В нынешнем 1902 году, 13 октября, исполнилось пять лет со дня смерти бывшего священника градо-Семипалатинской Воскресенской церкви о. Евфимия Владимирова. Неумирающая и светлая память об этом пастыре-труженике и побуждает нас во второй раз писать о нем.
Личность и пастырское служение почившего выделяются из ряда обыкновенных и достойны того, чтобы о них говорили во всеуслышание. Как в мире есть герои и гении, которым он строит памятники, так и в Церкви Христовой есть свои нравственные герои — подвижники, труженики, ревностные служители Богу и ближним, которые строят себе памятники в сердцах соприкасающихся с ними людей и получают награду в своем служении, в своем нравственном самосовершенствовании и приближении к Богу. Если подобные нравственные герои по своему христианскому смирению и не ищут земной славы, то правда и нравственная польза живущих требуют, чтобы их, как светочей, не скрывали под спудом, чтобы память о них жила подольше. Ведь много значит для человека пример, и сердечную отраду ему может принести мысль: «пусть мы грешны, пусть наша жизнь кипит пороками и ложью, по есть все-таки на свете правда и свет — есть люди, которые среди нашей же обыденной жизни так недавно и успешно боролись со грехом, жили во имя света и правды».
О. Евфимий быль именно одним из нравственных героев, — безвестных и смиренных пастырей-простецов, которые живут больше для другого мира, одним из тех молитвенников-тружеников, которых так любит и ценит наш чуткий простой народ. Народная молва говорить, что известный о. Иоанн Кронштадтский отсылал сибиряков за молитвами к о. Евфимию. Насколько эта молва верна, мы не ручаемся, по то верно, что за тысячи верст знали о «батюшке о. Евфимии» (или о. «Ефиме» как его в простонародье называли), шли и ехали к нему, присылали по почте денег с просьбою помолиться о здравии, или помянуть за упокой: все богомольцы, приходившие на Св. Ключ, знали о. Евфимия, а здешние горожане считали о. Евфимия тем молитвенником, которым держится благополучие нашего города; некоторые считали его прозорливым, приписывали и теперь приписывают его молитве исцеление от разных болезней. Память об о. Евфимии крепка в нашем городе и теперь: чуть не в каждом помяннике можно найти имя почившего иерея Евфимия; доселе не зарастает трона к его могиле близ алтаря Воскресенской церкви; доселе в мраморном памятнике теплится неугасимая лампада, возженная его искренними почитателями, кои поставили над его гробом два памятника. Память о подобных лицах не умирает и не должна умирать... Поминайте наставники ваша, яже глаголаше вам Слово Божие (Евр. ХIII, 7).
Из рассказов о. Евфимия о самом себе и из послужного его списка мы знаем, что родился он в Тобольской губернии в конце 1827 года в семье сельского диакона. Отца своего он лишился рано; были у него два брата. «Мать меня не любила, — говорил он, — а любила старшего брата. Плохо жилось мне в семье: жена старшего брата — сноха — была женщина больная и сварливая. И лучше собаке у худого хозяина жить, чем мне жилось от снохи. Меня сильно гнали дома, а я старался всем угождать и все терпеливо переносил». Не сладка ему была жизнь в родной семье: не было родной ласки и теплого участия, коими так дорого детство; настолько мрачно было его детство, что и последние годы не изгладили тяжелого впечатления о нем!
Настали годы учения, отдали его для обучения в Липецкое духовное училище. Едва ли красна была жизнь в училище. Страшное слово «бурса» теперь уже отошло в область преданий, а между тем бурса была и все невзгоды ее должен был вынести ученик Владимиров. Ему даже, может быть, приходилось эти невзгоды и разные наказания перенести более других, так как учение ему не давалось, и он, но его словам, «за тупость» исключен был из высшего отделения 4-го класса означенного училища. Сам сирота, он и женился на сироте и поступил дьячком в один из приходов Тобольской губернии, Усманского уезда. Повинуясь воле Божией, которая обнаруживается в частных обстоятельствах жизни, вручая себя провидению Божию, о. Евфимий после десятилетней службы на родине решил ехать в Сибирь. Если теперь с проведением железной дороги для многих Сибирь является местом ссылки и чего-то ужасного, то что думали о Сибири 50 лет тому назад? Не знали даже ближайшего и прямого пути сюда (по крайней мере тот же о. Евфимий совершает свой путь из Тамбовской губернии в Томск, чрез гор. Оренбург). С твердою верою в Господа, который обещал и здесь, на земле, сторицею награждать оставляющих ради него дом, братию и близких (Марк. 29-30), в 1859 году с женой и четверыми детьми, в одной повозке, с деньгами 50 руб., сам чуть не всю дорогу пешком, он совершил трудное путешествие в г. Томск и принят был Преосвященным Парфением на службу в Томскую епархию.
