Даниила (Мачкина Прасковья Емельяновна), схимонахиня

Духовным отцом Прасковьи Емельяновны был один из даниловских духовников архимандрит Серафим (Климков). В 1932 году они с мамой тайно приютили в своем деревенском доме владыку Феодора (Поздеевского), что было для них очень опасно. Паня, как все ее называли, свою жизнь полностью посвятила Богу, жила только верой, работала только в храмах, любила Данилов, была надежной помощницей многострадальной даниловской братии: ездила к ним в ссылки, отвозила письма, посылки. Ей полностью доверяли, она выполняла самые ответственные поручения. Во время войны матушка и сама прошла лагеря, правда, как она сама говорила, «всего» 5 лет, в то время как всем давали 10, и отбывала она их «как в санатории жила»: пекла хлеб в лагере – и все это «за Владыкины молитвы».

Из воспоминаний схимонахини Даниилы (Мачкиной):

– Когда я говорю о Владыке, вот странно, чувствую, что вот он – передо мной стоит. Я смотрю-смотрю: «Владыченька, милый, что ж ты со мной не поговоришь-то?»

Была у меня Владыкина фотокарточка, а теперь пропала. Рядом с отцом Иоанном Кронштадтским стояла, также за стеклом. Там он был с крестиком на клобуке, – значит, уже архиепископ. Куда-то пропала.

Когда Владыка вернулся из ссылки в Лодейное Поле, Свирьлаг , к нам пришла мать Ермогена  и попросила маму: «Благословите, чтобы владыка Феодор приехал отдохнуть к вам в деревню, уж очень он в ссылках измучился». У нас дом был в деревне – целая башня: двухэтажный, низ каменный, верх деревянный, дерево хорошее было, окна выше роста человеческого, света много. А мама говорит: «Я ведь не хозяйка, у меня хозяин – папочка. А вдруг что случится?» А мать Ермогена говорит: «Передайте ему – за Владыкины молитвы ничего не будет».

Когда мама стала говорить об этом папочке, он и говорит: «Ну, ты совсем у меня… Все ваши знакомые такие умные, а вот чего вы у меня такие дураки? Как ты не понимаешь? Вас у меня шесть человек, работаю я один. Если Владыку к себе возьмем – меня тут же посадят. Что ж вы без меня делать будете? Вы с голода все подохнете. Какие вы чудные?! Я прямо не понимаю». А мама говорит: «За Владыкины молитвы ничего не будет».

…Вот пришел к нам Владыка, проездом, с папочкой поговорил, познакомились, очень они друг другу понравились. Мне Владыка говорит: «Пань, тебе никакого старца не надо. У тебя отец идет по Закону Божию».

Папочка Владыке процитировал: «У Исаака было двенадцать сыновей» – и всех до одного перечислил. Я говорю: «А я ни одного не знаю, как зовут». Владыка говорит: «Отец – вот тебе и старец, никого тебе больше не надо, никакого старца». – «Хорошо», – говорю.

– А Вы тогда уже были чадом отца Серафима (Климкова)?

– Была уже у отца Серафима. Просто отец Владыку очень утешил, что тот Библию хорошо знает. Папочка все-таки окончил земское училище. В то время дети едва кто только первую ступень оканчивал, а он четыре класса прошел, был заведующим в магазине Кузнецовского фарфора.

В общем, мамочка разрешила в своем доме побыть. Приехал Владыка… А там зависть такая была кругом! Председатель колхоза невозможно злой был: «Приехали, живут без прописки». В район подал заявление: люди живут без прописки. Это год 32-й. Приехали из Каширы, проверили документы, сказали: «Дедушка, живи спокойно, никто не имеет права тебя трогать. Документы у тебя все нормальные. Ничего не бойся, только живи». Он, бедняга, конечно, уже был напуган. Ведь все время – ссылка, тюрьма, ссылка, тюрьма. Они ведь ему передохнуть не давали: только выйдет из тюрьмы – в лагерь, из лагеря придет – тут же опять забирают. В тот же день опять забирают. Они же ему не давали совершенно покоя.

