру.

Скупые биографические сведения об отце Никаноре сохранились в ведомостях о церкви в архиве храма. Из них мы узнаем, что будущий пастырь родился в Московской губернии в священнической семье. Это предопределило его дальнейший жизненный путь. В те времена редко кто из детей священников выходил за рамки духовного сословия. Никанор обучался в Московской Духовной семинарии богословским, философским, историческим, физическим и математическим наукам, латинскому и греческому языкам. По окончании курса в 1852 году был направлен с аттестатом 2-го разряда в епархиальное ведомство. Рукоположен в священнический сан к храму в Виноградове Преосвященным Алексием, епископом Дмитровским, викарием Московским. Назначен священником к храму в Виноградове Высокопреосвященным Филаретом, митрополитом Московским, 26 ноября 1854 года[43].

Не все складывалось гладко в жизни отца Никанора. 17 июня 1871 года за обнаружение неблагоговения и соблазна во время богослужения; за своеволие в распоряжении и хранении церковной суммы в ризнице и упорство подчиниться в этом отношении законному порядку он был послан решением епархиального начальства на две недели в Данилов монастырь. Первую неделю исправление проходил, будучи запрещен в священнослужении и неся «низшие послушания», а другую совершал богослужения[44].

Через одиннадцать лет указом Московской Духовной консистории от 24 февраля 1882 года отец Никанор послан был на шесть недель в московский Данилов монастырь с запрещением в священнослужении. В заключении, подготовленном духовными следователями, приводятся следующие причины наказания: «притязание в доходе»; устранение некоторых прихожан без уважительных причин от принятия Святых Таин и от целования креста; неписание в метрические книги рождения, крещения и смерти младенца и нанесение церковному сторожу оскорбления действием[45].

С сентября 1897 по 1909 год отец Никанор состоял законоучителем при земской народной школе в селе Виноградово. Указом Святейшего Синода от 1897 года, по ходатайству епархиального начальства, за усердное служение в храме было предписано не считать препятствием к награждению его знаками отличия, установленными для духовенства, бывшие в прошлом судимости[46]. Впоследствии отец Никанор получил несколько церковных наград.

В 1902 года в возрасте 64 лет преставилась многолетняя спутница его жизни матушка Александра Феодоровна[47].

К моменту ухода за штат в 1915 году в возрасте 83 лет священник Никанор прослужил в храме Владимирской иконы Божией Матери в Виноградове 62 года[48]. О супруге отца Никанора Александре, с которой они прожили вместе 47 лет, сохранились отрывочные воспоминания.

Бог благословил священническую семью рождением шестерых детей.

В 1856 году появилась на свет дочь София. В 1857 году родился второй ребенок — Екатерина. В 1859 году — первый сын, Николай (АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. 1857–1859 гг.), в 1864-м — второй сын, Сергей. Его сестры и старший брат к этому времени, пребывая в сознательном возрасте, «обучаются читать и писать». В 1867 году родился третий сын — Вячеслав, в 1870-м четвертый — Хрисанф[49].

Проследим судьбы детей отца Никанора по материалам клировых храмовых ведомостей, в которые священник записывал подробные сведения о домашних.

Старшая дочь София после домашнего обучения осталась при родителях. В 1895 году в возрасте 38 лет она еще жила в родительском доме[50].

Ее младшая сестра Екатерина, по всей вероятности, в конце 80-х годов вышла замуж и в числе детей духовенства с 1891 года уже не упоминается.

Первый сын — Николай — с 1869 года обучался в Московском Донском училище. После окончания училища, в 1875 году, он становится студентом Спасо-Вифанской семинарии. В 1879 году был отчислен из нее, доучившись до четвертого класса. После этого жил в родительском доме на содержании отца до 24 лет. В ведомости за 1884 год указано, что он живет уже отдельно, на своем содержании. В поздних документах уточняется, что Николай поступил на службу при московском епархиальном свечном заводе[51]. Последнее упоминание о нем содержится в ведомости за 1903 год.

Сергей, четвертый ребенок в семье, пошел по стопам старшего брата. В 1877 году окончил Московское Донское Духовное училище. В 1880 году указывается, что он обучается в третьем классе Московской Духовной семинарии на казенном содержании. Через два года, будучи студентом того же учебного заведения, он уже находится на полуказенном содержании. Окончил курс богословских наук в 1883 году, после чего перебрался к родителям, жил год на содержании у отца. В возрасте 21 года поступил на службу псаломщиком в Вознесенскую церковь Звенигорода. В 1888 году он уже служит учителем при Звенигородском Духовном училище, живя на своем содержании[52]. Примерно с 1897 года в сане диакона служит в Иоанно-Предтеченской церкви на Малой Лубянке в Москве.

Вячеслав — предпоследний ребенок четы Соколовых. Пройдя путь старших братьев, окончив Донское Духовное училище и курс богословских наук в Московской Духовной семинарии, он поступил на службу учителем при народной церковно-приходской школе в сельце Истомкине Богородского уезда, живя на своем содержании. Здесь он трудился примерно до начала XX века, перейдя на вольные хлеба и начав служить писцом по найму[53].

Последний ребенок, Хрисанф, от рождения был немой и слабоумный. Он нигде не обучался, жил с родителями. Последнее упоминание о нем встречаем, когда ему исполнилось 19 лет[54].

Исследовательница быта подмосковного духовенства замечает, что сельское духовенство тратило на обучение детей больше половины своего дохода. Духовенство считало себя сельской интеллигенцией и в обязательном порядке старалось дать образование своим детям. Так как в конце XIX−начале XX вв. сохранялась сословная замкнутость духовенства и при рукоположении из нескольких кандидатов предпочтение отдавалось лицам, имевшим образование не ниже семинарского, то родители старались выстроить жизненный путь своих детей, давая им базовое образование. Только образование давало возможность иметь в дальнейшем надежду на перспективу на духовном и светском поприщах[55]. Мы видим, что в семье отца Никанора образование удалось получить только мальчикам. Трое сыновей обучались в учебных заведениях духовного ведомства. Частично обучение оплачивалось из семейного бюджета, частично за казенный счет. Можем предположить, что на обучение девочек у семьи не было средств, и они довольствовались домашним обучением и оставались с родителями, помогая им вести натуральное хозяйство.

Бок о бок со священником в храме трудились дьячок Петр Иванович Уаров и пономарь Никанор Васильевич Соколов. Причетники на приходе, помимо помощи священнику в совершении им общественных и частных богослужений (треб) и в обслуживании храмового хозяйства, разделяли с пастырем труды по письмоводительству, были в постоянном контакте с прихожанами. Их материальное положение было намного хуже священнического. Особенностью виноградовского прихода можно считать и то, что среди членов причта священник Никанор был самым молодым по возрасту. Пономарь был старше его на девять лет, дьячок Петр — на одиннадцать. До прихода нового настоятеля причетники трудились вместе в храме около восьми лет — дьячок с 1846 года, пономарь с 1847-го.

Скупые биографические сведения о причетниках содержат клировые ведомости. Дьячок Петр Уаров родился в 1821 году на территории Московской епархии. Был сыном дьячка, в школах не обучался. Пел в хоре святителя Филарета, митрополита Московского, где был посвящен в стихарь. Первоначально определен был дьячком к Николаевской церкви села Никульского Московского уезда 16 сентября 1842 года. В храм села Виноградово переведен 14 января 1846 года. Права на ношение стихаря как второбрачный не имел[56].

Жена его, Марья Федоровна, родилась в 1826 году и была моложе супруга на пять лет. В их семье родилось семеро детей, трое из которых умерли в младенчестве[57]. Старшего сына Алексея после окончания Духовного училища отец направил по своим стопам — пристроил в хор Синодального ведомства[58]. Сын Петр после духовного училища по стопам отца не пошел — последнее упоминание о нем в клировых ведомостях гласит, что он служит телеграфистом[59]. В 1881 году, согласно ведомости, в семействе у дьячка были жена и дочь[60].

В 1870 году Петр Уаров состоял под следствием и после разбирательства 14 октября того же года решением епархиального начальства был сослан на две недели в Данилов монастырь «в низшие послушания и труды за буйные и своевольные поступки». После понесения наказания был «обязан подпискою вести себя скромнее и впредь подобных поступков не делать» под угрозой увольнения из духовного звания[61]. Через двенадцать лет, с 31 мая 1882 года, дьячок снова состоял под следствием и судом по заявлению отца Никанора[62].

Священник подал на дьячка жалобу, указав между прочим в числе прегрешений, что тот насыпал на престол в алтаре мышиный помет, отламывал петли у церковных кружек и обзывал священника. В довершение всего во время разбирательства отец Никанор, видя, что все его обвинения не восприняты всерьез, решился на крайнюю меру — обвинил дьячка в неподобающем поведении во время совершения Великого входа на литургии при возглашении священником имен императорской фамилии и правящего архиерея[63].

Последним пунктом в заявлении священника на Петра Уарова было обвинение в том, что дьячок отказывался помогать в деле письмоводства по приходским отчетам и во время болезни священника в 1880 году, и впоследствии. Дьячок, объясняя свое поведение, сообщил, что он слаб зрением, пишет плохо и не знает форм для написания выписок. «Случалось, что я иногда делал выписки, но священник или возвращал мне для переписки или писал кто-нибудь другой, потому что я не угождал ему ни письмом ни формой». «На нашу же долю дано (священником) написание исповедных росписей в трех экземплярах — пономарь, в свою очередь, пишет сам, а я по своему плохому зрению и письму нанимаю постороннего», — уверял дьячок[64]. «Дьячок в письменном деле действительно, бестолков», — заявил духовным следователям свое мнение пономарь[65].

С одной стороны, в конфликте участвовали два пожилых человека, долгое время служившие бок о бок и разделявшие труды по приходскому служению. За эти годы, учитывая и священника и дьячка, между ними — людьми со сложным характером — накопились взаимные претензии, происходили крупные и мелкие стычки, которые, помимо взаимной усталости и неровности характеров, могут быть объяснены и разницей менталитетов конфликтующих сторон. За время, проведенное вместе на приходе, священник и дьячок научились, в лучшем случае, друг друга не любить, а в худшем — ненавидеть. Мы видим, как взаимное многолетнее неприятие приводило к нарушению мирных отношений, а любое, даже нейтральное действие, могло быть истолковано противоположной стороной как действие агрессивное в свой адрес.

Жалоба священника не подтвердилась, и дьячок был оправдан. К этому времени, с 11 сентября 1882 года, дьячок Петр Уаров «вследствие его прошения, (…), по старости лет» был уволен за штат[66]. На смену ему на должность псаломщика был принят Алексей Павлович Воздвиженский, 19 лет, взявший в жены свою ровесницу, дочь заштатного дьячка Анну[67].

Пономарь Никанор Соколов родился в 1823 году в семье дьякона Московской епархии. После исключения в 1841 году из четвертого класса Звенигородского Духовного училища был назначен 1 ноября 1842 года на должность пономаря в Крестовоздвиженскую церковь села Яркино Клинского уезда с посвящением в стихарь. Через пять лет переведен был в виноградовский храм, где и трудился в должности пономаря. Место свое он получил, по обыкновению того времени, от престарелого виноградовского пономаря Митрофана, взяв в жены его дочь Анну. В семье Никанора родилось шестеро детей. Единственный сын Петр, окончив Духовное училище, продолжил семейную традицию и служил в должности псаломщика в Московском уезде. Две дочери устроились просфорницами в подмосковных храмах, другие жили в семье. Похоронив жену в 1881 году, Никанор через восемь лет ушел за штат, уступив место при храме своему зятю Ивану Хитрову[68].

В материалах следственных дел Московской Духовной консистории есть показания виноградовского пономаря, сделанные в рамках разбирательства дел о священнике и дьячке. Его неоднократно упоминает священник, привлекая в качестве свидетеля тех или иных приходских событий. Пономарь под клятвой давал показания во время разбирательств. В свидетельствах своих Никанор разумен, он показывал себя трезвомыслящим человеком.

 

Материальное положение членов причта и особенности требоисправления  в Виноградовском приходе во второй половине XIX века.