Послужной список о. Евфимия не велик. Год он служил дьячком в Антоньевской станице Бийского уезда: в 1860 году определен затем диаконом в город Усть-Каменогорск к Троицкой церкви: через десять лет — в 1870 году, по слабости голоса, против своего желания, так как не считал себя достойным великого иерейского сана, он был рукоположен во священники и назначен в село Тарханское. В том же 1870 году лишился своей жены. Служение его в с. Тарханском было благодетельно: его, как доброго пастыря, страшно любили. Так, когда он жил в с. Тарханском, единоверцы с. Секисовки упросили и умолили его перейти в их приход; но как только Тарханские прихожане узнали о том, то и старые, и малые собрались к церкви, окружили своего пастыря, пали все на колени и со слезами просили: «Батюшка не оставь нас, батюшка похорони нас!» Мог ли о. Евфимий устоять против такой просьбы, когда вообще и во всей его жизни не в его характере было отказывать? «Что я поделаю, — говорил он часто, — если меня просят? Разве я могу отказать просящему?» Ничто бы, кажется, не заставило его переменить свой хотя и бедный приход, но Господу угодно было указать ему служение в другом месте. О. Евфимий как-то приехал в г. Семипалатинск. Не желая и в гостях пропустить праздник без Богослужения, он напрашивается служить в здешнем соборе. Местный протоиерей, знавший о. Евфимия, после литургии говорить ему: «Вы что не занимаете свободное место в нашем городе? Перепрашивайтесь, — подавайте прошение». Безответный о. Евфимий не может ослушаться воли протоиерея и единственно только исполняя его волю, подает прошение, и буквально почти бежит от своих, любивших ето прихожан. Тайно собравшись в дорогу, он после литургии, не простившись как следует с прихожанами, торопливо уезжает в новый приход. Прихода Воскресенской Казачьей церкви, к которому определился о. Евфимий в нашем городе, избегали другие священники: старший священник при нем взыскательный, придирчивый к сослуживцам ни с кем не уживался. «Но я с ним уживусь» — говорил о. Евфимий, когда его стращали настоятелем. И действительно и не раз в своей жизни, о. Евфимий уживался с такими лицами, с которыми другие не уживались: его смирение и безответность отражали всегда всякого рода придирки и нападки. Первым делом о. Евфимия по приезде сюда было введение ежедневного Богослужения. «Где Вы на богослужение ежедневное найдете средства?» — спрашивал его настоятель. «А я буду все нужное покупать на свой счет, — ответил о. Евфимий, — да это все скоро окупится». И действительно, стали ходить в церковь богомольцы и в будние дни, и за двадцать лет службы здесь о. Евфимия значительно благоустроилась Воскресенская церковь, — нет здесь прежней бедности и скудости. В г. Семипалатинске о. Евфимий священствовал около двадцати лет — с 1878 г. по 1897 год. О службе его за это время знают, конечно, здешние старожилы. Кто не знает здесь батюшку о. Евфимия? Его можно было часто видеть на улице: то он едет кого исповедовать или крестить, то он выслушивает наболевшее горе у встретившей и остановившей его старухи, то служит молебен и т. п. «Я ведь походный священник», — говорил он о себе. Он нам и теперь представляется в своей поношенной и полинялой рясе, со своими уже старческими тусклыми глазами и охрипшим голосом при отправлении христианских треб, неутомимый, благодушный, бескорыстный. Полная трудов и всякого рода лишений внешняя жизнь о. Евфимия ничем не отличалась от жизни его прихожан: помимо пастырских обязанностей он нес, если оставалось время, физический труд, вел свое хозяйство и был лично крайне нетребовательный, ограничивался самым малым и необходимым. Какой труд и какие скорби приходилось переносить почившему — об этом один Бог знает! Много о. Евфимию приходилось переносить скорби от своих сослуживцев, много приходилось переносить скорби и от своих пасомых — казаков, им любимых. Сослуживцы высказывали неудовольствие на то, что о. Евфимий в чужом приходе отправлял требы, за что имеющие власть штрафовали его. Близкие, подчиненные люди, пользуясь его добротой и доверием, обманывали, обирали его. Посторонние люди возмущались даже будто подобными поступками с ним и жаловались батюшке; но о. Евфимий говорил только: «Бог с ними, Бог с ними! Пускай поправляются, бедным нужно чем-нибудь жить». Настроение его всегда было ровное, веселое; самососредоточенный, он избегал общества; безответный, он не умел и не смел отказывать, займет, да подает нуждающемуся; страннолюбивый, он обращал свой