Лебедев Дмитрий Исидорович, священник

«...Летом, конечно, учиться не полагалось, ибо все были заняты сельскохозяйственными работами. Отчасти вследствие нужды, отчасти вследствие любви отец сам всегда занимался работой: пахал огород, копал грядки, сажал и молотил. Поэтому и мы все, без исключения, работали, хотя не косили и не пахали, но помню — сестры иногда молотили, и все остальные сельскохозяйственные работы производили все вместе. Я в этом возрасте, конечно, мог только поливать и возить сено и снопы, и это доставляло удовольствие. Но для этого нужно было уже иметь порядочную сноровку, ибо у нас местность была довольно гористая. Так дело шло до осени 58 года, когда мы с отцом, матерью и младшей сестрой должны были переехать в село Каспля за Смоленском. 

Здесь считаю уместным сказать о деле отца, послужившим переворотом в его жизни. Отец наш был человек весьма добрый, снисходительный, молчаливый, но любивший веселых людей. Он был всегда аккуратен по службе, трезв, уважителен и спокоен, был любим всеми прихожанами и уважаем соседями, сослуживцами и причтом, но он был горд по отношению к высшим себя, считал для себя оскорблением гнуть шею перед вышестоящим и терпеть не мог неправедности как к себе, так и к другим. Раз задетый за живое, он не останавливался перед опасностью и шел напролом. Это было время крепостного права. Граф Ефимовский, бывший наш помещик и предводитель дворянства, был человек взбалмошный и самолюбивый. Он был должен отцу за обучение его детей. Из-за чего у них произошла ссора, я не знаю, но они оба были самолюбивы и повод к крупному разговору мог часто явиться, а за сим уже разрыв. Граф, например, требовал, чтобы обедню не начинали ранее 10-ти часов, а отец отвечал, что у меня прихожан 600 душ, а не один граф, и служил по-своему. Отсюда, вероятно, еще несколько столкновений. Стали на позы. Нужно попа сжить, но самому начать дело трудно и, пожалуй, останешься в дураках, ибо придраться не к чему. Тут является на выручку молодой пономарь и берется устроить дело, но, очевидно, не сумел составить плана и дело с самого начала идет глупо. Я очень хорошо помню эти первые моменты. Отец мой лечил кой-чем больных людей и животных. В один темный осенний вечер, часов около девяти, к удивлению всех, является пономарь и просит отца немедленно прийти к нему посмотреть заболевшую корову. Как добрый человек, принимающий к сердцу горе сослуживца, отец немедленно одевается и идет. Но не более, как через 2–5 минут возвращается обратно и молча ложится на постель. На вопросы матери, почему так скоро, что случилось, он ответил, что уже не нужно. Но после оказалось, что его около нашего дома встретила свояченица пономаря и просила не ходить, потому что затевается что-то недоброе против него. Это было в субботу. В воскресенье после утрени является опять пономарь и требует с причащением к своей жене. Понятно, в каком состоянии был отец. Он сказал, что придет и пошел служить обедню. После обедни, только что отец стал пить первую чашку чаю, как влетает опять пономарь и с нахальством требует с причащением. Отец был раздражен, идет. Входит в комнату и, не видя больной, обращается с вопросом, где же больная. Ответ: «Я тебя не за тем призвал». Отец к двери, а дверь заперта снаружи. Сила ли отца или трусость противников, но только при сильном толчке дверь отворилась, и отец ушел.