Интересно проследить, как оценивал отец Никанор материальное положение членов причта в клировых ведомостях, которые составлялись с разной периодичностью (с 1854 по 1891гг. примерно раз в три года, с 1891 по 1916 гг. раз в год)[69].

1854–1859: «Содержание их (членов причта. — Примеч. авт.) не худо».

1863: «Содержание священно-церковнослужителей скудно».

1866: «Содержание священно-церковнослужителей очень скудно».

1869–1892: «Содержание священно-церковнослужителей очень бедно».

1893–1907: «Содержание священно-церковнослужителей достаточное».

1909: «Содержание причта безбедное».

С 1911 года в ведомостях оценка качества содержания отсутствует.

В декабре 1879 года в день памяти святителя Николая священник в разговоре со старостой Никитой Андреевым объявил, что хоть он и нуждается по семейству и по бедности прихода в деньгах, которые до копейки издержал на лечение себя во время продолжительной болезни, бывшей в течение трех весенних месяцев, но из-за продолжающейся слабости во всем теле и боли в голове не может ходить по приходу. «Это был один случай во всю мою 25-ти летнюю службу», — заявил впоследствии пастырь[70].

По показаниям старосты, священник, отслужив у него молебен, стал также требовать, говоря: «Мне не приходит 300 рублей в год; что вы мне прибавите? Заплатите хоть сторожу, который у меня работает». На что староста отвечал ему: «Батюшка! Я вам на это ничего не могу сказать». После этого отец Никанор рассердился и убежал к себе домой, оставив село без хождения по домам с иконами[71].

Позднее, во время следствия, священник никак слова о своем материальном положении не оспаривал, из чего можно сделать заключение, что свидетельство старосты соответствовало действительности.

Учитывая, что средним в материальном отношении считался приход, в котором на долю священника приходилось 600−650 рублей[72], можно сделать вывод, что виноградовский приход был бедным и не мог обеспечить священнику и членам причта достаточного материального уровня. Об этом же свидетельствовал в клировых ведомостях неоднократно и сам отец Никанор.

Как известно, главным источником доходов причта было требоисправление. По словам историка Церкви П. В. Знаменского, «этот доход был, вероятно, современен введению в России христианской веры»[73].

Разбирая отзывы священников о материальном содержании духовенства в начале 60-х годов XIX века, П. В. Знаменский с печалью констатировал, что во всех корреспонденциях «рисовалась картина такого поразительного упадка общественного значения духовенства и холодности к нему прихожан, что, казалось, дело идет не о православном русском обществе, а о народе, только лишь обращенном в христианство внешней силой, которому духовенство навязано насильно и который должен кормить его поневоле, не чувствуя в нем никакой действительной надобности»[74].

Именно конфликты из-за требоисправления стали одной из основных причин жалоб крестьян на священника. Крестьяне в своей жалобе Московскому митрополиту на отца Никанора утверждали, что священник «требует несоразмерную со средствами каждого из прихожан плату за бракосочетание и вообще за отправление всех религиозных обрядов, как бы по таксе; все это для нас крайне прискорбно, что мы по неимению тотчас денег должны оставаться без исполнения своих желаний и обещаний»[75].

Отец Никанор, однако, показал, что он за погребение беднейших прихожан не только не требует вперед платы, но даже и после в продолжение 20-летнего срока ничего не спрашивает, в доказательство приведя случай погребения даром семейства, состоявшего из четырех взрослых, умерших в продолжении пяти дней[76].

Пономарь подтвердил сам факт события, на которое ссылался священник: «Из дома крестьянина села Виноградова Василия Герасимова в 1860 году, мы действительно похоронили человек пять, умерших холерою, но уплачено ли было что-нибудь за похороны, мы не помним, так как дом этот весь вымер, кроме небольшого мальчика»[77].

Священник уверенно заявил следователям, что он «ни от какой службы и требы не отказывался никогда, и в платеже за труды никогда не домогался». Суммы рекомендуемых пожертвований за совершение треб отец Никанор озвучил следующие: «За бракосочетание предлагаю платить 7 рублей на весь причт, за составление (брачного) обыска 1 рубль. За погребение возрастного назначена плата 1 р. 50 коп.. За вынос тела усопшего в какой бы то ни было отдаленной деревне 75 коп. на весь причт. За погребение младенца 50 коп. За крещение младенца 50 коп. на весь причт»[78].

Отец Никанор смело обратился к следователям с просьбой проверить истинность «означенных цен за требы» у прихожан, причем уточнил, что «большею частию отправляются требы в долг без платежа за труды, в чем ссылаюсь на домовый список, где обозначены лица, не платящие за труды по 5-ти лет и более, а есть и такие, которые теперь и не признают этаго долга»[79].

Исследование этой стороны приходской жизни представлялось и представляется затруднительным, потому что, как явствует из показаний дьячка и пономаря, «записи, из которой видно бы было, сколько мы берем за исправление треб, у нас не велось и не ведется»[80].

Выслушав священника, следователи начали общаться с прихожанами.

«Села Виноградова крестьяне (…) показали: (…) за бракосочетание с расходами его по церкви берет десять руб., за крестины с церковными расходами семьдесят коп., за похороны Илья Иванов и Никита Андреев сказали, что они заплатили всего по четыре рубля пятидесяти коп., другие отказались незнанием»[81].

«Деревни Афанасова крестьяне показали: (…) по требованию нашему для исправления треб и другого чего едет к нам всегда без отговорок; за бракосочетание с церковными расходами берет десять руб.; за похороны большие, Василий Иванов сказал — взял года три тому назад с меня за все с церковными расходами 4 руб. 60 коп»[82].

«Деревни Грибки крестьяне показали: показание крестьян села Виноградова и деревни Афанасова мы слышали, и как показали они, так и мы говорим и нового чего, кроме местных частных случаев, бывших там, прибавить не имеем. Только Евдоким Антипов сказал: в прошедшем году я хоронил мать, священник спросил с меня 4 руб. себе да 1 рубль в церковь; я сказал: приедете на поминки, я отдам. Нет, говорит, не хочу, отдай сейчас. Дьячок, кричит, ударяй; похороню после обедни. Я побежал домой за деньгами, принес. Но он, больше не разговаривая, поехал на вынос. Нынешний год за похороны снохи взял с меня 4 руб. 50 коп. себе и 1 руб. 30 к. в церковь; на этот раз я уже, не разговаривая, принес ему вперед»[83].

«Деревни Горок крестьяне показали: мы со священником живем хорошо, требы исправляет он у нас неопустительно, берет за все то же, что и с прочих». Так же показали и крестьяне деревень Заболотье и Грязново[84].

После того, как отцу Никанору представили свидетельства крестьян, он первым делом обвинил следователей в том, что они намеренно увеличивали суммы, взимаемые за разные требы. После этого отметил, что следователи допрашивали, сколько он брал вместе с расходом по церкви. Для увеличения суммы, по версии отца Никанора, к главной службе (требе) присоединены и те, которые требовали отдельной платы, из-за чего и не всегда за эти труды деньги оплачивались (речь идет о гражданском труде, а не о церковном). Сверх того, свидетельствует отец Никанор, установлено, что берет он один, а не с причтом[85].

Объясняя порядок ценообразования при бракосочетании, священник указал, что труды причта увеличиваются еще письмоводством, т. е. составлением обыска, внесением сведений в метрическую книгу и потом помещением в статистическую таблицу и прочее. За это берется 1 руб.

«За исключением дохода церкви 2-х рублей и за исполнение гражданской обязанности 1-го рубля, за бракосочетание остается всегда 7 рублей на всех троих причетников»[86].

В этой детализации непонятна судьба двух рублей, о которых говорится как о «доходе церкви». В приходных храмовых книгах отсутствует графа о пожертвованиях прихожан за совершение треб. Остается предположить, что эти деньги учитывались отдельно, или распределялись между членами причта.

Оправдываясь, отец Никанор продолжал: «При дознании суммы, уплачиваемой за погребение умерших взрослых, следователями не исключены службы произвольные (заупокойная литургия, вынос тела, проводы на кладбище и поездка в деревню после погребения для совершения панихид и поминовения). А так как эти службы произвольные, то за них берется отдельно, а за погребение всегда берется мною только 1 р. 50 коп. на весь причт»[87].

По версии отца Никанора, следователями допрошены были только те, которые в продолжение всей его 25-летней службы смогли справить погребение со всеми «произвольными службами» за 4 р. 50 коп. «И сверх того вручил один из них 1 р. 30 коп. для передачи старосте. Только это последнее и правда», — заключает священник[88].

Обстоятельства, при которых священник совершал требы, манера его общения с прихожанами, о которой рассказали крестьяне, позволяют предположить что отец Никанор в зависимости от ситуации увеличивал заявленную им цену за требы на 20-40%. Вопрос этот не разбирался подробно. Предполагаю потому, что духовные следователи, сами приходские священники, могли трезво оценить ситуацию и на основании вышеизложенных фактов пришли к выводу, что священник «оказывается виновным в притязательности[89]»[90].

В связи с разбирательством относительно взимания с прихожан платы за требы всплыл вопрос о долгах крестьян причту «за труды по священнослужению». (Далее долги, которые разные лица имели по отношению к церкви — беря взаймы из храмовой казны некоторые суммы или свечи — именуются «церковными», а долги, которые образовались в результате совершения членами причта треб в долг, называются «причтовыми»).

Священник представил на рассмотрение следователям список из 52 жителей шести деревень, не заплативших причту за труды по священнослужению до 40 рублей в продолжении пяти лет и за свечи в церковь до 80 рублей. В качестве свидетелей, подтверждающих истинность этих долгов, священник привлек храмовых причетников, которые записывали означенные долги, и церковного старосту[91].

Рассказывая следователям об условиях своего служения, ответчик упомянул, что «большею частию отправляются требы в долг без платежа за труды», ссылаясь на вышеуказанный «домовый список», в котором записаны были должники, среди которых находились и такие, которые не заплатили за пять лет и более, а некоторые не признавали и самого долга[92].

Пономарь и дьячок подтвердили, что «издавна велась у церковного старосты тетрадь для записи церковных долгов за прихожанами; в которую производили запись, за безграмотством церковных старост. Мы, причетники, и бытие долгов признаем действительно существующим, точно так же и долг на крестьянах причтовый тоже есть»[93].

Церковный староста крестьянин деревни Грибки Андрей Михайлов показал, что не помнит даже приблизительно, сколько денежных долгов было в записной книжке. С его слов, прежний церковный староста в присутствии священника, причетников и многих крестьян, на словах насчитал следующие церковные долги: на батюшке 25 руб., на прежнем стороже церковном 15 руб. и на себе (старосте) 10 руб. Из них батюшка покрыл из своего долга 3 р. 50 к., прежний староста покрыл 3 руб., бывший сторож уплатил 7 руб., а остальные уплачивать отказался, оправдывая себя тем, что служа и работая на священника много времени, считает священника своим должником[94].

Объясняя, почему он занял 25 рублей из церковной кассы, священник упомянул о пожаре, «истребившем у меня и у детей дом и одеяние». Упоминая о возникновении крестьянских долгов в «домовом списке» отец Никанор рассказал, что последние пять лет, из-за отсутствия в храме старосты, за свечи и «за труды» он начал деньги брать заранее (!), или суммы вносились причетниками в запись долгов, «потому что многие прихожане начали причт обременять только одним трудом, а церковь ущербом и затратой, не платя ни за что, и долг церковный по записи возрос до 80 руб., а причтовый до 40 рублей, да в прежние годы пропало причтовых денег до 150 руб. и столько же церковных, несмотря на то, что за все взимаемо было вдвое меньше»[95].

Можно предположить, что одной из причин возникновения долгов храму, помимо бедности прихожан, был низкий уровень доверия к сельскому пастырю. С одной стороны, священник не мог не исполнять свои обязанности по отношению к прихожанам, которые были наложены на него сверху, и прихожане понимали, что священник отказать им не может, иначе он получит взыскание от начальства. Пользуясь таким положением священника, некоторые прихожане не считали необходимым материально благодарить его. Церковные таинства и обряды в этом случае воспринимались крестьянами как форма государственного учета. Поэтому в некоторых случаях священнику только и оставалось вести запись церковных долгов, без надежды на то, что они когда-то будут отданы.

