Волковский Александр Константинович, протоиерей

В 1920 г. эмигрировал в Египет, эвакуировавшись из Новороссийска на предоставленном англичанами для русских беженцев судне. После долгого и тяжелого морского перехода на переполненном корабле попал вместе с другими соотечественниками в лагерь для русских беженцев, устроенный англичанами посреди пустыни. Воспоминания об этом морском переходе и жизни в лагере содержатся в книге русского журналиста и писателя А. А. Яблонского. Там же помещено и яркое повествование об устройстве отцом Александром лагерного храма:

«В нашем лагере, в общей сложности, было миллионов сорок денег, но исключительно русских: глупых "керенок" и дурацких "колокольчиков". В Египте эти деньги иногда покупали для коллекции богатые греки. Но биржевой ценности они, конечно, не имели никакой. Луковицу нельзя было купить за миллион "керенок".

И оттого весь лагерь был объят каким-то "безденежным унынием". Это совсем особенное чувство, когда вы знаете, что в кармане у вас нет ни одной копейки — и нет, и не будет, — и что вы не можете купить даже коробки спичек или марку на письмо.

Вот докурите ваши папиросы, износите штаны, которые на вас и истреплете обувь, а дальше "все будет кончено" и наступит босячество.

На примере прежних поселенцев лагеря мы все это видели. Мы видели, так сказать, "дештанизацию" беженцев и ту горькую, беспомощную нищету и сиротство, до которых они дошли. Я сам видел, какие чудеса делали наши молодые офицеры, уже прошедшие полный цикл "дештанизации", когда они, бывало, снаряжали кого-нибудь из товарищей в Каир, чтобы подать прошение русскому послу. Плакать хотелось, когда эти бедняки собирали по палаткам "костюм" для своего ходатая. В одной палатке добудут штаны, в другой выпросят рубашку, в третьей выклянчат сапоги, в четвертой — носки и шляпу... С мира по нитке...

Это безденежье и эти общие копеечные драмы, в которых все мы принимали невольное участие, налагали печать безнадежности на весь лагерь.

И, однако же, были и среди нас люди, которые даже и в этой обстановке не теряли энергии и работали не для себя, а для всех.

И первым среди них был наш пароходный батюшка, неутомимый хлопотун, отец Александр. Это был очень трогательный и очень милый старичок с добренькими серыми глазами и с дремучей бородой Черномора. О нем и об его семинарском аромате в лагере ходили всевозможные анекдоты. Но о. Александр был положительно обаятелен в своем бескорыстии. Он ходил в старенькой, заштопанной и заплатанной рясе и в заплатанных сапогах с какими-то рыжими голенищами. Но он наотрез отказывался брать с нас какую бы то ни было плату за требы. Он вечно хлопотал о религиозных нуждах своих прихожан и с первых же дней нашего поселения в лагере задумал построить православный храм.

Это была до наивности смелая мысль — построить церковь из ничего. И наши скептики считали долгом своим предостеречь увлекающегося героя. Я первый расхохотался.

Да что такое вы говорите, о. Александр? Ведь у нас, как говорится, ни коня, ни воза — из чего же строить-то? Из песочку, что ли?

— А Христос на что?

Он сказал это с такой наивной и детской, совсем детской верой, как будто Христос стоял у него за спиною и только что обещал сотворить чудо.

Мое недоверие разделял и весь лагерь.

Ведь у вас, батюшка, ни одного камня, ни одной доски и ни одного гвоздя. Как же строить?

— А Христос на что?

Через неделю, однако, о. Александр в нашей общей столовой самодовольно поглаживал свою дремучую бороду Черномора и говорил:

— Выпросил у англичан для сооружения храма навес... Изволите знать, где старые больничные койки хранятся?.. Англичане весьма любезно согласились.

Мы все знали этот навес и только плечами пожали. Представьте себе несколько столбов, вбитых в землю и на них соломенная крыша. Вот из этих-то столбов о. Александр и задумал создать храм Божий.

Но ведь ни стен, ни дверей при навесе нет?

— А Христос на что?

А через два дня о. Александр опять гладил свою пушистую серую бороду, расстилавшуюся веером по впалой груди, и говорил:

— Выпросил у англичан старые циновки из купален, где они душ берут. Ежели циновочки протянуть от столба к столбу, так и стены получатся... Завтра и к делу приступаем: молодые офицеры и гимназисты весьма любезно согласились помочь.

А через два дня опять:

— Господа художники согласились написать весь иконостас. Это поразительно любезно с их стороны.

Участие художников в замысле о. Александра несколько поколебало общее недоверие. Но скептиков было еще много.

— Позвольте, батюшка, но ведь у вас нет даже церковного облачения?

— Действительно нет, ничего нет...

— Так как же вы будете служить? В чем?

— А Христос на что?