Да, надо сказать, как я Владыку один раз во Владимир провожала. Владыка две службы в монастыре прослужил, и на третий день Рождества за ним пришли ⁴. А он был близ Данилова, у Клавдии Васильевны ⁵, у нее парадное выходило на улицу, а сзади калитка была во двор. Они, как только вошли, говорят: «Мы – иподьяконы, мы хотим попросить его служить». А на столе стояла его карточка, они карточку-то прямо схватили. Она говорит: «Ну, я теперь вижу, какие вы иподьяконы», – а Владыке как-то смогла шепнуть: «Владыка, уходи сейчас же». И он задним ходом, калиткой, вышел и ушел. Там, в низочке, еще одна верная семья жила. Дали ему пальто, шапку меховую, и он ушел. А потом кто-то ко мне приходит и говорит: «Владыка просит, чтобы ты пришла». Я прихожу туда к ним. «Вот, Паня, послужил три службы, больше не дали. Иди, – говорит, – возьми билет во Владимир. Бери и себе, сегодня уедем».

Сейчас в поезде готовая постель, а раньше постель с собой надо было везти. Ничего не было, только полка деревянная. Прихожу. «Ну, пошли». Поехали на вокзал, с постелью, сидим, послышался мне голос М. ⁶, я так прямо вся похолодела: «Владыка, лезь на третью полку. Быстро!» Он вскочил быстро, закрылся постелью. Я сижу – ни жива ни мертва. Если, думаю, он сейчас увидит меня, то поймет, что здесь и Владыка. Господи! Матерь Божия, пронеси, Владычица! Неужели конец? Я оглянулась, смотрю – прошел ли, а там никого нет. Вот как враг – показал его голос, вот прямо голос М. Это был не он. Потом все успокоилось. Владыка спрашивает: «Ты почему меня на третий этаж загнала?» – «А мне показался голос М.».

Приехали во Владимир полвторого ночи. Луна. Адреса у меня нет, адрес у Владыки. Извозчики были в то время. Подошел к извозчику: «Свободный?» – «Свободный». – «Задний Боровок» – «Садитесь». Приезжаем к дому. Извозчик спрашивает: «Какой номер дома?» – «20»  – Как раз на берегу какого-то ручья. Отец Димитриан  всегда смеялся: «Поселился на реке, по которой гусь пешком ходит».

Владыка подошел, позвонил, вышел кто-то, спрашивает: «Кого?» Владыка: «Отца Владимира». Тот отвечает: «Отец Владимир на приходе». – «Ну, матушку». – А тот спрашивает: «А кто спрашивает?» – А Владыка и отвечает: «Архиепископ Феодор». Я прямо опешила: «Владыко, что ж вы наделали-то, что ж вы наделали?!» – «А что?» – «Вы же не знаете, кто там спрашивает, вы же не знаете, и я не знаю. Отца Владимира нет, и матушка не вышла. Боже мой, Боже мой! Если бы я знала, я бы Вас не пустила звонить».

Выходит Марья Васильевна: «Пожалуйста, пожалуйста, Владыко, там две комнаты, все спокойно, все на месте. Раздевайтесь, чувствуйте себя хозяином. Это все ваше, все уже уплачено».

Он разделся. А мне-то и раздеваться уже некогда, мне надо на поезд успеть, надо бежать, чтобы в восемь часов быть дома. Владыка провожал.

– Писем от Владыки у Вас, конечно, не осталось?

– Нет, ничего не осталось. Какие письма?! Все было изъято или сами уничтожали!

Вот когда мы были в Даниловом монастыре у отца наместника, сидим мы у отца Алексия – я, отец Михаил (Карелин), и отец Алексий спрашивает: «Ну, так как было у Владыки-то?» Я говорю: «Вы, отче, забываете, что мы девчонки были, а он – Владыка. Нас не пускали во Владыкины покои. Мы знали только, что были там покои архиерейские, а потом, когда все закрыли монастыри, они жили все в покоях Владыки, разгороженные занавесочками друг от друга. И все, что было».

Владыка очень простой был в обращении с людьми. Когда он был у нас в деревне, очень любил, чтобы все время самовар шумел, и вот, пока печку топишь, он все напоминает: «Параскева, самовар помирает». Я бегу скорее уголь подсыпаю. В чашки разливать всегда любил сам. Вечером чай пил с топленым молоком, сам разогревал себе молоко и наливал чай. А в чай клал, когда были, розовые лепестки. Иконы в праздники Богородицы всегда убирали гирляндами из роз, вот он потом розы соберет, высушит и в чай кладет. Чай был душистый! Если спросят: «Интересно, что это за чай вы пьете?» – он отвечал: «Чай мы пьем свой. У вас такого нет и не будет». А чай был душистый от роз.