 

О церковной земле

Источниками материального обеспечения отца Никанора на виноградовском приходе за время его служения в храме были: руга от помещика, доход от земельного надела, доход от треб, процент от денег, положенных в банк, жалованье от государства.

Использование местных средств на содержание духовенства вплоть до Поместного собора 1917–1918 гг. определялось особыми правилами, утвержденными 24 марта 1873 года. Раздел этих средств производился на основании определения Святейшего Синода от 16–24 декабря 1887 года.

Количество земли делилось между членами причта в той же пропорции, что и все церковные доходы. На трехштатном приходе (священник, дьячок, пономарь) земля делилась на пять частей, три части получал священник, по одной — причетники)[96]. Землю клирики сдавали в аренду или обрабатывали самостоятельно.

Т. А. Бернштам пишет, что «доходы духовенства с земли зависели от видов, количества и качества отведенных десятин, от общего состояния хозяйственной системы в пределах прихода, а также от организаторских и предпринимательских способностей настоятеля, что обуславливало сильные различия в материальном положении причта разных регионов и внутри них»[97].

В самом начале священнического служения в 1854 году отец Никанор указывает, что три десятины усадебной земли при церкви, хоть и примежеваны, но во владение причта не введены[98].

Еще в 1764 году вышел императорский указ о наделении причтов землей в количестве 33 десятин[99]. Именно столько пашенной и сенокосной церковной земли было при виноградовском храме. Отмежевана она была в 1824 году. «Плана и межевой книги на оную землю не имеется. О сей земле дела никакого не производится». Владел землей помещик Александр Иванович Бенкендорф, а за землю священнику давал ругу. Священнику в год выдавалось: муки ржаной 99 пудов, круп гречневых три четверти, ячменя четыре четверти и семь четвериков, четыре барана без овчин, свеч сальных 24 фунта, сена 250 пудов, одна рига овсяной соломы с мякиной, капусты четыре гряды из господского огорода; на работницу 15 руб. ассигнациями, на рясу 20 руб. ассигнациями и денежного жалованья 60 руб. ассигнациями. Раз в два года выдавался тулуп[100].

От «прикосновеннаго прихожанина» (т. е. деятельно участвующего в жизни прихода) князя Алексея Петровича Шаховского выдавалось священнику ржи две четверти, овса две четверти и 30 пудов сена[101].

Также члены причта получали каждый год по «ламбартным билетам» 36 рублей 50 копеек ассигнациями и за помин родителей помещика 100 рублей ассигнациями.

Немаловажно, что члены причта имели господские дома с принадлежностями, выстроенные на церковной земле. Дрова они получали от помещика Бенкендорфа[102]. В 1863 году еще продолжается выплата помещиком руги за землю, но уже в меньшем объеме.

Во второй половине XIX столетия, особенно после отмены крепостного права в 1861 году, большинство помещиков перестали выплачивать ругу причтам. Причиной этого стали и сокращение доходов землевладельцев, и широкое распространение антиклерикальных настроений[103].

Общероссийская тенденция не обошла и виноградовский приход. В 1863 году «пашенная и сенокосная земля в количестве примерно 33-х десятин вместо руги, прежде производимой помещиком поручиком Бенкендорфом, отведена домашним образом причту, который ею и владеет». В том же году 19 апреля в Московский уездный суд было подано причтом прошение «О возобновлении признаков церковной земли»[104]. В документах этого времени мы не встречаем указание на качество земли, отведенной причту и на то, в какой пропорции она была разделена между членами причта. В 1871 году земля была снова «обойдена» господским землемером, после чего семь десятин земли «от законной пропорции», на которых рос осиновый и березовый лес, были отняты у причта[105].

В 1888 году усадебная земля при церкви все так же была «хотя примежевана, но и доселе во владение причта не отдана»[106]. План на «пахотную и сенокосную землю», хранившийся в архиве Губернской чертежной, был утрачен.

В связи с этими проблемами Московской Духовной консисторией было выдано священнику свидетельство за № 6565 от 4 сентября 1887 года «на право иска усадебной земли, причту не отданной, и неправильно обмежеванных полевых угодий». Вслед за этим за № 6566 последовало разрешение консистории «производить расход по обмежеванию церковной земли и нанесении оной на план на счет церковной суммы до пятидесяти рублей»[107]. Необходимые работы по оформлению документов были произведены, после чего в 1889 году из Губернской чертежной была получена копия с плана, «и при ней чертеж спорным границам земли церковной»[108].

В 1885 г. имение в Виноградово было куплено Бучумовым[109]. Изменение владельца нашло отражение в клировой ведомости за 1895 год, в которой сообщалось, что жена купца Бучумова незаконно завладела уцелевшим нижним этажом старой каменной церкви и устроила там овощной погреб. Кроме того, на прилегающей территории старинного кладбища помещица разбила огород площадью 900 квадратных сажень. Земля, отведенная ранее для постройки домов причта в количестве 600 квадратных сажень, и участок площадью 16 десятин, отведенный еще во времена Матвея Стефановича Пушкина для хозяйственных нужд церкви, также были незаконно присвоены Бучумовой. В 1889 году указом Московской Духовной консистории за № 10095 от 30 декабря «дозволено на ходатайство по делу об изъятии означенной недвижимой собственности церковной израсходовать, кроме разрешенной прежде суммы 150 руб., еще 100 руб. с отчетностию в израсходовании сих денег так же в церковных расходных книгах»[110].

Так как Московский окружной суд принял «неудовлетворительное по сему делу решение», дело «об изъятии сей земли» было переведено в 1893 году в Московскую судебную палату[111].

Дело тянулось не один год. Последнее упоминание о тяжбе встречаем в клировой ведомости за 1896 год. Указом Московской Духовной консистории за № 7008 от 26 июня 1895 года причту было разрешено израсходовать еще 200 р. «из церковной суммы»[112]. Свидетельств о том, когда и как завершился процесс, у нас нет.

В сохранившихся клировых ведомостях начала ХХ века отсутствуют упоминания о неопределенном статусе церковной земли, зато появляются сведения о новом способе получения с нее дохода — о сдаче в аренду. В 1903 году «за три десятины луговой и пахотной церковно-причтовой земли причт получает с арендатора сто пятьдесят рублей в год». В следующем, 1904 году, указываются уже имена арендаторов — крестьяне Козлов и Лисицын. Первый арендовал три десятины земли за 150 руб., второй — одну десятину и 600 кв. сажен, за которые причт также получал 150 руб. в год. С 1906 года Козлов арендовал уже пять с половиной десятин земли и платил за нее 300 руб. в год. С 1909 года арендатор Лисицын в ведомостях не упоминается[113].

Пробел в клировых ведомостях позволяет восстановить сохранившееся в ЦГА Москвы дело «о сдаче в аренду участка земли Владимирской церкви с. Виноградова Московского уезда крестьянину д. Новошина Кульпинской волости Волоколамского уезда Московской губернии Козлову А. Г.», датированное июлем–августом 1910 года.

Интересно, что в прошении в Духовную консисторию в качестве причины, по которой земля сдается, указано: вследствие «гористого местоположения и недоброкачественности сей земли»[114]. То есть земля такая негодная, что никто, кроме русского крестьянина, в ней ковыряться не будет.

По договору, составленному между священно-церковнослужителями и Андреем Глебовичем Козловым, «причт (…) отдал в арендное содержание крестьянину Козлову церковно-причтовую луговую землю и частию пахотную в названном селе Виноградове в количестве двух с половиною десятин для разведения на ней ягод». Срок аренды был определен в шесть лет. Плата за землю составляла 137 руб. 50 коп. в год. Отдельно оговаривалось, что «в продолжение всего шестилетнего арендного владения означенной землей Козлов обязуется в сторожке и в других надворных строениях, ему принадлежащих, не производить торговлю крепкими напитками и не дозволять торговать таковыми и другим»[115].

В связи с изменившейся структурой клировых ведомостей в 1911 году появляется общая информация о церковной земле. Указывается, что «земли при церкви состоит: усадебной вместе с погостом церковным 3 десят. квадр. саж., пахотной 10 десят. квадр. саж., сенокосной 10 десят. квадр. саж., заросшей березовым и осиновым лесом 13 д. в разстоянии от церкви. Всего 36 десят. квадр. саж. удобной земли, неудобной десять». Впервые встречаем оценку качества церковной земли в отдельной графе. Священником она признается удобной. Средний доход, ею приносимый, — 100 рублей от покоса и от пахоты 50 рублей[116].

В следующем году при перечислении видов церковной земли добавлены «не удобной земли 5 десят.», а общая площадь церковных владений составила уже «41 десят. квадр. саж.»[117].

Кроме вышеупомянутого Козлова, с 1914 года землю для клубничных огородов у храма арендовал и крестьянин деревни Турово Старецкого уезда С. Алексеев[118].

При новом настоятеле, священнике Николае Малиновском, в ведомости разделяются средний доход от земли и сумма за аренду причтовой земли. Первая, по всей вероятности, умозрительная цифра по-прежнему составила 150 р., вторая же, более весомая, — 767 р.[119]

Земля во все времена была важным подспорьем для обеспечения достойного уровня жизни сельского духовенства. Несмотря на то, что законодательно было закреплено количество земли за храмом, церковный причт по разным причинам пользоваться ею не мог. В середине XIX века в качестве владельца церковной земли указан помещик, который за землю давал ругу. Вскоре после отмены крепостного права ситуация изменилась — земля была отведена причту, который и становится ее фактическим владельцем. О бесправности духовенства говорят факты изъятия части земли помещиком через несколько лет после ее передачи. При новом хозяине усадьбы женой помещика совершается захват части церковной земли и остатков старого храма, в результате чего более десяти лет идет тяжба, сопровождавшаяся душевными, физическими и материальными затратами со стороны членов причта. Общероссийской тенденцией стала сдача земли в наем не помещикам, а крестьянам[120]. Если в 1903 году прибыль за аренду составляла 150 руб., то в 1915 году — 767 руб.

Священник Михаил Щепетков замечает, что, «как правило, семья священника не могла эффективно обрабатывать свой земельный участок как по причине недостатка рабочих рук, так и из-за занятости на службе»[121]. Указания на то, как эта земля использовалась членами причта, отсутствуют до начала XX века. То, что с 1866 года священник оценивал в клировой ведомости содержание причта уже как «очень скудное», служит косвенным указанием на то, что получать ругу служителям храма было выгоднее, чем иметь в собственности землю и самим ее обрабатывать, тем более что от этой земли, как видно выше, были урезаны солидные куски, а часть земли — лесные угодья — была непригодна для обработки. С 1869 года, когда содержание причта оценивается как «очень бедное», особых изменений в клировых ведомостях не зафиксировано.

Переломным становится 1893 год, когда волей императора Александра III на дотации сельскому духовенству было выделено 6 329 143 рубля (на 19 000 приходов), из которых 2 329 143 рубля получили причты центральных епархий, в том числе и Московской[122]. С этого года «по указу Святейшего Синода за № 5123 от 25 октября 1893-го года предписано выдавать причту четыреста рублей в год, за вычетом 2%-й суммы (8 руб.) на пенсии»[123]. С этого времени до 1907 года содержание церковнослужителей оценивается как достаточное. Отец Никанор из этой суммы получал 300 рублей, 100 рублей — псаломщик.

Почему с 1909 года отец Никанор оценивает содержание как «безбедное»? Может, потому, что, с одной стороны, выросли доходы от сдачи земли в аренду, а с другой — ввиду старости священника его запросы были уже меньше, чем в молодости, когда отец семейства заботился о том, как поставить на ноги детей.

 

Приходское делопроизводство

Проблема бедности прихожан всплывает в следственных документах в неожиданном ракурсе. Священник обвинил дьячка в том, что тот при оформлении исповедных ведомостей установил обязательный взнос — со взрослых говельщиков по пять копеек, с детей — по три копейки. «Вследствие такого побора дьячком с бедных прихожан и с детей, бедных в нашем приходе большая половина»[124]. Указывать как причину бедности прихожан то, что раз в год дьячок берет с каждого небольшие деньги за канцелярскую работу, было, мягко говоря, некорректно. Для нас же в этом случае важна оценка материального состояния прихожан их пастырем.