1 февраля [1895 г.]. Вот с этого момента началось дело. Отец, конечно, подал жалобу и пошла история Это было время крепостного права. Когда помещик приказывал свидетелям показывать так, а не иначе. Но, несмотря на это, свидетелей трудно было подыскать, народ любил отца. Но если следствие не дало данных для обвинения отца, то консистория была закуплена графом и дело решено не в пользу отца. Но дело дошло до Синода, отец оправдан и ему велено дать лучшее место. Его назначили в село Касплю, Поречского уезда, за 300 вер[ст]. Конечно, переезд за 300 в[ерст] из круга родных, был весьма тяжел для всех, но отец, по-видимому, не унывал, хотя не имел понятия о тех краях. Решено было двух сестер оставить здесь, а я с сестрой, мать и отец должны были после Покрова ехать на новое место. Конечно, продолжительный суд (он, конечно, тянулся 2 года) сильно подорвал благосостояние отца. Отец для переезда устроил дроги для сундуков и телегу с кибиткой для нас. Перед отъездом собрались многие родные и начался рев, не плакал только отец. Переезд за 300 вер[ст] в осеннее время чрезвычайно тяжел и нужно было иметь силы и дух, чтобы не пасть духом. На первом же переезде ночью у нас сломалась в лесу около Бяколова ось и мы часа три простояли, пока справили телегу. Из этого путешествия я мало помню, знаю только, что мы ехали и ночью в темноту. В то время было не безопасно ездить по большой дороге, ибо водились разбойники, но отец этого не боялся. Сколько времени мы ехали, не знаю, но, вероятно, неделю и, наконец, добрались до места.

Село Каспля, куда мы приехали, оказалось весьма хорошим и живописным. Церковь и дома священнослужителей стояли на огромной горе, которая представляла собой как бы остров, который огибала река Каспля. Около села большое рыбное озеро. Каспля — село большое и разброшенное. Мы поместились в домике, купленном для нас, кот[орый] состоял из кухни, одной комнаты и двух темных чуланов. Помещение было, конечно, крайне тесное, но отец скоро освоился с местом, его скоро узнали и полюбили, как сослуживцы, так и приход. В это время старший брат заболел тифом и его должны были перед святками взять домой. Так как отец любил молодежь, то к Святой [неделе] к нам нагрянуло человек 12 Пражских сородичей из семинарии и тут уже пошло веселье. Где все они познакомились, я не помню, но помню только, что в сем было весело и село стало совершенно неузнаваемо. Народ в той местности любил духовенство и поил его до положения риз. Отцу первое время было трудно ходить по приходу, ибо причт после трех домов был не в состоянии ходить. Тогда он заключил с ними условие, чтобы они ходили по очереди, пока один спит, другой ходит и сначала не превилось, что отец трезв. Напоить священника и возложить его на телегу доставляло удовольствие. Народ был совершенно невежествен в религии и духовенство ничего не сделало для его просвещения. При крещении, напр[имер] не возлагали крестов и их не было даже в церкви, так что отец должен был купить на свой счет. Разсуждения — кому богавать, когда Бог умрет, не вымысел, а я сам слышал такие вопросы. Понятия о праздниках не было. Имена были все исковерканы до неузнаваемости, так что и отец затруднялся перевести имя. Анна — Ганна, Агафья — Ганья, Афанасий — Фенька, Дмитрий — Змитрох, и т. д.

Когда однажды отец пошел с молодежью в деревню для чтения поминаний, то молодежь так хохотала, что отец тоже не вытерпел и ушел. Вообще мы встретили много такого, о чем и понятия не имели. Жаль, что я был в то время мал. Летом у нас тоже гостила молодежь. Здесь я начал ходить в школу, где было 2 класса. Чему там учили и как — не помню, но должно быть, довольно плохо. Учителем был студент Александр Младов, кот[орый] теперь там же священником. Учеников в классе было человек 30. Училище было образцовое — министерское. Два других священника пили очень сильно. Церковь, несмотря на большой приход, была плохая, деревянная. Приход был большой и хороший, и отец после очень жалел, что хлопотал о переводе в прежнее село. Но за него стали просить Синод прихожане прежде, нежели он узнал, куда его перевели и уже не хотел отказываться. Конечно, этому много способствовала и мать, кот[орую] тянуло в родной круг» (Дневник депутата ...).