Мы опять пожали плечами, но дня через четыре о. Александр снова объявил в столовой:

— Ездил я, господа, к патриарху Александрийскому и Атиохийскому и умолил его святейшество пожертвовать нам церковное облачение и Церковную утварь. Облачение, хотя и в ветхом состоянии, однако же, вполне еще пригодно...

Признаюсь, эта энергия совсем разогнала мой скептицизм.

Циновки уже были натянуты между столбами и была уже сделана какая-то дверь, и о. Александр "умолил англичан" дать дерева на сооружение креста над храмом, и какие-то люди уже этот крест делали и уже совещались, как его водрузить. А о. Александр все носился по лагерю в своей заплатанной и ветхой-ветхой рясе и все "умолял", склонял, уговаривал и затем объявлял в столовой:

— Организуется, господа, церковный хор... Я умолил наших певцов и певиц, и сегодня вечером состоится первая спевка... Прошу покорнейше пожаловать.

— А ноты где же у вас?

— По счастью, имеются и ноты. И в великолепном состоянии и образцовом порядке.

— А требники, а богослужебные книги, батюшка?

— А книги у меня с собой привезены.

Через две недели нельзя было узнать бывшего старого навеса, в котором хранились больничные кровати. Политый водой и утрамбованный песок походил на плотный пол. Прекрасный иконостас горел свежими, яркими красками и казался таким новеньким, наивным, светлым и чистым. Внутри циновочные стены были убраны очень изящно пальмовыми ветками (о. Александр "умолил" кого-то привезти эти ветки из соседнего оазиса). Откуда-то появились коврики, появились тесовые аналои, задрапированные и расшитые дамами. Откуда-то появились старые иконы прекрасного письма, кто-то соорудил амвон, кто-то затянул его ковром. А по вечерам, тут же, возле бывшего навеса, гремел огромный, мощный, поистине замечательный хор. О. Александр ходил, как именинник. Все такой же заплатанный, заштопанный, старенький, больше похожий на нищего, чем на священника, он, казалось, земли под собой не слышал. И целые дни он носился, как дух животворящий, и все созидал, творил, вдохновлял...

В последний раз, перед освящением храма, я видел, как он с гимназистом Петей строил "колокольню".

К высокому столбу, на проволоке, был подвешен кусок рельса и о. Александр учил Петю "звонить" в этот "колокол" железной палкой.

— Едва, знаете, умолил Петю быть нашим звонарем.... Ну, Петечка, еще раз. Повтори к "достойно" ... Так, сынок, так, весьма хорошо. Именно, именно так...

Все это было, конечно, жалко. Все "по-разбойничьи", но мелодия была слышна и в этих ударах железной палкой по висящему рельсу.

Но когда зазвонили к первой обедне и когда по зыбучему африканскому песку потянулись со всего лагеря мужчины и женщины, дети, потянулись в "свой" храм — на многих лицах я видел слезы.

Это было, во всяком случае, самый лучший православный храм из всех, какие я видел» (Гости английского короля. С. 472, 478, 482, 485, 497, 498, 505–507).

После лагеря протоиерей Александр служил в Сербии. Ежемесячно проводил беседы в Обществе попечения о духовных нуждах православных русских, регулярно летом принимал в своем доме в Блини детей из малообеспеченных русских семей, был любим русскими прихожанами в Загребе, часто выступал в загребском Русском детском доме. В 1942 г. местность, где он служил, попала в подчинение враждовавшего с Сербией Независимого государства Хорватия, союзного гитлеровской Германии и развернувшего широкомасштабный террор против православного сербского населения. Пережившим террор православным было разрешено создать церковную структуру — Хорватскую православную церковь — с условием не подчинения ее Сербской Православной Церкви. В клир этой структуры вошли многие остававшиеся на территории Хорватии священнослужители РПЦЗ и Сербской Православной Церкви, Сербской Православной Церковью эта структура признана не была. После поражения Германии во Второй мировой войне и падении Независимого государства Хорватия практически всё духовенство Хорватской православной церкви было расстреляно пришедшими к власти коммунистами во главе с Иосипом Броз Тито. В том числе был расстрелян и протоиерей Александр Волковский. Достоверно место и дата его расстрела неизвестны, однако во многих источниках хорватского происхождения (например: narod.hr/kultura/22-svibnja-1945-hrvatska-pravoslavna-crkva-sto-je-razlog-ubijanja-svecenika-ove-crkve-od-strane-partizana) указывается, что он был расстрелян в Загребе в составе большой группы священнослужителей, осужденных вместе с главой Хорватской православной церкви митрополитом Гермогеном (Максимовым), то есть в самом скором времени после 29 июня 1945 г. (даты заседания рассматривавшего дело Военного суда командования г. Загреба).

В составлении биографической статьи использованы сведения, присланные родственницей Ольгой Васильевной Волковской.