Пономарь, объясняя следствию порядок оформления исповедных ведомостей, показал следующее: «При записывании говельщиков, мы, стоя в холодной церкви, более чередуемся, а иногда записываем вместе. По 5 коп. редкий прихожанин дает нам, и то добровольно, потому что в нашем приходе зажиточных крестьян очень мало. Обыкновенно же дают 3, а чаще 2 копейки». Крестьяне села Виноградово, будучи спрошены об этом, отвечали, что сами не испытывали на себе, и от других не слышали, чтобы дьячок и пономарь требовали с говельщика пять копеек. «Кто из нас живет исправно, тот сам добровольно дает пять копеек, женщины дают по три копейки сами же добровольно, без припрашивания со стороны дьячков», — объясняли крестьяне[125].

Завершить эту тему можно свидетельством самого дьячка, который, опираясь на слова священника-обвинителя, привел доказательство от обратного в том, что он не требует с людей лишнего. Священник упоминает о многочисленных приятелях дьячка на приходе, на что тот отвечает: «Если бы я взимал непременно, и с внушением, с говельщика пять копеек, то я имел бы более неприятелей, чем приятелей, потому что крестьянин упрям на передачу лишней копейки»[126].

Кроме своих основных обязанностей по совершению богослужений, священник на приходе выполнял поручения гражданской власти, в том числе составляя различные документы.

Отец Никанор называет среди этих поручений составление «ведомостей, выписок, затребований земской управы, волостных, становых приставов, статистического и других комитетов, рекрутских присутствий и церковно-приходских отчетов»[127].

Первые пятнадцать лет своего служения отец Никанор собственноручно заполнял исповедные ведомости, в доказательство предоставив следствию документы, написанные его рукой. По прошествии этого времени исповедные ведомости уже писались обоими причетниками — дьячком и пономарем[128].

Когда на следствии дьячку Петру Уарову пришлось оправдываться в обвинениях со стороны настоятеля, он, между прочим, заметил, что «приход наш не так велик, чтобы из-за его (священника) болезни накопилась куча письма»[129].

Обязанности по письмоводству между членами причта, по словам дьячка, были распределены следующим образом: «Письмоводство у нас велось и до него (священника) и при нем так, что он пишет метрические (книги) — беловыя и копии, обыски, за что получает в свою пользу не менее рубля за каждый обыск, и приходо-расходныя книги, за что брал со старосты и по пяти и по семи рублей, а с нынешнего года положил двенадцать рублей». «Метрические и другие записи вели на черновой тетрадке мы же, оба причетника»[130].

Проблема ведения приходской отчетности активно обсуждалась на страницах следственного дела в связи с одним из обвинений, воздвигнутых на отца Никанора крестьянами: «Он, Соколов, по своей злобе на домохозяев не предавал погребению по шести дней их младенцев, так что они при теплой погоде совершенно разлагались»[131].

При первичном опросе крестьян Захар Васильев сообщил: «Лет тому назад 13 ребенка у меня священник схоронил только на пятые сутки, но не из-за денег; я ему их приносил. А почему? Не знаю»[132]. Сам отец Никанор об этой истории объяснял следующее: «Младенца, которого он (Захар Васильев) называет Марфою, не помню, был ли оный у него, в метрических же книгах записанным не значится»[133].

Докапываясь до истины, духовные следователи опросили ближайших помощников священника — дьячка и пономаря, которые показали, что запись родившихся и умерших после исполнения треб они делают сначала в особых тетрадках. Об умерших младенцах вскоре делают отметку «умре». С этих тетрадок в метрические книги записи переносит сам священник, и тетрадки остаются у него. Они заметили, что при переписке в метрики священник, может быть, и опускает помеченных словом «умре». Сами члены причта, как и священник, ничего о младенце Марфе не вспомнили[134].

Объясняя следствию свою версию события, отец Никанор подробно останавливается на деталях приходской жизни: «При крещении слаборожденного младенца в деревне в доме родителей ни один священник с собой в деревню метрических книг никогда не возит и не носит, чтобы на них делать сей час на месте запись (…), а чтобы не забыть восприемников, которые нередко бывают не только чужеприходные, но и чужестранные, для этого и заведена памятная записная книжка, с которой событие и пишется в метрическую книгу в доме у себя»[135]. Он же показал, что в случае, если родившийся через сутки или двое умирал, вместо того, чтобы дублировать уже сделанную запись (какой деревни, какого господина, как зовут родителей и младенца, в каком возрасте он умер и прочее) причетники просто писали на записи родившегося: «умре»[136].

Показания свидетелей, которые представил отец умершего младенца (крестной матери Надежды, дочери пономаря Никанора Соколова, племянника Василия Федорова, крестьянина деревни Горки, крестьянок той же деревни Мавры Ивановой, Агриппины Ильиной и жительницы села Виноградово вдовы Ирины Дмитриевы) свидетельствовали о том, что ребенок действительно родился, но жил недолго[137]. «При похоронах ее, кроме меня и жены моей, никого не было по случаю рабочей будничной поры», — показал Захар Васильев[138]. После длительного разбирательства и опроса многочисленных свидетелей отец Никанор был признан виновным в том, что не записал в метрические книги рождения, крещения и смерти дочери крестьянина Захара Васильева младенца Марфы[139].

 

Священник и крестьянский мир

Выше уже неоднократно говорилось о конфликтных ситуациях во взаимоотношениях священника и крестьян. Попробуем на основании имеющихся свидетельств проследить, как сами действующие лица оценивали отношения между пастырем, поставленным от Бога пасти словесных овец, и крестьянами — его паствой.

В прошении на имя митрополита Макария крестьяне характеризуют священника как «человека с тяжелым характером и вообще необщежительного, с прихожанами не только не привлекающего, но своими поступками и разными ко всему придирками отдаляющего от храма Божия»[140]. Помимо прочего, «они (поступки священника) не только теряют к нему всякое уважение, но даже в присутствии его удаляют и от посещения храма Божия»[141].

Вступая в заочную полемику с сельским старостой, отец Никанор его деятельность называет «застращиванием», а жалобы на священника — «кляузными прошениями»[142].

Отец Никанор пишет, что жалобщики имеют своей целью «разорить, сжечь и убить кляузами (…) служителей религии»[143].

Вот в каком стиле священник описывает и дает оценку «немирствию», приключившемуся в храме на Пасху: «Когда заправителям тайного, мне известного общества, предпринято было отправить меня в вечные обители, посредством нервного тифа, или удара, (…) то кроме подталкивания под потир во время причащения указанных изуверов, они, как проводники предпринятой идеи, обыкновенно становились во всякие праздники и особенно в Пасху при многолюдстве как можно ближе к амвону. Один из них в сказанный обвинителем праздник, именно крестьянин деревни Заболотья Иаков Прокофьев, подошедши вместе с другими к кресту, прихватил под мышку воскрилие ризы, которая на мне была, и удаляясь после лобзания потянул меня с амвона в толпу сказанных злохудожников»[144].

Мы видим, что, по версии священника, часть приходской жизни — это борьба с известными ему недоброжелателями («злохудожниками»), которые все свои силы употребляли на сживание со света доброго пастыря, особо используя для этого праздничные дни. Сам же крестьянин Иаков Прохоров, давая ответ следователям, вспомнил, что «года четыре назад тому в первый день Пасхи, при подходе ко кресту после обедни, действительно крючок распахнувшейся моей поддевки зацепил за подкладку ризы на священнике, но я тотчас же отцепил его и нисколько не стащил священника с амвона, а это случилось по тесноте, без всякого намерения с моей стороны»[145].

Сам отец Никанор, объясняя в своих письменных показаниях причины жалоб, указал, что «заправители стачек целого прихода стараются унизить нравственный быт духовенства посредством ухудшения быта материального». Развивая свою мысль, он пишет дальше: «Этот-то способ, верный и испытанный последователями Лойолы, уже во второй раз практикуется на мне, во время прохождения мною священнослужительской должности. В 1871-м году за контроль над церковным доходом на следствии доказано, что я обыскивал старосту, который при данной ему свободе в деньгах вскоре опился и умер скоропостижно на поле. При настоящем следствии те же следователи и прихожане силятся доказать, что я избил сторожа и пономаря и жену, веду нетрезвую жизнь, притязателен и имею раздражительный и неуживчивый характер. Между тем, как оказывается, наоборот. Заправители, запакостивши мне поведение в 1871-м году, отняли у меня возможность самозащиты до такой степени, что меня может бить сторож при церкви, ни за что, без вины, из одного мщения»[146].

Ю. И. Белоногова отмечает в своем исследовании, что одним из наиболее часто встречающихся обвинений в адрес священнослужителей было обвинение в пьянстве[147]. Не обошло это обвинение и отца Никанора. Во время следствия крестьяне заявили о трех случаях нетрезвости священника, один из которых пришелся на Пасху 1881 года, когда священник и причетники ходили по деревне Афанасово с иконами. Крестьянин Иван Дмитриев принимал духовенство в своем доме и за столом налил батюшке три рюмки вина, после чего тот начал придираться к причетникам.

Несомненно, священник имел литературный дар. Объяснительные, которые он писал на многих листах, иногда хочется приводить пространнее, чтобы насладиться его высоким слогом. Вот как объясняет отец Никанор случай на Пасху: «Этот донос доказывает, что я после изнурительной болезни и продолжительной, бывшей со мною недавно, принужден был употреблять вина мало подкрепления ради, что и благоразумно, только бы это употребление вина было не чрезмерно, а такое, какое, я, по его словам, дозволил себе, т. е. две или три рюмки. По уставу святой Церкви в дни Пасхи и монашествующим поставляется по 2 красовули[148], а трудящемуся в дальней деревне и целые сутки не видавшему во рту куска хлеба, ходящему по весенней грязи по полям хлебным, по домам дымным и по дворам навозным, не только что незазорно выпить три рюмки, но и дозволительно — по тому же уставу»[149].

Особо останавливается священник на трактовке событий разными лицами: «При случаях отдыха в деревне во время хождения со святыми иконами после молебнов, я и всегда почти при собеседовании с хозяином, или с кем-либо другим известным мне по худой нравственности не упускаю случай для вразумления и назидания, не оставляю без замечания при сем и мерзости причетников, указывая на их худые примеры, вредно действующие на необразованных прихожан. Неудивительно, что безграмотный крестьянин Иван Дмитриев называет придирательством данное причетникам наставление. При таких случаях и Самого Пастыреначальника Христа фарисеи обзывали укоризненными названиями ядца и винопийца, а если слово назидания Его касалось злых сердец, нередко говорили: сие глаголя, ты нам досаждаешь. А потому, взирая на пример Спасителя, принимаю злохуление за похвалу, а правительству и следователям предоставляю сие исполнение обязанности всякого пастыря доброго, называемое простолюдинами придирательством, на их благоразумное усмотрение»[150].

Завершая письменные показания, отец Никанор с пессимизмом подводит итог своим размышлениям: «При настоящем же следствии по испытанному мною опыту, что подобные заявления в подписи на следственных листах ни к чему человечному не приводят, то не заявляя ни довольства, ни недовольства в подписи под следствием решаюсь ожидать того, чем благоугодно будет удовольствовать меня самим право правящим Словом Истины»[151].

Примечательно и то, что священник, оправдываясь в своем грубом отношении к прихожанам, для усиления обвинения называет своих обидчиков «проявившимися нигилистами»[152]. Так как, по версии священника, на приходе действовало тайное общество со своими заправителями, являвшимися к тому же близкими приятелями и кумовьями причетникам, то духовные судьи сочли необходимым особо спросить причетников, «действительно ли у них есть стачка с прихожанами-нигилистами»[153].

Отвечая на вопросы следствия, дьячок Уаров показал, что крестил (т. е. был крестным) прежде у дворовых людей, но теперь из них никого уж нет в живых, а из крестьян крестил только у одного в деревне Заболотье. Пономарь Соколов сообщил, что у него из прихожан только один кум, крестьянин Захар Васильев из деревни Горки, с которым он находится в добрых отношениях. В один голос причетники показали: «Мы с крестьянами никаких кляузных сношений не имели и не имеем, наущательных стачек не делаем, и не понимаем, что такое нигилисты. Да при хозяйственных работах и трудах нам некогда и заниматься этим, разве нужда в помощи заставит когда-нибудь сходить к кому-нибудь из них»[154].