дом в квартиру для богомольцев. О ближних он был самого хорошего мнения. Смех добродушный, легкую шутку над ближним он ставил себе в грех. Скажет что-нибудь самое безобидное, и тут же прибавляет: «Господи прости нас грешных! Ох грехи наши, грехи!» О своих прежних слабостях он не стыдился рассказывать — напротив, даже старался рассказывать. Памятование и воспоминание своих грехов, произношение имени Божия— молитва, вот, кажется, что чаще произносили его уста! А как служитель храма, он был, можно сказать, неутомим. «Я хочу, —говорил он нам незадолго до смерти в шутку, — хочу жаловаться на своего сослуживца на то, что он часто начинает служить и мне не дает». Литургию совершать он старался ежедневно. И болезнь не удерживала его от богослужений. А какой незаменимый он был молитвенник! Никогда и никому он не отказывал в требоисправлении и молитве. Никогда не выражал перед кем-нибудь хотя бы малое неудовольствие. И в полночь, и в непогоду, и на чем придется: и в телеге, и верхом на лошадях, на возу, он шел или ехал иногда за десятки верст, туда, куда его звали и тотчас же с полною готовностью. Нельзя не рассказать такой характерный, не раз будто бы повторявшийся случай: служит о. Евфимий с иконою Божией Матери по домам прихожан молебны; вот он видит знакомую женщину и обращается к ней, называя ее по имени и отчеству: «Что, Матерь Божию заносить к тебе?» «Да, батюшка, — отвечает та, — у меня нет денег, заплатить нечем». «Ну, так Матерь Божия заплатит за тебя», — говорит батюшка, и служит у нее в дому молебен. Видывали, как после трудового дня ночью, когда другие засыпали, о. Евфимий вставал на молитву.
Много самоотвержения показал о. Евфимий в год холеры, бывшей в 1892 году. С молитвой на устах, безбоязненно, без всяких колебаний и предосторожностей он шел напутствовать дальних, утешал их, помогал даже одевать умерших. «Матерь Божия сохранить меня», — говорил он с верою. Когда один врач сделал упрек о. Евфимию за то, что он без предосторожностей, не переменяя рясы, может разносить заразительную болезнь, то верующий священник глубоко оскорбился: «Неужели я, — говорит о. Евфимий, — неужели я, священник, служитель Божий, могу быть причиной заразы, когда я являюсь к больным с утешением — с Пречистыми и Животворящими Тайнами? Разве болезнь не зависит от воли Божией? Где наша вера во Христа-Промыслителя?!».
Лично нам не много — всего раза четыре или пять — и ненадолго приходилось встречаться с почившим; но и одного разу было, кажется, достаточно, чтобы понять его и не забыть. Добродетельного человека скорее узнаешь: он прост, не двойственен, подобно лукавому и грешному человеку. Душа подобных о. Евфимию людей сразу видна, и сквозь поношенную ветхую одежду у них как бы лучше еще просвечивает нечто светлое, чистое и неветшаемое. Смирение о. Евфимия, его незлобивая бескорыстная и любвеобильная душа прямо тянули к себе. У меня является сожаление о том, что Господь не привел мне подольше пожить с батюшкой о. Евфимием, пользоваться его советами, укрепляться его молитвою и испросить у него, как у пророка Илии, милости — его терпения в пастырском трудничестве, а главное — его смирения, простоты и веры. Мне и теперь припоминается один незначительный случай, обнаруживающий смирение о. Евфимия. Незадолго до его смерти он удостоен был скуфьи. Заезжает он ко мне в дом с приглашением побывать у него в его доме. Во время разговора с ним я за чем-то поднялся со своего стула (мы оба сидели), смотрю и о. Евфимий сложил руки и встал со своего стула. Я был просто поражен его поступком; как и зачем почтенный старец, мой духовник, встает предо мной? Ведь я не начальник его, он может и должен ждать оказания внимания со стороны других, младших. Простите, читатель, у меня и теперь при воспоминании этого поступка навертываются слезы. Смирение почившего видно здесь, не то смирение, которое боится начальства и дрожит за свою шкуру, а то истинно-христианское смирение, которое считает себя хуже всех, и, по апостолу «Честью друг друга больше творит». Так и у Преподобного Иоанна в Лествице указывается при самой глубокой седине божественный образ мыслей: некто Лаврентий, восьмидесятитилетний седой старец, около 48-ми лет пребывающий в обители, второй в монастыре пресвитер, названный игуменом, и не отпущенный им, молча стоит пред трапезой долгий час, или часа два, не как пред трапезою человеческою, но как пред Божественным жертвенником, представляя пастыря в Христовом образе (препод. И. Леств. сл. 4.).