А матушка моя, она у меня простая такая была, как-то его спросила: «Владыко святый, вот ведь Вы за свои страдания получите Царство Небесное. А мы-то грешные...» – «А вы за то, что принимаете нас. Это великий подвиг. Это вам воздаст Господь, потому что такое время, когда люди боятся даже здороваться, вы нас принимаете. Господь не оставит. Нет-нет-нет, Вас Господь не оставит». И мамочка успокоилась.

…Владыка поднимался всегда рано, вставал в красный угол и все вычитывал наизусть. Пока он все прочтет, мамочка печь истопит, что-нибудь к завтраку обязательно испечет – или бисквитный пирожок, или лепешечек каких-нибудь. Когда он помолится, надо, конечно, чайку попить. Он так ослабел – все время в ссылке. Поставим самовар, попьем, и он опять начинает Богу молиться. А мамочка говорит: «Владыченька, а ведь мы чаю попили». А он: «Ну и что же, разве, попивши чаю, нельзя Богу молиться? Нет-нет, можно». Ну, можно так можно.

Мать Ермогена все время что-нибудь придумывала – старалась как-то Владыку утешить. Кровати были деревянные, матрасов, перин тоже в деревне не было. «Сейчас, Владыко, я тебе сделаю гамак». – «Не мудри ты, не мудри! Благодари только Бога, что не в лагере!» – «Нет, Владыко, я тебе сейчас сделаю гамак». Ну, сделала она гамак – он с гамаком вместе и провалился. А вытаскивать-то кто его будет? «Я тебе говорил, а ты все не слушаешь. Я же тебе говорил: ничего не делай. Мне очень хорошо на кровати. Нет – “хочу гамак”. Мало ли что ты хочешь? Вот тебя Господь и наказал – теперь вытаскивай».

– Болел Владыка?

– Болеть мы ему не давали, всячески старались его поддержать. У нас корова была, парным молоком его поили. Если не хочет парного – прокипятим. Владыка очень любил томленое молоко. Бабушка печку натопит, натомит – даем томленого молока. Питался Владыка очень просто. Как утром встанем, спросишь: «Что готовить?» – «Щи и кашу». – «Так ведь это же вчера было!» – «А что тебе еще надо?» – «Да нет, может, еще чего-нибудь хочется?» – «Щи и кашу». Щи кислые постные, а каша черная, гречневая, с молоком или морсом. Очень просто питался. Присылали ему из Ветлуги посылки его сестры старые, и он всегда, получая эти посылки, плакал: «Ведь я им должен помогать, а они в таком возрасте меня содержат!» Присылали грибы сушеные. Мы с Владыкой за грибами тоже ходили, помню, как он собирал грибы. «Владыченька, мы такие грибы не собираем. Смотрите, они уж “говорят” – их сожмешь, а они – пых!» – «Так ведь это тоже гриб!» – «Владыченька! Так надо же хорошие, белые надо собирать, а серые не берите, не надо. Бог с ними! Пусть они растут!»

Или вот еще что присылали – свеклы сварят, разрежут ее на куски и повялят в печке. Владыка получает посылку: «Пань! Цукатов хочешь?» – «А какие у Вас, Владыко, цукаты?» – «Откуда у него фрукты?» – думаешь. – «Сейчас я тебе дам», – и сует мне свеклу. Владыка очень любил пошутить. Над матушкой Ермогеной все время подшучивал, а она ведь губернаторская дочь была, воспитание получила!А Владыка видит, что матушка какой-то едой увлеклась, а у нас к чаю обязательно что-нибудь было испеченное, вот он посмотрит-посмотрит: «Да, мышь, наверное, вкусная, раз кошка за ней так бегает». Она все бросает: «Владыко, не говорите так…» – «А что я сказал? Ведь это же правда! Что ж ты испугалась-то?»

– А про лагерь Владыка что-нибудь рассказывал?