Характерной особенностью показаний священника Никанора является то, что любое действие по отношению к нему других людей он описывает в явно преувеличенной форме, к самым простым ситуациям, возникающим во взаимных отношениях между ним, крестьянами и членами причта, прилагая «конспирологическую» версию, нагружая события тем смыслом, которого в них не было.

Низшие члены причта не отличались от крестьян ни образом жизни, ни менталитетом. Давая характеристику особенностей взаимоотношений духовенства и крестьян, Белоногова замечает, что «по своему статусу и образованию духовенство по сравнением с крестьянством занимало более высокую социальную ступень, (…), относясь по роду занятий к чиновничеству. Но условия быта духовенства заставляли крестьян и духовенство постоянно сравнивать условия крестьянского и священнослужительского существования, что приводило к никогда не разрешимым противоречиям»[155].

При знакомстве с материалами следственных дел возникает двойственное ощущение. По версии отца Никанора, обремененного семьей, страдающего различными болезнями, он в одиночку сражается с врагами из числа членов причта и из прихожан, с членами церковного суда. Он очень убедительно доказывает свою правоту по всем пунктам обвинения. С другой стороны, по свидетельствам разных сторон, по стилю свидетельств видно крайнее озлобление и немирное отношение священника к членам причта и прихожанам из крестьян. Примечательно, что в свидетельских показаниях членов причта и прихожан храма нигде не встречается оценка действий, а только констатация фактов, о которых их допрашивали, тогда как в показаниях священника постоянно встречается негативная оценка тех людей, с которыми он взаимодействовал на приходе[156].

 

Под началом священника Николая Малиновского

В 1915 году настоятелем Владимирского храма в Виноградове был назначен священник Николай Федорович Малиновский[157]. Отец Николай родился в 1850 году. Он был младшим ребенком в многодетной семье настоятеля храма в Виноградове священника Феодора. Николаю исполнилось четыре года, когда умер его отец. На руках у вдовы Надежды Васильевны осталось шестеро детей.

В 1859 году Николай в возрасте девяти лет был отдан на казенное содержание в Духовное училище. В 1870 году он окончил Спасо-Вифанскую семинарию. С 1871 по 1874 гг. учительствовал в Харлавском земском училище Коломенского уезда, потом два года в московском Спасо-Песковском церковно-приходском училище в Каретном ряду.

Отзывы о молодом учителе были хорошие. «Во внимание к одобренным трудам по народному образованию» митрополит Московский Иннокентий (Вениаминов) принял решение о рукоположении Николая в диаконский сан. Хиротонию совершил в мае 1876 года епископ Дмитровский Леонид. Назначен он был в Знаменскую церковь села Иовлева Клинского уезда. На месте служения отец Николай, радея о просвещении народа, открыл в своем доме бесплатную школу грамотности для мальчиков и девочек. В 1885 году указом Московской Духовной консистории был назначен законоучителем в Головковское училище Клинского уезда. В этой должности он трудился до 1915 года. Уже при митрополите Московском Иоанникии, 27 августа 1877 года, был рукоположен во иерея епископом Можайским Александром. Двадцать восемь лет добрый пастырь служил в храме Покрова Пресвятой Богородицы села Головкова Клинского уезда.

Помимо послушаний по храму, с 1910 года состоял законоучителем Квашнинского училища, с 1909 по 1915 гг. — духовником первого округа Клинского уезда, пока не был переведен по собственному прошению святителем Московским Макарием (Невским) на место отца Никанора Соколова во Владимирскую церковь. Священника Никанора и отца Николая связывали родственные узы. Старшая сестра последнего была замужем за иереем Никанором.

На новом месте отец Николай продолжил свои просветительские труды и был назначен законоучителем в Виноградовском земском местном училище.

Видя ревность отца Николая, начальство неоднократно награждало и поощряло его. Министерством просвещения за преподавание Закона Божия он был дважды отмечен денежными наградами в 50 и 40 руб. За благоукрашение храма митрополитом Московским и Коломенским Леонтием награжден набедренником в 1893 году. За многолетнюю отличную усердную службу в народных училищах, за преподавание Закона Божия получил письменную благодарность в 1894 году. Митрополитом Московским Сергием по представлению губернского училищного совета за преподавание Закона Божия награжден фиолетовой скуфьей в 1896 году. За труды во время народной переписи отцу Николаю была пожалована бронзовая медаль в 1887 году. Священник имел серебряную медаль в память Государя Императора Александра III и медаль Красного Креста за японскую войну 1905 года. В 1906 году награжден камилавкой. За «особенно-ревностное исполнение должности законоучителя в течение 25 лет» ему был пожалован орден Святой Анны 3-й степени в 1909 году.

В 1911 году отец Николай получил в награду наперсный крест, а в 1912 году «за полезное ревностное пастырское служение в продолжении 25 лет при храме Покрова Пресвятой Богородицы» по прошению прихожан, священников и духовных детей ему был преподнесен золотой наперсный крест.

На месте его нового служения, по сведениям за 1916 год, основными источниками дохода отца Николая, помимо казенного жалования из губернского казначейства в 294 рубля, были поступления в размере 575 рублей от сдачи в аренду церковной земли и годовое содержание от прихода в сумме 300 рублей.

К моменту вступления в должность настоятеля в Виноградове отец Николай был вдовцом. В клировых ведомостях в составе его семьи упоминаются две дочери. Антонина, родившаяся 14 февраля 1886 года, учительствовала на прежнем месте служения отца — в Головковском земском училище. Была замужем. Вторая дочь, Александра, родившаяся 3 марта 1891 года, преподавала в Колосовском земском училище. Замужем не была[158].

Вступив в должность настоятеля Владимирского храма в марте 1915 года[159], отец Николай через четыре месяца выступил с предложением сделать капитальный ремонт церковного здания, который не производился уже несколько десятилетий.

Не сохранилось документов, в которых бы указывалось, почему в 1918 году отец Николай Малиновский перестал быть настоятелем храма в Виноградове. С уверенностью можно говорить о дате, которая зафиксирована в расходной книге храма. Последнюю запись протоиерей Николай сделал своей рукой в августе месяце 1918 года. В сентябре имеется пометка под № 52: «На путевые издержки 22 рубля». Других значительных трат в том месяце зарегистрировано не было. Скорее всего прежний настоятель был переведен священноначалием на другое место, ибо в случае его смерти в храме были бы дополнительные затраты на похороны. Рядом с пометкой о сентябрьских расходах стоит уже подпись нового настоятеля, священника Виктора Лебедева[160].

 

В смутные послереволюционные времена

С осени 1918 года настоятелем храма становится священник Виктор Петрович Лебедев. Родился батюшка в 1894 году. Происходил он из духовного звания. Образование получал в Московской Духовной академии. С четвертого курса в 1914 году был призван на военную службу. Архиепископом Коломенским и Можайским Иоасафом (Каллистовым) 1 ноября 1918 года определен во священника к виноградовскому храму. Тот же Высокопреосвященный 9 ноября рукоположил его в сан диакона, а 11 ноября 1918 года епископом Волоколамским Феодором (Поздеевским) он был рукоположен во священнический сан.

Супруга отца Виктора Александра Николаевна родилась 3 марта 1891 года. В 1923 году состояла учительницей при местной начальной школе. Никаким недвижимым имуществом супруги не владели. В 1923 году отец Виктор получил от прихода 60 рублей.

В смутные дни начала 20-х годов XX века приход виноградовского храма остался верен Патриарху Тихону — изученная ведомость о церкви относится к документам из канцелярии Святейшего Патриарха[161].

Отца Виктора упоминает в своих воспоминаниях о схиархимандрите Иларионе неизвестная прихожанка, которая пишет: «Впервые батюшку архимандрита Илариона пришлось слушать на служении в престольный праздник Владимирской церкви (…). Это было в 1931 году. Он был приглашен отцом Виктором»[162].

В 20-е годы ХХ века в виноградовском храме служил псаломщиком Иван Никитич Хитров, исправно несший это послушание с 1889 года при трех настоятелях. В 1923 году, когда ему исполнилось 59 лет, Иван Никитич овдовел. От прихода он получил в тот год 30 рублей. Две его дочери — Анна, 33 лет, и Августа, 31 года, — были в то время замужем. Младшая дочь вместе с матушкой настоятеля трудилась учительницей в местной начальной школе. В ведомости о церкви, помимо прочего, указывалось, что на иждивении псаломщика жили и две пожилые сестры Соколовы, его свояченицы — Александра, 67 лет, и Олимпиада, 57 лет[163].

Точно известно, что с декабря 1933 года в виноградовском храме начал служение протоиерей Константин Сперанский. Надо полагать, что до этого времени священник Виктор Лебедев исполнял обязанности настоятеля[164].

Отца Константина (без указания фамилии) архиепископ Сергий (Голубцов) упоминает в воспоминаниях как «почившего священника о. Константина, бывшего настоятелем храма, где служил батюшка о. Иларион»[165].

В 1935 или в 1936 году схиархимандрит Иларион по приглашению благочинного, протоиерея Константина Сперанского, перешел служить в село Виноградово «на Долгом пруде»[166].

Протоиерей Константин был благочинным местной церковной округи в 20-е годы и жил в селе Котово Мытищинского района, где и  служил в храме Спаса Нерукотворного[167].

Можно предположить, что еще до закрытия храма в селе Котово-Спасское в 1934 г[168]. протоиерей Константин Сперанский перешел служить в храм Владимирской иконы Божией Матери в Виноградове, где к тому времени не было (?) священника.

В метрических книгах виноградовского храма самое раннее упоминание протоиерея Константина встречается в декабре 1933 г. В этом месяце им было совершено пять крещений. Заканчиваются записи в метрической книге в октябре 1936 года. В этом месяце было семь крещений[169].

На основании этих данных можно утверждать, что служить в виноградовском храме отец Константин начал не позднее декабря 1933, а закончил не раньше октября 1936 года[170].

Протоиерей Владимир Жаворонков для базы данных ПСТГУ по новомученикам и исповедникам Российским сообщил о протоиерее Константине Сперанском как о служившем в селе Котово Мытищинского района Московской области. В заявлении своем он также указал, что отец Константин был репрессирован в 1936 (1937?) году[171].

 

Схиархимандрит Иларион (Удодов)

Схиархимандрит Иларион (Удодов; 1862–1951) известен большинству православных как хранитель главы преподобного Сергия Радонежского в годы Великой Отечественной войны.

Господь с юных лет готовил Своего избранника к подвигу служения преподобному Сергию. В селе Буйловка Воронежской губернии, где жила простая крестьянская семья Удодовых, он был крещен и наречен Иоакимом в храме преподобного Сергия, где и получал первые уроки благочестивой жизни.

Иоаким в юном возрасте пришел на Афон, где подвизался около двадцати лет. В Русском Свято-Пантелеимоновом монастыре принял монашеский постриг.

Вернувшись в Россию, он нес послушание казначея в московском Сретенском монастыре. После закрытия Иоанно-Предтеченской обители на Солянке духовно окормлял ивановских сестер и служил на монастырском хуторе в селе Чернецово. С 1935-36 года до самой кончины батюшка служил в церкви Владимирской иконы Божией Матери в селе Виноградово, где и был погребен рядом с северными дверями храма.

Жизнь отца Илариона вобрала в себя все скорби и тяготы, выпавшие на долю поколения новомучеников и исповедников Российских. Учениками старца, перенявшими его опыт духовного подвижничества, были архиепископ Сергий (Голубцов), родной брат протоиерей Петр Удодов, а также духовник Московской епархии протоиерей Владимир Жаворонков.

Материалы, собранные об отце Иларионе, легли в основу книги «Подвижник Афона и Москвы», изданной в 2010 году. Этот труд вобрал в себя опыт системного подхода к изучению личности замечательного священнослужителя Русской Православной Церкви, участвовавшего в ключевых событиях церковной истории XX века.

