Митроцкий Михаил Владимирович, протоиерей

Активно участвовал в политической жизни страны, придерживался монархических взглядов. Считал, что «единение православного духовенства с патриотически- и церковно-настроенными мирянами является не преступлением духовенства, а добросовестным исполнением им своего гражданского долга» (из его выступления в Государственной Думе). Входил в состав Совета местного отдела Союза русского народа, был членом Киевского клуба русских националистов.

В Думе состоял секретарем комиссии по вероисповедным вопросам, членом комиссий по народному образованию, старообрядческим делам, а также (после начала войны) — комиссии о "мероприятиях по борьбе с немецким засильем во всех областях русской жизни". Активно участвовал в движении за народную трезвость, редактируя издававшийся в 1914 г. в Санкт-Петербурге ежемесячный журнал «Отрезвление».

В январе 1917 г., за месяц до Февральской революции, составил для Государя Императора Николая II «Записку» от «православных русских кругов г. Киева», представленную Императору председателем Государственного Совета И. Г. Щегловитовым (1861–1918). Документ широко обсуждался общественностью и был высоко оценен Императором. «Во имя блага отечества, во имя победы над врагом», в «Записке» предлагалось «поставить Государственную Думу на указанное ей основными законами место» или распустить «по причине ее абсолютного нежелания работать в условиях существующего государственного строя».

После революции, по словам служившего в 1920-х гг. в Петрограде архимандрита Феодосия (Алмазова), принадлежал к той части петроградского духовенства, которая содействовала митрополиту (впоследствии Патриарху) Сергию (Страгородскому) в выработке курса на выстраивание отношений с советской властью, и именно через прот. Михаила осуществлялись контакты этой части духовенства с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя.

Митрополит Евлогий (Георгиевский), под началом которого о. М. Митроцкий служил в Управлении церковными делами в оккупированных областях (Галиция) в 1915 г.,  характеризовал его как "энергичного работника, способного, умного, по характеру горячего".

В Соловецком лагере содержался сначала в 1-м взводе 13-й (карантинной) роты (Троицкий собор с прилежащими помещениями), затем работал делопроизводителем в одной из контор лагерного управления, жил в Новобратском корпусе монастыря, на 2-м этаже, напротив Преображенского собора, в комнате (бывшей монашеской келли) вместе с писателем О. В. Волковым (1900–1996).

Из воспоминаний О. В. Волкова о протоиерее Михаиле Митроцком (1928–1929) (Погружение во тьму. М., 1989. С. 63–65):

"Был он с виду типичный русский батюшка — добродушный, полный, приземистый, приветливый. Небольшая бородка и мягкие пухловатые руки.

— Ну что тут у вас? — говорил с порога кельи отец Михаил. — Что хорошего слышно?

Непременно хорошего! Ни десятилетний срок, ни пройденные испытания не отучили отца Михаила радоваться жизни. Эта расположенность — видеть ее доброе начало — передавалась и его собеседникам: возле него жизнь и впрямь казалась светлее. Не поучая и не наставляя, он умел рассеять уныние — умным ли словом, шуткой ли. Не прочь был пошутить и над собой.

Отец Михаил нисколько не погрешал против истины, говоря, что не тяготится своим положением и благодарит Бога, приведшего его на Соловки. Тут — могилы тысяч праведников. И молится он перед иконами, на которые крестились угодники и подвижники. Вера этого ученого богослова, академика, была по-детски непосредственной. Верил он всем существом, органически.

Из нашего каждодневного общения я вынес четкое впечатление о нем как о человеке мудром и крупном. По манере жить, умению входить в дела и нужды других можно было судить о редкостной доброте — той, что с разумом. Его находчивость и острота в спорах позволяли представить, как блистательны были выступления депутата Государственной Думы священника Михаила Митроцкого с ее трибуны.

...Духовенство на Соловках поголовно зачислялось в роту сторожей. Отец же Митроцкий подшивал бумаги в какой-то конторе Управления. На работу он ходил в военного покроя тужурке и сапогах. Вечером же надевал рясу, скромную скуфью и шел за монастырскую ограду. В кладбищенской церкви святого Онуфрия регулярно отправляли службы немногие оставленные на острове монахи.

В двадцать восьмом году еще разрешалось заключенным — духовным лицам и мирянам — посещать эти службы. Православным был отведен храм на погосте. Прочим вероисповеданиям и сектам — часовни и церкви, каких много было разбросано вокруг монастыря.

Вечером закрывались «присутствия» и «рабочая» жизнь лагеря замирала. Удивительно выглядела в это время неширокая дорога между монастырской стеной и Святым озером. Глядя на идущих в рясах и подрясниках, в клобуках, а то и в просторных епископских одеждах, с посохом в руке, нельзя было догадаться, что все они — заключенные, направляющиеся в церковь.

Мерно звонил кладбищенский колокол. Высокое северное солнце и в этот закатный час ярко освещало толпу, блестело на глади озера. И так легко было вообразить себе время, когда текла у этих стен ненарушенная монастырская жизнь...

Мы шли вместе с отцом Михаилом. Он тихо называл мне проходящих епископов: преосвященный Петр, архиепископ Задонский и Воронежский; преосвященный Виктор, епископ Вятский; преосвященный Илларион, архиепископ Тульский и Серпуховский... Тогда на Соловках находилось в заключении более двадцати епископов, сонм священников и диаконов, настоятели упраздненных монастырей.

— Думаю, настало время, — говорил отец Михаил, — когда русской православной церкви нужны исповедники. Через них она очистится и прославится. В этом промысел Божий. Ниспосланное испытание укрепит веру. Слабые и малодушные отпадут. Зато те, кто останется, будут ее опорой, какой были мученики первых веков. Ведь и сейчас они для нас — надежная веха... Вот и вы — петербургский маловер — поприсутствуете на здешних богослужениях и сердцем примете веру. Она тут в самом воздухе. А с ней так легко и не страшно... Даже в библейской пещи огненной".