– В лагере что он испытал – Боже мой! Один раз мать Ермогена собиралась поехать к Владыке в ссылку, говорит: «Матрена Флоровна (это моя мама), отпустите со мной Паню». Почему попросила? Может, у нее тяжелая клажа была – не помню. Но почему-то в этот раз одна она не поехала. А там так – доедешь до определенной станции, а дальше начинается зона, где только заключенные ездят и вывозят из леса древесину. Нам туда дороги нет, там только заключенные. Мы в вагон залезли, и тот, кто сопровождает поезд, на наш вагон наложил пломбу. Едем дальше. Боже мой! Я вся дрожу, думаю – куда же они нас привезут? С лесом вместе свалят – вот тебе и смерть, и костей наших не найдут. Едем дальше, батюшки родимые! На каждой станции простукивают – ловят беглецов. А мы дрожим, разговаривать нельзя. Услышат – снимут и отправят вместе с заключенными. Вот уж страху натерпелись!

Ладно. Приехали. Матушка Ермогена говорит: «Сейчас у Владыки час обеда». Она такая ушлая была (это, видимо, в смысле шустрая и ловкая. – Ред.), где уж она доставала денег – я не знаю, но из лагеря она приводила Владыку на частную квартиру обедать. Привела его обедать, он в лагерном халате брезентовом, снял, бросил на пол. Она тут же подняла – одежда Владыки, архиерея, нельзя, чтобы на полу лежала. Вот, значит, обедом покормили мы его, он и говорит: «Пойдемте посмотрите, где я работаю». Пришли – на берегу реки Свири огромные кучи цепей, и он их караулит. А там сильные ветра были и очень холодно. Думаю: «Кто их возьмет? Кому они нужны?» А его, бедного, караулить поставили на страшном ветру.

...Когда меня арестовали в 1942 году, то обо всех спрашивали. Я им говорю: «Я знаю, что вы меня взяли за веру». – «Мы за веру не берем». – «А за что же ты меня взял, скажи, пожалуйста: я поездов под откосы не пускала и никаких диверсий не совершала. За что ж ты меня взял? Только за веру».

Обычно они карточку чью-нибудь показывали: «Вот этого знаешь?» – «Знаю». – «Как ты его знаешь?» – «Так, он ведь был настоятелем Данилова монастыря, а я в церковь ходила. Я знаю все его проповеди, как он говорил, помню все его службы».

Службы Владыки никогда никто не пропускал. Два часа мог проповедь говорить, муха пролетит – слышно, никто с места не сдвинется, все будут стоять до последнего.

Следователь спрашивал: «Чем он вас привлекал? Когда про власть говорил?» – «Это к нему не относится. И к нам тоже не относится. Он говорил проповеди на Евангелие, во всяком случае, власти он никогда не касался». – «Как же так – не касался? Ведь он все время от власти страдал, и что же – он никогда власть не ругал?» – «Никогда не поминал». Даже в НКВД удивлялись его мужеству – что он страдал, но никогда на поклон к властям не шел. Он все терпел. Говорил: «Положено нам все терпеть». И нас тоже учил все терпеть.

В Данилов ходил, в основном, народ простой, поэтому Владыка исключительно простые проповеди говорил. До всех доходило. Он плачет – и все плачут. У нас был еще отец Михаил – тот очень любил богословские проповеди говорить. Была такая Валентина, она была в Данилове бухгалтером, так она встанет впереди и рот разинет. Кончит отец Михаил проповедь, мы ее спрашиваем: «Валь, что отец Михаил говорил-то?» – «Я не знаю». – «Так ты же первая, рот разинув, стояла. Что ж ты около него первая стоишь, а ничего не знаешь?» Отец Михаил только богословские проповеди говорил. А никто ничего не понимал.

А Владыка на прочитанное Евангелие говорил. Про жизнь говорил: «Все идет по плану – будет еще хуже».

– После закрытия даниловских храмов вы куда ходили?

– Владыка разрешал ходить только в такие храмы, где власти не поминают. Говорил: «Если в монастыре станут поминать власть – меня пусть не поминают». Говорил: «Где Сергия (митр. – Ред.) поминают – там еще можно молиться, а где власти поминают – туда не ходите». Мы и не ходили. Мы молились дома, никуда не ходили. Во всех церквах были обновленцы, а мы молились дома.

– А когда начали ходить в храмы?

– После войны, когда заступил Патриарх Алексий I. Но мы все равно часто дома службу правили. У меня все книги были, я всегда старалась приобретать богослужебные книги. У меня были девчонки – одна первым голосом пела, другая – вторым. Они поют, а я читаю.