До недавнего времени не существовало самостоятельного исследования о жизни схиархимандрита. Упоминания о нем присутствовали в разнообразных воспоминаниях и исследованиях, посвященных различным событиям истории Русской Православной Церкви первой половины XX века.

Наиболее подробно в отечественной церковной исторической литературе описан период жизни старца, связанный с сохранением от поругания главы преподобного Сергия. Это событие стало широко известно благодаря трудам игумена Андроника (Трубачева)[172].

В трудах игумена Андроника отец Иларион — хранитель главы преподобного Сергия. В воспоминаниях протодиакона Сергия Боскина об открытии Троице-Сергиевой Лавры в 1946 году и первых службах в ней отец Иларион — один из первых служителей, первый духовник возрожденного братства Троице-Сергиевой Лавры[173]. В литературе о московском Ивановском монастыре он — последний духовник сестер этой обители в середине 30-х годов[174]. Недавно почившему протодиакону Сергию Голубцову старец интересен как духовник его дяди, владыки Сергия (Голубцова)[175]. Все эти обращения к личности отца Илариона носили фрагментарный характер.

При составлении жизнеописания отца Илариона постоянно приходилось сталкиваться с отсутствием документов и свидетельств по каждому периоду его жизни.

Основным источником сведений о почти двадцатилетнем пребывании старца на Святой Горе Афонской до сих пор являются воспоминания его духовного сына, архиепископа Сергия (Голубцова)[176].

Эти воспоминания отрывочны. Они не дают полной картины жизни будущего старца на Святой Горе и представляют собой заметки о наиболее ярких событиях из жизни отца Илариона. Поэтому для описания этого периода его жизни привлекались источники об истории русского монашества на Святой горе[177].

В воспоминаниях владыки Сергия описываются этапы монашеского пути отца Илариона: выбор монастыря, постриг, особенности послушания отца Илариона. Упоминается и о несчастном случае — падении с высоких строительных лесов, после которого он был пострижен в высшую монашескую степень — великую схиму. Предположительно эти вехи биографии отца Илариона относятся к его жизни в Пантелеимоновом монастыре и приходятся на первые шесть лет его пребывания на Афоне, но наверняка утверждать это нет веских причин.

В архиве архиепископа Сергия (Голубцова) хранится фотография, сделанная с оригинальной карточки. На обороте фотографии рукой владыки сделана следующая надпись: «Молодой монах Иларион с отцом на фоне Св. Афонской горы, где он жил в русской келье Св. Иоанна Златоустого с 1888г.». Этот документ дает нам основание полагать, что отец Иларион после примерно шести лет прохождения монашеской школы в Свято-Пантелеимоновом монастыре перешел на жительство в русскую келию святителя Иоанна Златоуста, настоятелем которой был в то время иеросхимонах Кирилл (Абрамов).

Известно, что отцу Иерониму, духовнику Пантелеимонова монастыря, «принадлежала мысль заселить развалившиеся афонские, греческие келии русскими келиотами, которые смогли бы восстановить эти келии и украсить должным образом их храмы — параклисы. Такими келиотами становились и некоторые из братии Русика, с благословения и при материальной помощи духовника Иеронима уходившие на келии, приобретенные у греческих монастырей. С 1860 по 1880 в русские руки перешло около семидесяти афонских келий»[178].

Возможно, отец Иларион был одним из тех, кого архимандрит Макарий незадолго до своей смерти в 1889 году благословил на переход из Пантелеимоновского монастыря в келию святителя Иоанна Златоустаго в 1888 году.

Предположительно ко времени проживания отца Илариона в келии относится история о ремонте монастырского храма, сохраненная владыкой Сергием.

Известно, что в 1894 году в обители был освящен новый храм, посвященный событию спасения царской семьи при крушении поезда близ станции Борки.  Частые землетрясения на Афоне могли послужить причиной того, что во время сильного землетрясения барабан с куполом монастырского храма дал трещину, и отцу Илариону предложили его укрепить. (Указание владыки на то, что монастырское начальство иногда даже отстраняло его от совершения чередных богослужений в особые моменты вдохновения, дает возможность предполагать, что к этому времени отец Иларион уже был посвящен в священный сан).

Ключевой момент биографии отца Илариона — его возвращение в Россию. Владыка Сергий пишет, что в 1905 году «отца Илариона послали в Россию с его старцем схиигуменом Кириллом для сбора пожертвований на монастырь, но им пришлось остаться»[179]. Об этом же сообщает схимонахиня Феоктиста (Говорова), духовная дочь старца Илариона, уточняя, что тогда на Афоне была тяжелая материальная ситуация[180]. Все остальное, касающееся времени пребывания отца Илариона в России в период с 1905 по 1914 год, сокрыто от нас.

В то же время владыка Сергий упоминает о том, что батюшка много путешествовал, «два раза посетил Святую Землю Иерусалим, был даже в Китае, кажется в Риме, в Болгарии и Сербии. В двух последних имел труды, его даже наградили палицей»[181]. О том, что архимандрит Иларион «получил непосредственную благодарность и внимание от высших руководителей государств Сербии и Болгарии», писала в своих воспоминаниях о старце и неизвестная прихожанка храма Владимирской иконы Божией Матери в селе Виноградово, некая М. Ш.

Как эти страны могли появиться в списке мест, связанных с биографией будущего архимандрита? Не являются ли свидетельство о Сербии косвенным указанием на то, что отец Иларион был в числе монахов Иоанно-Златоустовской келии, перешедших на жительство в Высоко-Дечанскую Лавру, управление которой было возложено на настоятеля келии иеросхимонаха Кирилла (Абрамова) в 1903 году?

Известно, что сербский митрополит Михаил, лично знавший настоятеля келлии Иоанна Златоустаго отца Кирилла, предложил ему взять под опеку знаменитую Высоко-Дечанскую Лавру, находившуюся в сердце древней Сербии, у самой албанской границы[182].

В своем исследовании я поместил две фотографии, сделанные до 1907 года[183]. На одной фотографии братия Высоко-Дечанской Лавры в Старой Сербии, на другой — братство обители Иоанна Златоустаго с настоятелем иеромонахом Варсонофием. Наиболее вероятно, что отец Иларион мог быть запечатлен на втором снимке, в центре которого с игуменским посохом стоит предположительно игумен Кирилл (Абрамов), который, имея постоянное местожительство на Афоне, приезжал в Сербию. Качество снимка, к сожалению, не позволяет соотнести фотографии отца Илариона с фотографиями братии Дечанского монастыря.

Жизнь русского братства в Сербии — отдельная страница в истории вселенского Православия, для нас важно, что с началом Первой мировой войны, в 1914 году, русские монахи были интернированы австрийскими властями[184]. Примечательно, что в двух сохранившихся черновиках рукописных анкет из архива храма Владимирской иконы Божией Матери в Виноградово с данными отца Илариона указывается 1914 год как год начала пребывания отца Илариона в московском Сретенском монастыре. О местах пребывания старца до 1914 года в анкетах сведения отсутствуют. Логично предположить, что середина 1930-х годов — не то время, когда люди охотно рассказывали о своем прошлом, связанном с заграницей, в документах, направлявшихся в органы советской власти.

Среди стран, которые посетил отец Иларион, упоминается и Китай. Других сведений, которые хотя бы косвенно указывали на эту страницу из жизни схиархимандрита, у нас нет.

В воспоминаниях протоиерея Митрофана Сребрянского, в монашестве Сергия, мы встречаем интересное упоминание, которое процитирую полностью: «В Нежинский полк командирован иеромонах о. Иларион, но он из простых и наотрез отказался вести беседы с солдатами, не будучи в состоянии этого делать. А беседы необходимы». Этой записью от 29 декабря заканчивается дневник отца Митрофана за 1904 год. Можно предположить, что упоминание о Китае в воспоминаниях появилось потому, что отец Иларион, будучи иеромонахом, был послан для окормления русских воинов, воевавших в Манчжурии[185].

После опубликования жизнеописания отца Илариона были изучены документы из фонда Московского Сретенского монастыря, содержащие списки насельников обители за разные годы[186]. Имя иеромонаха (или игумена) Илариона в штатном списке братии Сретенского монастыря не встречается.

Зато прослеживается интересная закономерность в составе монашествующих. Игумен монастыря архимандрит Афанасий, ризничий иеромонах Иосиф — родом из Воронежской области. По такому же земляческому принципу собирались многие Афонские келии (игумен Кирилл (Абрамов), настоятель келии святителя Иоанна Златоустого, был родом из Области Войска Донского, отец Иларион — из Воронежской области). Можно предположить, что отец Иларион жил в монастыре как заштатный священнослужитель.

В «Книге для записи священнослужителей, проводивших по праздникам молебны (в церкви монастыря)» за 1911–1914 годы встречаются упоминания о том, что отец Иларион (фамилия в книге не указана) совершал богослужения в храмах обители. Первое упоминание датировано 27 ноября (ст. ст.) 1911 г. В Неделю 26-ю по Пятидесятнице раннюю литургию вместо чередного отца Дамиана служил отец Иларион[187]. Всего в документе встречается 22 упоминания отца Илариона. В основном он служил в обители ранние литургии по воскресным и праздничным дням, заменяя чередных священнослужителей. Служение, как видно из источника, непостоянное с разными временными промежутками. Последнее упоминание о нем — в Неделю Святых Отец, 21 декабря (ст. ст.) 1914 года. «Раннюю литургию служит чередной о. казначей». Напротив стоит подпись — иеромонах Иларион[188].

Остается открытым вопрос: почему отца Илариона в эти годы нет в списках братии монастыря?

При изучении «Книги для записи прихода и расхода денежных сумм» (январь 1918− июнь 1920 гг.) были обнаружены три записи, в которых упоминается иеромонах Иларион (фамилия не указана). В октябре 1918 года ему было уплачено по четырем счетам 120 рублей за купленные материалы для ремонта; в ноябре 1918 года уплачено по счету за стекла с работой в квартире Лащенова 50 р.[189]

В этом же документе упоминается о том, что в ноябре 1918 года было уплачено по счету иеромонаху Илариону «за железную печь и трубы для храма, и постановку печей 550 р.»[190].

 В 1920 году, 23 июня, ко дню празднования Владимирской иконы Божией Матери по распоряжению настоятеля Сретенской обители, епископа Илариона, «выдано братии на лоб» денежные суммы, среди них и иеромонаху Илариону 3500 р[191].

Записи о выданных по счетам денежных средствах особо важны для нас тем, что, как известно из воспоминаний, отец Иларион (Удодов) обладал прекрасными мастеровыми навыками; и с высокой долей вероятности мы можем считать, что именно он упоминается в этом документе. Сравнение имеющихся у нас автографов отца Илариона и подписей в документах Сретенского монастыря также убеждает нас в том, что речь идет об отце Иларионе (Удодове).

В «Книге для записи расхода денежных сумм на жалование церковнослужителям» (декабрь 1909−январь 1926 гг.) первый раз упоминание иеромонаха Илариона, получившего жалованье 32 р. 29 к., встречается 10 сентября 1918 года. Последняя выплата сделана в июне 1922 года[192].

Предположительно в ноябре 1920 года священномучеником Иларионом, епископом Верейским, иеромонах Иларион был возведен в сан игумена и назначен на должность казначея, которая была свободна с июня по ноябрь 1920 г. В списке на получения жалованья с декабря 1920 значится уже «казначей игумен Иларион»[193].

В «Заявлении в отделение Охраны памятников старины от совета общины Сретенского монастыря от 14 июня 1921 года» подпись игумена Илариона стоит второй, за подписью настоятеля архимандрита Сергия[194].

Выводы, сделанные на основании изученных дел, следующие. Первое упоминание о служении отца Илариона в Сретенском монастыре датируется ноябрем 1911 года. В штат монастыря иеромонах Иларион вошел предположительно в августе-сентябре 1918 года. Возведен в сан игумена и назначен на должность казначея предположительно священномучеником Иларионом, епископом Верейским, в ноябре 1920 года. Окончание служения отца Илариона в московском Сретенском монастыре — июнь 1922 года.

В главе, посвященной этапам созидания Владимирской церкви, уже подробно описывались обстоятельства, при которых схиархимандрит Иларион перешел  на служение в храм в Виноградово, где он становится настоятелем предположительно с конца 1936 года.