И умер о. Евфимий на своем посту: только что отслужил литургию и проводил, дрогнувший, на кладбище умершую старушку; пришел домой, сказал, что ему что-то нездоровится, прилег, не вкусив никакой пищи и безмятежно, без всяких конвульсий, тихо, тихо заснул сном непробудным. Смерть была для него уже ожидаемая и желанная гостья: давно уже он о ней поговаривал: «Я, Маша, — говорил он в последнее время своей дочери, — должно быть скоро умру... смерти я не боюсь». А когда он получил скуфью, то, как дитя, радуясь архипастырскому вниманию, сказал будто-бы: «Это мне венчик во гроб». Сам он все приготовил для своего погребения, приготовился исповедью и соединением со Христом в Таинстве Евхаристии. Блаженная, скорая и безболезненная кончина! Он умер так, как желал и как дай Бог умереть каждому из нас!
13-го октября 1897 года часов в 11–12 дня колокольный звон возвестил горожанам о смерти о. Евфимия; 15-го октября в день Ангела о. Евфимия (ему исполнилось 70 лет) о. архимандритом (ныне Преосвященным Сергием, еп. Омским), в сослужении городских и некоторых приехавших из сел священников, было совершено погребение его. Стечение народа у праха почившего было необычайное. И вот здесь-то, на похоронах, все увидели и почувствовали кого мы лишились в лице почившего. Много искренних слез пролито было у гроба. В общем горе собравшихся при гробе почившего о. Евфимия православных здешних горожан и приезжих поселян принимали участие даже некоторые иноверцы. Нам доселе не приходилось видеть таких проявлений любви и уважения к почившему пастырю, какие мы видели здесь. Это действительно было тяжелое расставание духовных чад со своим любимым и незаменимым отцом-пастырем: с любовью и со слезами целовали ноги почившего. С болью вырывавшееся слово: «батюшка» носило здесь свой настоящий смысл и раздирало душу и трогало сердца присутствующих. «Не было у вас такого пастыря и не будет» — припоминаются нам слова, сказанные после отпевания расчувствовавшимся католиком-поляком. Да, действительно не много можно найти таких смиренных, безответных, бескорыстных священников- тружеников, не много можно найти таких пастырей-подвижников не здесь только, а во всей нашей обширной Православной Руси!
Подвиг есть и в сражении,
Подвиг есть и в борьбе;
Высший подвиг в терпении,
Любви и мольбе.
Есть у подвига крылья
И взлетишь ты на них
Без труда, без усилья
Выше мраков земных.
[А. С. Хомяков. 1859 г.]
Протоиерей Александр Соловьев 4-го окт. 1902 г. Гор. Семипалатинск.
_____________
Примеч.: Небольшая брошюра «Памяти иерея Евфимия», изданная в год его смерти, вся разошлась; от продажи ее образовался капитал имени почившего — 300 руб. Один близкий человек к почившему о. Евфимию уверял нас с клятвою, что года за два еще до своей смерти о. Евфимий раза три говорил ему, что «будут писать о нем, о. Евфимии, память». «И у меня, говорит этот духовный сын почившего, душа рвалась рассказать о нем; меня что-то толкало, начались как бы судороги от того, что храню тайну — некоторые события из жизни о. Евфимия; я со слезами бежал ко гробу и все говорил про себя: «Надо писать, надо писать!» Из слов этого почитателя покойного и слов дочери почившего мы узнали и передаем некоторые черты из жизни доброго пастыря.