Беневоленский Николай Владимирович, протоиерей, священномученик

Протоиерей Николай Беневоленский, служа в храме преподобного Симеона Столпника и затем в Покровском, жил с семьей в квартире на Николоямской улице, где находился храм преподобного Симеона Столпника. В 1929 году отец Николай с супругой и пятью детьми: Агнией, Владимиром, Верой, Еленой и Ниной по решению суда должен был передать свою квартиру рабочим и покинуть Москву. Переехав в г. Загорск (ныне — Сергиев Посад), он служил в местных храмах.

В 1935 году арестован и сослан в Уфу сын Владимир, скончавшийся в лагере около 1944 года.

В Загорске семье отца Николая пришлось часто менять квартиры, испытывать голод и холод. Тяжкие испытания пастырь перенес без ропота и уныния.

Из воспоминаний дочери священника Веры Николаевны Данненберг (Беневоленской)^[1]: «Когда папа ходил по улице, в него часто бросались камнями, сопровождая хулиганскими выкриками. На некоторое время ввели карточную систему, а мы были лишенцами, даже на детей не давали карточек. Хозяин нам выделил на своем участке две небольшие грядки, где мы сажали зелень. Летом мы ели зеленый лук, запивая его пустым чаем. Но Господь нас не оставил, всегда находились люди, которые поддерживали нас. Преданная моему дедушке московская прислуга иногда приезжала к нам и привозила куски хлеба, сухари и даже готовую кашу.

Бывало, папа принесет кусочек пиленого сахара, и мы его делили на пять частей. Но папа был большим оптимистом, он никогда не унывал. Всегда поддерживал маму, он ее очень любил, и часто говорил: «Переживем, все будет хорошо». Папа всегда сам ходил за водой на колонку (это было далеко), колол дрова и вообще всю тяжелую работу по дому делал сам, потому что мы еще были маленькие.

Папа привез из Орла самовар, который сопровождал нас всю жизнь. Он очень любил чай из самовара, чтобы тот кипел и светились красные угольки. Бывало, сядет за самовар с богословской книжкой, он никому не давал разливать чай, за что мы его назвали председателем чайной комиссии. А если есть к чаю сахар или в скоромные дни молоко – это было верх блаженства!

Однажды ночью (зимой) приезжают из деревни и просят поехать причастить тяжелобольную. Мама встревожилась, но папа говорит: «Я не имею права отказывать, а что, если человек не доживет до утра?!». Но Господь всегда в таких случаях хранил папу и давал ему силы».

В 1928 году скончался дядя отца Николая по матери иеросхимонах Алексий^[2], старец Зосимовой пустыни. И к отцу Николаю перешла часть окормляемых старцем духовных чад. Ревностный служитель Божий, он тяжело переживал введение в церкви тарифов на требы. Проходя мимо продающих полевые цветы детей, покупал на последние деньги букетик и нес домой. На вопрос жены: «Что же нам кушать?» отвечал: «Господь нас не оставит, а те дети могут с голоду умереть».

Из постановления на арест: «Беневоленский является племянником юродивого Алексия — схимонаха Черниговского скита в Загорске, известного духовника паломников, приезжавших в Троице-Сергиеву Лавру. Последователи этого Алексия составляют особую секту, весьма влиятельную среди религиозной массы.

Беневоленский изображает собой монаха, увлекает народ за собой в темные углы, читает им неизвестные книжки, дает секретные наставления в «тихую». Беневоленский внушает колхозникам и колхозницам, чтобы они, несмотря на все запрещения советской власти, соблюдали все церковные праздники.

На основании изложенного, Беневоленского Николая Владимировича подвергнуть аресту-обыску. (Подписи)».

Из протоколов допроса:

— Вы знали старца Алексия?

— Да, знал. Это мой дядя, брат моей матери. Он был иеросхимонахом Зосимовой пустыни, в двадцати километрах от Загорска. Последнее время он проживал в городе Загорске. В 1928 году он умер. Как старец, он имел большой авторитет среди верующих….

— Обвиняемый Беневоленский, вы признали себя виновным в проведении антисоветской агитации. Но между тем конкретных показаний по этому вопросу почти не дали. Чем это объясняется?

