Любовь (Журило Ефросинья Никитична), монахиня

С 1907 г., после смерти родителей, посели­лась у брата в г. Богодухове Харьков­ской губ.: пела в церковном хоре, воспитывала племянников. Посещала богослужения в Богодуховском женском монастыре.

В 1938 г. вместе с монахиней Надеждой (Бреннер) выехала в Москву; жила нелегально у знакомых, затем по­лучила прописку в подмосковном пос. Болшево (ныне в черте г. Королева) и работала уборщицей в школе. С марта 1948 г. проживала в с. Владычня, ныне Лихославльского р-на Тверской обл.

«Близкая подруга матушки Любови, монахиня Наде­жда (Бреннер), ос­тавила подробные воспоминания о ее жизни. Буду­щая подвижница с детства любила молиться, пела в храме, помогала ближним. В Мар­фо-Мариинской обители она ока­залась чудесным образом: в июне 1912 г. в Богодухове девушка уснула летаргическим сном, в котором подробно видела обитель, о которой прежде не слышала, и великую княгиню Елизавету Феодоровну. Приехав в Москву, она разыскала обитель и была принята настоятельницей, которую сразу же узнала. Впоследствии она рассказала о своем видении протоиерею Митрофану Сребрянскому, записавшему в дневнике: "Свидетельствую своей священнической совестью, что все, записанное мной со слов сестры Евфросинии, верно".
В 1918 г. великая княгиня Елизавета Фео­доровна была арестована и казнена. Обя­занности настоятельницы перешли к ее ближайшей помощнице Валентине Серге­евне Гордеевой. В феврале 1919 г. церковное имущество обители было передано Марфо-Мариинской трудовой общине. В совет об­щины, возглавляемый В. С. Гордеевой, вошли К. П. Гумилевская, Е. Н. Журило, М. А. Хаджи и др. Внутренний распорядок, состав сестер милосердия в большинстве своем оставались прежними, но жизнь ме­нялась. 6 февраля 1925 г. был аннулиро­ван устав Марфо-Мариинской общины, в июне того же года община была переимено­вана в "Марфо-Мариинскую артель сестер милосердия". Артель занималась обслужи­ванием ранее принадлежавшей общине и арендуемой Комиссией по улучшению бы­та ученых врачей (КУБУВ) платной боль­ницы, разделяя с КУБУВ доходы. Кроме того, медицинские сестры артели вели частную практику, остальные члены арте­ли занимались пошивом одеял и другими ремеслами, чтобы прокормить себя и дру­гих. В октябре 1925 г. в газете "Правда" появилась статья "Советские Марфа и Ма­рия", в которой Марфо-Мариинская трудо­вая артель была названа "районным цер­ковно-черносотенным агитпропом". Отме­чалось также: "Весь прошлый уклад жиз­ни, вплоть до диаконисских служений в домашних церквах сохранен целиком; до­машняя молельня великой княгини и ве­щи, ей принадлежащие, хранятся и посей­ час как реликвия; помещения "трудовой обшины" сплошь увешаны великокняже­скими портретами и изображениями со­сланного в Нарым духовника Митрофана Сребрянского... Советских Марфу и Марию пора бы ликвидировать". Статья возымела свое действие: в скором времени в оби­тель прибыла комиссия с "ревизией" и будто бы выявила много нарушений в фи­нансовых и хозяйственных документах. В ОГПУ был отправлен соответствующий акт, против сестер возбудили уголовное дело. По указу начальника 6-го отделе­ния Секретно-оперативного управления Е. А. Тучкова обитель решили ликвидиро­вать и всех ее членов выслать из Москвы. Сестер по очереди вызывали на допрос на Лубянку, затем отпускали под подписку о невыезде. 18 февраля 1926 г. в обитель при­был вооруженный отряд. Командир зачи­тал постановление НКВД о высылке всех сестер и о ликвидации Марфо-Мариинской трудовой артели. Многим запретили жить в Москве и губернии с правом выбора места жительства, наиболее ревностных сестер во главе с настоятельницей сослали в Тур­кестан. В условиях ссылки дар деятельной любви, присущий матушке Любови (в то время еще Евфросинии), проявился осо­бенно ярко. Монахиня Надежда (Бреннер) вспоминала: "В Туркестане Фрося сняла комнату за 10 рублей, с ней были сестры Мария Алексеевна [Хаджи] и Мария Вои­нова. Надо было искать работу, денег не было. Она начала с торговли: купила семе­чки и продавала по пять копеек стакан. Ссыльных жалели, и ей, бывало, и 10 и 15 копеек заплатят. На это она жила и со­держала сестру Марию Алексеевну, а Ма­рия Воинова поступила в больницу сестрой и жила отдельно. Фрося брала стирку на врачей, в аптеке мыла посуду; летом в го­родском саду пела украинские песни сво­им чудным басом, собирая много людей. Зарабатывая тяжелым трудом, она еще  и мне посылала деньги..." По окончании ссылки сестры с В. С. Гордеевой выехали в Ростов, но прожили там недолго: архиепи­скоп Варлаам (Ряшенцев) благословил всех разъехаться во избежание нового ареста, и они вернулись в Туркестан. Монахиня На­дежда вспоминала: "В Туркестане жить бы­ ло спокойно, узбеки к нам относились очень хорошо. Фрося и Мария Алексеев­на дома стегали одеяла на продажу. Я по­ступила бухгалтером в Продснаб. Потом Фрося открыла ларек и торговала мороже­ным. Жили безбедно. Продолжали жить по уставу Марфо-Мариинской обители, мно­го молились... Вспоминаю приезд Владыки Варлаама (Ряшенцева). С Владыкой приехало 60 мо­нахинь... Владыку мы оставили у себя, а остальных Фрося разместила по кварти­рам... Вообще всех прибывающих ссыль­ных ГПУ посылало так: "Идите в трудо­вую контору Журило (фамилия Фроси), она вас устроит". Она устраивала и на рабо­ты... Много прошло ссыльных через Фро­сю. Много было таких, у которых ничего не было: надо за них и квартиру оплатить, и одежду, и обувь достать, и питать... И ме­бель она находила: столы, стулья, кровати. Иногда ей попадало, но она не смущалась: всегда веселая, за все благодарит. В то вре­мя было тяжело с питанием: Фрося с тру­дом возила продовольствие, и часто его от­бирали... Сколько ни приезжало ссыльных, Фрося всех устраивала, дома бывала мало. Еще партия монахинь была. Одна из них умерла от черной оспы. Одну, Августу, мы взяли к себе. Она заболела сыпняком. Мы вместе с ней спали, ели и не заразились... У нее — у Фроси — был особенный дар слез. Мы тоже, бывает, плачем — от обиды, от злости, плачем, если не удается что. У нее этот дар был постоянный, как будто она за всех плакала. Ей было дано молиться за весь мир и плакать. Начинала благодарить или просить Бога — и тут же слезы. Так она молилась за человека. Мы заплачем, у нас что-то там покажется, капнет, а у нее — по­токи. Когда она плакала за людей, она об­ливалась слезами... Старец Алексий — знаменитый был такой прозорливый старец — сказал: "Имя ей — Любовь, и не менять больше. С этим име­нем и умереть". Фрося, какая она была! Таких в мире — на счет, особенная жизнь. Бывают жизни избранные. Она дары име­ла и на других изливала..."» (За Христа пострадавшие : Гонения на Русскую Православную Церковь … Кн. 9. С. 660–663).