Тон предвоенного отношения к служителям культа и верующим хорошо чувствуется, когда знакомишься с ответом Московской областной налоговой организации на жалобу отца Илариона (Удодова) и церковной «двадцатки» по поводу непосильно большого налога.

Процитирую документ, адресованный Красно-Полянскому райфо, копия которого предназначалась «служителю культа гр-ну Удодову Иллариону Хрисановичу», полностью: «Рассмотрев жалобу гр. УДОДОВА и двадцатки верующих при церкви с. Виноградова, Красно-Полянского района, на обложение гр. Удодова, по доходу от служения культу, подоходным налогом и культсбором на 1939 г. с дохода 8282 р., МОФО просьбу двадцатки и гр. Удодова о понижении дохода оставляет без удовлетворения, так как доход 8282 р. определен райфо на основе личных показаний членов двадцатки и обоснован данными дела. Одновременно предлагаем райфо проверить, произведен ли пересчет гр. Удодову по подоходному налогу за 1938 г. Если не произведен — произвести и разницу довзыскать»[195].

Итак, просьба об уменьшении непосильного налогового бремени не только отклонена, но еще и дано задание местным органам проверить, не стоит ли сделать перерасчет за прошедший год, а если он не был сделан, то произвести его и взыскать дополнительные средства в пользу богоборческой власти.

О нравах того времени свидетельствует заявление отца Илариона в Красно-Полянский райисполком, где отмечается, что 9 марта 1942 года ему было вручено за № 1999 обязательство на поставку мяса в количестве 80 кг и 65 шт. яиц.

Отвечая на официальное требование, старец-архимандрит пишет: «Прошу Красно-Полянский райисполком пересмотреть постановление районного уполномоченного Наркомзага СССР на поставку мною мяса и яиц по следующим причинам: я не имел никогда своего животноводческого хозяйства, а также усадебного земельного участка, начиная с момента моей службы в селе Виноградове, и теперь живу без всякого ведения сельского хозяйства, что подтверждается Виноградовским сельсоветом»[196].

С 1941 по 1945 год в храме Владимирской иконы Божией Матери схиархимандрит Иларион хранил главу преподобного Сергия Радонежского.

После открытия Троице-Сергиевой Лавры в 1946 году старец архимандрит был назначен помощником наместника Лавры отца Гурия, оставаясь настоятелем в виноградовском храме, нес послушание братского духовника. В Лавре отец Иларион пробыл год с небольшим и снова вернулся в Виноградово.

В свидетельстве о смерти, выданном Виноградовским сельским советом, причиной смерти старца указано правостороннее воспаление легких[197].

Ближайшая помощница отца Илариона схимонахиня Феоктиста (Александра Ильинична Кононова) (смотри о ней подробнее в книге «Подвижник Афона и Москвы») преставилась в 2013 году и была похоронена на подворье Иоанновского женского монастыря в поселке Остров.

 

Протоиерей Петр Удодов

Преемником схиархимандрита Илариона на настоятельском послушании стал его младший брат протоиерей Петр (подробнее о нем см. в книге «Подвижник Афона и Москвы»). В послужном списке, составленном в июне 1950 года, отец Петр указан уже как настоятель храма. Можно предположить, что его назначение состоялось в конце 1940-х годов, когда старческая немощь уже не позволяла отцу Илариону полноценно руководить жизнью прихода.

С 1921 года отец Петр в сане диакона служил в разных храмах Москвы. После рукоположения в священнический сан 10 августа 1921 года он был определен в храм мучеников Флора и Лавра у Мясницких ворот, затем  в 1922 году переведен в храм Сорока мучеников Севастийских на Динамовской улице, расположенной напротив Новоспасского монастыря. С 1935 года, после возвращения из ссылки, служил в Петропавловском храме в Лефортове, а с 1936 года — в Ризоположенском храме на Донской улице. В 1940 году возведен в чин протодиакона.

В своем прошении о рукоположении от 18 марта 1944 года 68-летний диакон указал, что он с юных лет имел прилежание к храму Божию, а всей своей церковной деятельности насчитал более сорока лет, из них 23 года — в сане диакона. Отец Петр смиренно писал, что «о высшей степени священства не дерзал и думать в виду несоответствующего (...) образования», ведь он окончил только двухклассное городское училище, к которому добавились «самообразование и личный опыт».

«Желание и просьба старшего моего брата архимандрита Илариона, ввиду его старческих преклонных лет нуждающегося в физической помощи, быть мне помощником в сослужении ему, я не ради домогательства высшего сана, а как за послушание к старшему брату, которого я всегда уважал и почитал как родного отца и руководителя моей духовной жизни» — вот что указывал протодиакон Петр Удодов в качестве причины, которая побуждала его, по словам отца Петра, «смиренно просить благословение на принятие священнического сана»[198].

В 1944 году митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) совершил священническую хиротонию отца Петра и назначил его священником в виноградовский храм.

Маститый священнослужитель уже в год священнической хиротонии получил первую священническую награду — набедренник. В 1945 году он был награжден камилавкой, а в 1946 году — наперсным крестом. Ко дню Святой Пасхи 1950 года возведен в чин протоиерея. Впоследствии отец Петр был награжден крестом с украшениями и митрой.

В характеристике, данной благочинным протоиереем Александром Оранским в послужном списке, засвидетельствовано, что «протоиерей Петр Удодов поведения отличного, имеет особую любовь к храму Божию, службы церковные совершает истово и с благоговением, отличается добрым и мягким характером, пользуется от верующих уважением и любовью, поддерживает мир и добрые отношения среди соседних священников»[199].

Отец Петр преставился 20 апреля 1968 года, в Великую Субботу, на 93-м году жизни. До последних дней он совершал богослужения, поэтому смерть его была неожиданной для всех. Еще в Великий Четверг все прихожане слышали его нестарческий голос во время чтения двенадцати Евангелий Страстей Господних и пения в составе трио ирмосов «К тебе утренюю» Бортнянского. Кончина его была христианской, безболезненной, мирной и непостыдной. В понедельник Светлой Седмицы после Божественной литургии архиепископ Сергий (Голубцов) и епископ Питирим (Нечаев) в сослужении епархиального духовенства совершили чин пасхального отпевания и погребения усопшего пастыря. Отец Петр был погребен в церковной ограде рядом со своим братом схиархимандритом Иларионом.

29 апреля 1968 года последовал указ протоиерею Владимиру Николаевичу Жаворонкову, многолетнему помощнику отца Петра, быть настоятелем Владимирского храма. Тридцать семь лет, до последних дней своей жизни, бессменно нес отец Владимир это послушание. В дополнение к нему в 1988 году на епархиальном собрании духовенства города Москвы он был избран духовником столичного града. Отец Владимир оставил глубокий след и светлые воспоминания в душах многих священнослужителей, обращавшихся к нему за духовной поддержкой[200].

 

[1] Холмогоровы В. и Г. Исторические материалы о церквах и селах XVI–XVIII столетий. Вып. 4. Селецкая десятина. М., 1885. С. 101.

[2] Там же. С. 102.

[3] Стефанович П. С. Приход и приходское духовенство в России в XVI-XVII веках. М., 2002. С. 130.

[4] Стефанович П. С. Приход и приходское духовенство в России в XVI-XVII веках. М., 2002. С. 134–135.

[5] РГАДА. Ф. 1209. Оп. ДМЛ. Д. 41. Л. 7.

[6] Холмогоровы В. и Г. Исторические материалы о церквах и селах XVI–XVIII столетий. Вып. 4. Селецкая десятина. М., 1885. С. 102.

[7] Там же. С. 103–104.

[8] Стефанович П. С. Приход и приходское духовенство в России в XVI–XVII веках. М., 2002. С. 261.

[9] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 747. Д. 8. Л. 249 − Д. 217. Л. 99 (Исповедные ведомости за 1738−1754 гг.).

[10] РГАДА. Ф. 235. Оп. 1. Ч. 1. Д. 1669. Л. 1.

[11] Там же. Д. 1792. Л. 2.

[12] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 747. Д. 8. Л. 254 об.

[13] Там же. Д. 76. Л. 118 об.

[14] Там же. Д. 217. Л. 99.

[15] Скворцов Н. А., прот. Материалы по Москве и Московской епархии за XVIII век. М., 1911. С. 176.

[16] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 745. Д. 679.

[17] Шафонский А. Ф. Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год с приложением всех для прекращения оной тогда установленных учреждений. М., 1775.

[18] ЦГА Москвы. Ф.203. Оп. 747. Д. 709. Л. 429. Там же. Оп. 209. Д. 360. Л. 9–9 об. — о рукоположении.

[19] Там же. Оп. 209. Д. 360. Л. 1−9.

[20] Там же.

[21] АХВ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1–2. Исповедные ведомости за 1800, 1814, 1820, 1825, 1830, 1835 гг.

[22] АХВ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2. Исповедная ведомость за 1830 г.

[23] ЦГА Москвы. Ф. 2132. Оп. 1. Д. 37. Л. 214 об.

[24] Ильин А. Н. Село Виноградово. М., 1912. С. 103.

[25] АХВ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2. Исповедная ведомость за 1835 г.

[26] Там же. 1832, 1835 гг.

[27] АХВ. Ф. 1. Оп. 6. Д. 3. (Книга о приходе денег за 1854г.). АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. (Ведомость за 1854 г.).

[28] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 589. Д. 40. Л. 16 об.

[29] Там же. Оп. 747. Д. 709. Л. 429

[30] АХВ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1. Исповедная ведомость за 1800 г.

[31] Там же. 1804, 1805 гг.

[32] АХВ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2. Исповедные ведомости за 1813−1842 гг.

[33] Там же. 1814 г.

[34] Там же. 1820, 1825 гг.

[35] АХВ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2. Исповедные ведомости за 1830, 1835 гг.

[36] Там же.

[37] АХВ. Ф. 1. Оп. 7. Д. 2. Книга о расходе денег за 1854 г.

[38] Знаменский П. В. Приходское духовенство на Руси: Приходское духовенство в России со времени реформы Петра. СПб., 2003. Стефанович П. С. Приход и приходское духовенство в России в XVI−XVII веках. М., 2002. Бернштам Т. А. Приходская жизнь русской деревни: Очерки по церковной этнографии. СПб., 2007. Белоногова Ю. И. Приходское духовенство и крестьянский мир в начале XX века. М., 2010.

[39] Свод законов Российской Империи. СПб., 1857. Т. IX. С. 1560, 1579, 1581.

[40] Автором использованы материалы двух следственных дел из архива Московской Духовной консистории: «Дела об отправке в Московский Даниловский монастырь священника церкви с. Виноградова Московского уезда Соколова Н. за недобросовестное исполнение служебных обязанностей, грубое обращение с прихожанами и буйство (6 октября 1880–27 апреля 1882 гг.)» и «Дела об оставлении без последствий жалобы священника церкви с. Виноградова Московского уезда Соколова Н. о недобросовестном выполнении служебных обязанностей и оскорблении его местным причетником Уаровым П. (25 января−30декабря 1882 г)».

[41] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Ведомость церкви за 1880 г.

[42] Белоногова Ю. И. Приходское духовенство и крестьянский мир в начале XX века. М., 2010. С. 47.

[43] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. 1854, 1857 гг.

[44] Там же. 1874 г.

[45] Там же. 1882 г.

[46] Там же. 1897 г.

[47] Там же. 1903 г.

[48] Там же. 1854-1915 гг.

[49] Там же. 1857–1859, 1866, 1872 гг.

[50] Там же. 1895 г.

[51] Там же. 1884, 1891 гг.

[52] Там же. 1880, 1882, 1885, 1888 гг.

[53] Там же. 1901 г.

[54] Там же. 1888 г.

[55] Белоногова Ю. И. Приходское духовенство и крестьянский мир в начале XX века. М., 2010. С. 40.

[56] Там же. 1882 г.

[57] Там же. 1854–1916 гг.

[58] Там же. 1857 г.

[59] Там же. 1880 г.

[60] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 587. Д. 7. Л. 27.

[61] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Ведомость о церкви за 1872 г.