— На прошлом допросе я показал, что критиковал политику советского правительства в вопросе войны с Финляндией. Кроме того, я был недоволен политикой советской власти в области школьного дела. Я считал, что в школах необходимо ввести преподавание Закона Божия. Но советская власть это запрещает. Политику советской власти в этой области я также подвергал критике. Я был недоволен советской властью потому, что она закрывает храмы. Других фактов антисоветской агитации я сейчас вспомнить не могу…

— Скажите, среди кого вы подвергали критике политику советского правительства?

— Я подвергал критике политику советской власти по вышеуказанным вопросам среди верующих. Много верующих приходят ко мне на исповедь в церковь. В разговорах с ними я критиковал политику советской власти. Фамилий верующих я не помню.

— Вспомните фамилии этих верующих и назовите их следствию.

— Фамилий верующих я вспомнить не могу…

Выписка из обвинительного заключения: « Отец Николай обвинен в том, что являлся участником контрреволюционной группы служителей культа и активных церковников г. Загорска, принимал участие на их сборищах, где подвергалась критике политика партии и советского правительства, а также среди верующих проводил антисоветскую агитацию (ст. 58, п. 10, ч. 1 и п. 2 УК РСФСР)».

Выписка из протокола: «3 июня 1940 года отец Николай заключен в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет, считая срок с 11 января 1940 года».

В Карлаг на станцию Карабас отец Николай доставлен 12 июля 1940 года. 2 августа направлен в Спасское отделение Карлага (ныне пос. Спасск Карагандинской обл. Казахстана).

В письмах, которые пастырь писал из мест заключения^[3], его внимание и забота были обращены на оставшихся без кормильца детей и жену. Так, 13 августа он писал своим родным из лагеря:

«Приехал я в Спасское, лагерь для инвалидов, в Ильин день, но пишу только сегодня, потому что это день писем. Я могу писать только однажды в месяц, вы можете писать сколько угодно. Поэтому пишите как можно чаще, мне будет веселее. Страшно скучаю по вас... Я думаю, что вы живете теперь в большой нужде и некому усладить горечь вашей жизни, как, бывало, делал это я. Страшно каюсь, что не был ласков с вами, и думаю, не наказан ли я за это долгой разлукой с вами... Как устроились?.. Есть ли служба в Посаде?.. Какова судьба благочинного?.. Я работал в обувной, рвал резину для подошв из резиновых шин, а завтра перехожу в гончарную... Дорогие дети! Простите меня и ради меня слушайтесь маму, не раздражайте ее — ей, бедной, и так тяжело, и она нуждается в вашей ласке и заботах. Обо мне не забывайте — пишите чаще и помогайте мне тем, в чем я особенно нуждаюсь и о чем вы знаете, и да совершится над нами Его воля...».

В следующем письме, 6 сентября, отец Николай писал супруге и детям:

«Погода стоит днем жаркая, а ночью холодно. Климат неважный, очень сильные ветры, так как местность представляет из себя степь, которая имеет множество курганов... трава вся выжжена. Растительности абсолютно нет никакой, а также и воды. Хожу работать на плотину, рою землю, ношу носилки... Дорогие мои, не забывайте меня и чаще делайте для меня то, о чем просил вас в том письме. Особенно приложите все заботы ваши к маме, успокаивайте ее, будьте спокойны, не унывайте... Шлю свое благословение...».

2 октября 1940 года отец Николай писал:

«Теперь работаю на овощехранилище по разборке овощей, картофеля и лука. Работаю с 7 до 11 и с 2 до 6 часов... Здоровье мое удовлетворительное, только в ногах слабость, а главное — тоска и уныние, против которых единственное лекарство, которым в Загорске я пользовался ежедневно, а здесь его совсем не вижу... За посылку большое спасибо. Получил все в целости... Должно быть, очень дорого обошлась вам посылка, так что в будущем вы пока воздержитесь от них, хотя, конечно, получать их доставляет мне большое утешение...».