Следователь – такой глупый был! – вызвал и стал спрашивать, показывает на какого-нибудь Владыку: «Это владыка Амвросий?» – «Я знаю владыку Амвросия – это не владыка Амвросий». А я ж всех владык видела, знала наперечет. – «А ты что, архиерей?» – «Нет, не архиерей». – «А как же ты правишь службу?» – «Да, я правлю службу, но я не архиерей». А меня девчонки всегда Архиереем звали. – «Ты ведь службу всю знаешь?» – Это, значит, по цепи кто-то сказал. – «А ты сама себя архиереем не считаешь?» – «Сама себя архиереем не считаю, а люди называют – да». Свои книги были, мы со своими книгами и с певчими придем, кто попросит Канон Великий читать, скажут: «Ко мне приходите». Ну, соберутся 10–15 человек, одна читает, а они все поют.

Причащались мы раз в месяц, как батюшка благословил, кто-нибудь приезжал из священников, отец Павел (Троицкий) ⁹ чаще всего был. Приедет, причастит всех и опять уезжает. Отец Павел – какой у него голос был! До сих пор у меня в ушах его голос! Как они антифоны читали! Когда после чтения Евангелия антифоны читают, перекличкой – один куплет М., а один – отец Павел, а у него был сильный баритон. Господь говорит Иуде: «Я ли тебя чего лишил? Лишил ли Я тебя чудотворения? Не омыл ли Я тебе ноги? И ноги Я тебе омыл, и не лишил тебя чудотворения». А отец Павел: «А злочестивый Иуда не восхотел разумети», – громко так, чисто, резко, – «А злочестивый Иуда не восхотел разумети!» Да, все Господь ему, М., разъяснял, и все равно он не уразумел.

– Владыка считал, что Церковь не должна общаться с богоборческими властями? А если эти власти уничтожат Церковь?

– Владыка говорил: «Держите, сколько можете. Но ничто нечистое да не входит в Церковь». Как они изощрились: всякая власть от Бога – и все хорошо! Владыка говорил: «Неправильно это, неправильно!» Он за это 20 лет не выходил из тюрьмы: тюрьма – ссылка, тюрьма – ссылка. Вот сколько он страдал! И расстреляли в 37-м.

– Владыка считал, что Церковь не уничтожат?

– Нет, не будет этого. Господь сказал: «И врата адовы не одолеют ея» (Мф. 16, 18). Церковь будет существовать. Конечно, силы нужны, борьба нужна. Если будет, говорил, правильная жизнь – Господь сохранит Церковь.

– А как Владыка относился к тем, кто все-таки поминал власти?

– Он с ними не сообщался. Он считал, что этого делать нельзя. Говорил: «Если будете поминать власти, то мое имя не поминайте».

– Владыка строгий был?

– Он очень простой был, очень простой. Строгий был, но справедливый. Вот я посмотрю на его карточку – точь-в-точь он сидит: очень спокойный, рассудительный, как будто он никогда ничем не возмущался. Нет, возмущался.

Я очень озорная была на язык. Язык мой виноват. Нам тогда надо было уже уезжать из деревни – мы уезжали всегда до Покрова, – а он не дает. Не то чтобы прямо так и говорит, но уехать мы никак не можем. От нас можно было на Зарайск, можно было на Озера, можно было на свою станцию. Куда ни поедем – нигде нам ходу нет, приезжаем обратно. За 15 километров до Озер поехали – мост развели, и через реку нет езды, приезжаем опять обратно. До Зарайска – там тоже мост развели, приезжаем обратно. А я ведь такая «умная» была (что мне за это на том свете будет – не знаю), я говорю: «Владыка, что ж Вы нас мучаете-то?!» – «Что ты, Паня, я тут ни при чем!» – «Как же Вы ни при чем, разве я не вижу? Вы не даете благословения – нам нет дороги. Куда мы ни поедем – обратно приезжаем, куда ни поедем – обратно приезжаем. Чья же это работа? Ваша. А ведь у нас там папа. Он волнуется, нас ругает: “Что вы там сидите?” У нас там младшие дети». – «Это ты права, конечно, права. Ну что с тобой поделаешь?! Поезжай». Приехали мы на свою станцию, и нам тут же дали билет, и мы тут же поехали. Все за Владыкины молитвы…