[62] Там же. 1882 г.

[63] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 587. Д. 7. Л. 13–13 об.

[64] Там же. Л. 10 об.

[65] Там же. Л. 20.

[66] Там же. Л. 27–27 об.

[67] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Ведомость о церкви за 1882 г.

[68] Там же

[69] Там же. 1854–1912 гг.

[70] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 589. Д. 40. Л. 11 об.

[71] Там же. Л. 12 об.

[72] См.: Белоногова Ю. И. Приходское духовенство и крестьянский мир в начале XX века. М., 2010. С. 53.

[73] Знаменский П. В. Приходское духовенство на Руси: Приходское духовенство в России со времен реформы Петра СПб., 2003. С. 104.

[74] Там же. С. 704

[75] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 589. Д. 40. Л. 1а об.

[76] Там же. Л. 10 об.

[77] Там же. Л. 18 об.

[78] Там же. Л. 12.

[79] Там же.

[80] Там же. Л. 18 об.

[81] Там же. Л. 12–12 об.

[82] Там же. Л. 12 об.

[83] Там же. Л. 13

[84] Там же.

[85] Там же. Л. 21.

[86] Там же.

[87] Там же. Л. 21–21 об.

[88] Там же. Л. 21 об.

[89] В словаре Даля: Притязать (притязую) к чему, требовать или быть притязателем, притязательным, изъявлять притязанье на что, к чему, тянуть к себе, присвоить что, требовать чего; придираться, искать случая, повода, предлога к прицепке, к присвоенью себе чужого; вообще быть требовательным, взыскательным, придирчивым, по корысти, или самолюбию.

[90] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 589. Д. 40. Л. 46.

[91] Там же. Л. 10 об.–11.

[92] Там же. Л. 12.

[93] Там же. Л. 15.

[94] Там же. Л. 19 об.–20.

[95] Там же. Л. 23.

[96] Щепетков Михаил, свящ. Содержание сельского духовенства в XIX веке// Московские епархиальные ведомости. 2005. № 5–6.

[97] Бернштам Т. А. Приходская жизнь русской деревни: Очерки по церковной этнографии. СПб., 2008. С. 136.

[98] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Ведомость о церкви за 1854 г.

[99] Бернштам Т. А. Приходская жизнь русской деревни: Очерки по церковной этнографии. СПб., 2008. С. 135.

[100] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Ведомость о церкви за 1854 г.

[101] Там же.

[102] Там же.

[103] Щепетков Михаил, свящ. Содержание сельского духовенства в XIX // Московские епархиальные ведомости. 2005. № 5–6.

[104] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Ведомость о церкви за 1866 г.

[105] Там же. 1872 г.

[106] Там же. 1888 г.

[107] Там же.

[108] Там же. 1891 г.

[109] Ильин А. Н. Село Виноградово. М., 1912. С. 86.

[110] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Ведомость о церкви за 1895 г.

[111] Там же. 1893 г.

[112] Там же. 1896 г.

[113] Там же. 1903, 1904, 1906, 1909 гг.

[114] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 695. Д. 197. Л. 1.

[115] Там же. Л. 2.

[116] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. 1911 г.

[117] Там же. 1912 г.

[118] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 699. Д. 260.

[119] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Ведомость о церкви за 1915-1916 гг.

[120] Щепетков Михаил, свящ. Содержание сельского духовенства в XIX // Московские епархиальные ведомости. 2005. № 5–6.

[121] Там же.

[122] Там же.

[123] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Ведомости о церкви за 1893 г.

[124] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 587. Д. 7. Л. 18.

[125] Там же. Л. 20–20 об., 22.

[126] Там же. Л. 20.

[127] Там же. Л. 17 об.

[128] Там же. Л. 18.

[129] Там же. Л. 10.

[130] Там же.

[131] Там же. Ф. 203. Оп. 589. Д. 40. Л. 1а об.

[132] Там же. Л. 13

[133] Там же. Л. 10 об.

[134] Там же. Л. 18 об.

[135] Там же. Л. 22.

[136] Там же. Л. 22 об.–23.

[137] Там же. Л. 20, 27 об.

[138] Там же. Л. 27.

[139] Там же. Л. 46–46 об.

[140] Там же. Л. 1а.

[141] Там же. Л. 2.

[142] Там же. Л. 11 об.

[143] Там же. Л. 16.

[144] Там же. Л. 16–16 об.

[145] Там же. Л. 20.

[146] Там же. Л. 25 об.

[147] Белоногова Ю. И. Приходское духовенство и крестьянский мир в начале XX века. М., 2010. С. 145.

[148] «Красовуля — чаша для пития, употребляемая в монастырях греческих, которая полфунта и более вместить может напитка». (Дьяченко Г., свящ. Полный церковно-славянский словарь. М., 1993. С. 268). Полфунта — это примерно 226 г.

[149] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 589. Д. 40. Л. 24–24 об.

[150] Там же.

[151] Там же. Л. 26.

[152] Там же. Л. 16 об.

[153] Там же. Л. 18.

[154] Там же. Л. 18 об.

[155] Белоногова Ю. И. Приходское духовенство и крестьянский мир в начале XX века. М., 2010. С. 151.

[156] ЦГА Москвы. Ф. 203. Оп. 587. Д. 7. Л. 14, 15 об., 16–16 об., 17 об.

[157] АХВ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 16.

[158] АХВ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Ведомости о церкви за 1915-1916 гг.

[159] АХВ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 16.

[160] АХВ. Ф.1. Оп.7. Д.12. Книга о расходе денег за 1916-1918 гг.

[161] Ведомость о церкви Владимирской Божией Матери, состоящей Московского уезда Московской епархии в селе Виноградове за 1923 г. РГИА. Ф. 831. Оп. 1. Д. 233. Л. 116 об.

[162] Воспоминания об о. Иларионе прихожанки М. Ш. Архив игумена Андроника (Трубачева). Л. 1.

[163] РГИА. Ф. 831. Оп. 1. Д. 233. Л.117 об.

[164] АХВ. Ф. 4. Д. 2. Метрическая книга за 1933–1936 гг.

[165] Архив игумена Андроника (Трубачева). Поздняя рукопись воспоминаний архиепископа Сергия (Голубцова) о почившем старце схиархимандрите Иларионе (Удодове). Л. 1.

[166] Там же. Л.3.

[167] Головкова Л. А. Ивановский монастырь в годы гонений // Баталов А. Л., Вайнтрауб Л. Р., Головкова Л. А. Церковная археология Москвы. Храмы и приходы Ивановской горки и Кулишек. М., 2007. С. 383.

[168] История храма // Официальный сайт храма Спаса Нерукотоворного с. Костово http://www.spas-neru.orthodoxy.ru/history3.htm

[169] АХВ. Ф.4. Д.2. Метрическая книга за 1933–1936 гг.

[170] Статистика приходских треб, совершенных в храме за период с декабря 1933 г. по октябрь 1936 г.

[171] Жаворонков В., прот. Сперанский Константин протоиерей // Сайт Православного Свято-Тихоновского гуманитарного Университета http://kuz3.pstbi.ru/bin/nkws.exe/no_dbpath/ans/nm/?HYZ9EJxGHoxITYZCF2JMTdG6XbuFfuLUc8rVeeWd66eifS5Wc8rWe8o*

https://clck.ru/CW9Nq

[172] Андроник (Трубачев), игумен. Закрытие Троице-Сергиевой Лавры и судьба мощей преподобного Сергия в 1918–1946 гг. М., Изд. Совет Русской Православной Церкви, 2008.

[173] Боскин Сергий, протодиакон. Пасха 1946 года: Открытие Лавры Преподобного Сергия // Троицкое слово. 1990. № 4. С. 21, 22.

[174] Баталов А. Л., Головикова Л. А., Харченко Галина (послушница). Московский Иоанно-Предтеченский женский монастырь. М.: Лето, 2005. 128 с.

[175] Голубцов Сергий, протодиакон. Сплоченные верой, надеждой, любовью и родом. М., 1999.

[176] Существует две редакции воспоминаний архиепископа Сергия в рукописном виде. Ранняя рукопись написана перьевой ручкой на листах бумаги формата А4 (прим середина 60-х гг. XX в.). Поздняя редакция воспоминаний написана шариковой ручкой в обычной ученической тетради в линейку (прим. конец 70-х гг. XX в.). Рукописи различаются стилистически. В ранней редакции упор делается на перечислении событий из жизни старца, предпринята попытка систематизации известных владыке сведений об о. Иларионе, начиная с его рождения. В поздней редакции больший упор делается на духовном аспекте жизни старца, описании особенностей его подвига.)

[177] Великая стража. Жизнь и труды блаженной памяти афонских старцев иеросхимонаха Иеронима и схиархимандрита Макария. Кн. 1. Иеросхимонах Иероним, старец-духовник Русского на Афоне Свято-Пантелеимонова монастыря / Авт.-сост. Иоаким (Сабельников), иеромонах. М., 2001.; А.А. Дмитриевский Русские на Афоне. Очерк жизни и деятельности игумена священноархимандрита Макария (Сушкина). М., 2010.

[178] Великая стража. Жизнь и труды блаженной памяти афонских старцев иеросхимонаха Иеронима и схиархимандрита Макария.

[179] Архив игумена Андроника (Трубачева). Ранние воспоминания архиепископа Сергия (Голубцова) о схиархимандрите Иларионе (Удодове). Л. 3.

[180] Интервью со схимонахиней Феоктистией (Говоровой). Архив автора.

[181] Архив игумена Андроника (Трубачева). Поздняя рукопись воспоминаний архиепископа Сергия (Голубцова) о почившем старце схиархимандрите Иларионе (Удодове). Л. 6.

[182] Обращение настоятеля обители святого Иоанна Златоуста и игумена Высоко-Дечанской Лавры иеросхимонаха Кирилла к Благотворителю. Из архива игумена Петра (Пиголя).

[183] Всеобщий иллюстрированный путеводитель по монастырям и святым местам Российской империи и Афону. Сост. А. А. Павловский. Изд. Тов-ва И. М. Машистова, 1907.)

[184] П. Троицкий. История русских обителей Афона в XIX - XX веках. М.: Индрик, 2009.

[185] Дневник из времен русско-японской войны священника 51-го драгунского (позднее 17-го гусарского) Черниговского Ее Императорского Высочества Великой Княгини Елисаветы Феодоровны полка Митрофана Васильевича Сребрянского от момента отправления полка в Маньчжурию 11 июня 1904 года и по день возвращения его в г. Орел 2 июня 1906 г. Издание 3-е, испр. и доп. М., 2010. С. 325.

[186] «Донесения настоятеля монастыря архимандриту о составе братiи, об приходской школе и о другом.» за январь 1912−июль 1913 гг. (ЦГА Москвы. Ф. 1184. Оп. 2. Д. 15); «Послужной список монашествующей братии и послушников московского Сретенского монастыря за 1912 год» (Там же. Д. 21); «Ведомость о количестве монахов и послушников 1916 год» (Там же. Д. 32).

[187] ЦГА Москвы. Ф. 1184. Оп. 2. Д. 14. Л. 46 об.

[188] Там же. Л. 199.

[189] Там же. Ф. 1184. Оп. 2. Д. 33. Л. 40.

[190] Там же. Л. 44.

[191] Там же. Л. 98.

[192] Там же. Ф. 1184. Оп. 2. Д. 13. Л. 228 об.–253 об.

[193] Там же. Л. 236.

[194] ЦГА Москвы. Ф. Р-1. Оп. 1. Д. 130. Л. 3 об.

[195] АХВ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 27. Ответ из налогового отдела на жалобу Удодова и двадцатки верующих.

[196] АХВ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 34. Заявление о пересмотре норм заготовок мяса и яиц.

[197] АХВ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 43. Свидетельство о смерти от 17.03.1951, II-А номер190067.

[198] АХВ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 32. Прошение протодиакона Петра Удодова о рукоположении его в священнический сан. 18 марта 1944 г. Копия.

[199] Послужной список протоиерея Петра Удодова. Архив Московской Патриархии.

[200] Подробнее о нем см. в книге: Мишин В., свящ. Ученик старцев. Протоиерей Владимир Жаворонков. М., 2009.