29 октября 1940 года отец Николай писал супруге и детям:

«Ты спрашиваешь меня о вещах… Скажу тебе откровенно, что шуба моя поизносилась со стороны подкладки, требует значительного ремонта, варежка осталась только одна, шапка цела, а скуфейка куда-то пропала… Ватный подрясник я отдал одному молодому неимущему человеку, который поехал на север и не имел ничего теплого… Посылку я получил вчера. Большое спасибо… Сколько беспокойства доставляю я вам. Простите меня за это беспокойство. Если буду жив и здоров, постараюсь отблагодарить вас… Возложим же свое упование на Того, Кто Один только дает нам утешение и отраду… Дорогие мои дети… прошу вас снова: заботьтесь о маме, не огорчайте ее, утешайте и не оставляйте меня в том, что мне едино на потребу…».

В каждом письме отец Николай просил прислать ему черных сухарей, что было самым необходимым при голоде в лагере, и теплых вещей. 2 февраля 1941 года он писал жене и детям:

«Я физически здоров, натрудил здесь себе ногу худыми валенками, но теперь все это прошло. Совсем иное — настроение духовное, ощущение туги и тоски и томление духа... письма не доходят быстро по случаю страшных буранов, о которых трудно и представить у вас. Ваши самые сильные метели ничто по сравнению с маленьким бураном. Недавно буран сильный продолжался десять дней, в это время прекращается всякое сообщение с железной дорогой, от которой мы оттопали сорок одну версту. Даже были большие затруднения с доставкой продовольствия. Посылку со съестным я получил и также прошу усердно прислать мне каких бы то ни было сухариков... Без вас и вашей помощи я обхожусь с трудом: страшно обносился и по своему виду не имею ни вида, ни величия... Не забудьте переслать мне черную и белую катушку, иголку, бумагу и конвертов. Это у меня последний конверт...».

19 марта отец Николай написал родным:

«Я, слава Богу, жив, но не совсем здоров... Сейчас нигде не работаю. Всюду, куда ни поступлю, всюду я непринятый работник. Последнее место мое было на прядильной фабрике, но ничего не вышло. Спасибо за посылку... Сейчас у нас ростепель. Все распустилось, и везде вода. Бодрости духа никак не приобретешь. Сейчас такое хорошее время, время поста, а здесь его не чувствуешь. Нет необходимого средства благодатного... Теперь время поста. Поэтому прошу у вас всех прощения, тем более что я виновник всех бедствий. Простите меня все и за все... Жестокое Божие наказание поразило меня. Но не будем отчаиваться. Будем уповать на Его милосердие. В мое отсутствие сколько умерло хорошего народа. О деньгах не беспокойся. Денег у меня 120 рублей, и на них ничего не купишь. За все твои заботы обо мне большое спасибо. Если можешь, вышли мне что-нибудь солененькое... даже необходимо сколько-нибудь соли (у нас нет), луку, чесноку... а еще частый гребешок (тот своровали). Извини, что я к тебе пристаю все с просьбами…».

19 апреля 1941 года отец Николай послал свое последнее, десятое письмо родным:

«Поздравляю вас с торжественным праздником, — писал он, поздравляя их с Пасхой. — Я сейчас лежу в больнице... Слава Богу, обходится пока благополучно. Уповаю и впредь на помощь Божию, и ты тоже не унывай...».

Тяжелые условия жизни в заключении, гангрена ноги, переживания за семью — часть испытаний, посланных Богом отцу Николаю, скончавшемуся 16 мая 1941 года в Карагандинском лагере. Согласно справке о реабилитации, умер от декомпенсации сердечной деятельности в поселке Спасск. Место погребения неизвестно.

Отец Николай Беневоленский^[4] причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания в августе 2000 года на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви.

_____________

^[1] Вера Николаевна Данненберг: воспоминания об отце, протоиерее Николае Беневоленском (Радио «Радонеж», 29.5.2016).

^[2] Преподобный Алексий Зосимовский (в миру Федор Алексеевич Соловьев), иеросхимонах; память 19 сентября/2 октября.

^[3] Здесь и далее письма цитируются по Житиям иг. Дамаскина, где они приведены со ссылкой на архив семьи Беневоленских.

^[4] В материалах Юбилейного Архиерейского Собора о соборном прославлении Новомучеников и исповедников Российских ХХ века ошибочно указана фамилия: Беневольский.