Кондратьев Евгений Михайлович, протоиерей

Усердный пастырь, немало потрудившийся в деле христианского просвещения. В своих воспоминаниях сын Николай писал, что «отцу было свойственно отдаваться целиком своему делу, свойственна идейная деятельность, чуждая материальной заинтересованности» (Записи Н. Е. Кондратьева, 1943 г. // Семейный архив Кондратьевых).

Как и многие священнослужители в то время, отец Евгений вдохновенно приветствовал революционные преобразования, происходившие в России в феврале – марте 1917 г., ожидая от них объединения народа, «пути к успокоению взволнованной страны», возможности организации церковной жизни на более правильных началах, выражая при этом глубокую убежденность в том, что «священник на кафедре церковной только учитель веры». «Приходы существуют не для политики, а для взаимного брат­ского воспитания себя в духе Христовых заповедей и евангельского учения и взаим­ного осуществления любви Христовой». На фоне происходивших в стране революционных событий 1917 г. пастырь заявлял, что «кафедра церковная отнюдь не долж­на быть использована в смысле прове­дения в народ той или иной формы правления». По его мнению, и в частной жизни «священнику лучше бы избегать всяких политических партий» (Свободная Россия … С. 7).

Сын Николай, анализируя воспитание в семье заключал, что христианское мировоззрение было передано отцом «в такой глубокой форме, что оно пережило критику, более шумную, чем содержательную, которую обрушила на него революция… Как ни странно это звучит, — отмечал Николай, — но до 18 лет я практически ничего не знал о политических вопросах, революционной борьбе. Вместе с тем чувство национализма и патриотическое очень высоко ставилось в нашей семье. Религиозность и патриотизм были основами переданного нам мировоззрения. Отец воспитывал в нас твердость и уверенность в своих взглядах одновременно с высокой гуманностью. При чрезвычайной силе характера, отец не переносил и не допускал грубости насилия…» (Записи Н. Е. Кондратьева, 1943 г. // Семейный архив Кондратьевых).

В 1921 г.  протоиерей Евгений был первый раз арестован, но вскоре отпущен «под личную и имущественную ответственность» порядка 500 человек, не побоявшихся подписать ходатайство об освобождении священника.

В двадцатые годы отец Евгений неоднократно участвовал в религиозных диспутах. Воспоминание об одном из таких диспутов, бывшем в Филармонии, в январе 1928 г. записано Анатолием Красновым-Левитиным: «это был необычный диспут: диспут между обновленцами и староцерковниками. От обновленцев выступал митрополит Введенский, от староцерковников… прот. Кондратьев.

Сначала говорил Введенский. Первая часть его доклада была посвящена порокам церкви. Он говорил о цезарепапизме, процитировал слова Юстиниана, обращенные к епископам, "бессмертные по цинизму": "Моя воля — вот ваш канон". Рассказал о том, как в ризнице Пантелеймоновской церкви он нашел старинную икону "Семь Вселенских Соборов". Посредине император Константин, а по бокам семь маленьких кружков — семь Вселенских Соборов. "Древний иконописец здесь графически изобразил значение в церкви императорской власти и вселенских соборов!". Он затем говорил о традиционном консерватизме церкви. Процитировав слова Канта, что "верующие люди всегда идут в арьергарде научных достижений человечества", Введенский с жаром заявлял, что назначение верующих христиан — идти впереди человечества, нести горящий факел мудрости и справедливости среди кромешной тьмы. Он заявил, что церковь не должна быть музеем, где все тщательно запротоколировано, проинвентаризировано и покрыто вековой пылью. "Откройте окна, впустите свежий воздух, пусть ворвется в церковь солнечный свет", — исступленно требовал он.

Затем говорил отец Кондратьев, старик с большой белой бородой. Он весьма ехидно заявил, обращаясь к Введенскому: "Вы не отказались от политики, а переменили политику. Спросите любую из наших женщин, кто вы такие. Она вам ответит кратко: красные попы" (Смех, аплодисменты. Улыбается и Введенский.) "Вы не отказались от подчинения государству, а лишь переменили хозяина". Протоиерей Кондратьев затем процитировал слова епископа Антонина, председателя обновленческого собора: "Собственно говоря, это не был Собор в церковно-каноническом смысле, а просто стачка попов". Наконец, отец Кондратьев огласил сенсационный документ: секретный циркуляр, подписанный Введенским как заместителем председателя Синода, обращенный к епархиальным архиереям, в котором рекомендовалось (в случае необходимости) обращаться к органам власти для принятия административных мер против староцерковников. "Вот Ваш факел, который Вы хотите нести человечеству", — говорил отец Кондратьев, потрясая злополучным циркуляром в старческой руке. Взрыв аплодисментов одной части зала. Обновленцы смущенно молчат, впечатление потрясающее <…>

Последним выступил Лонгинов, один из самых ярых безбожников, редактор хулиганской газеты "Безбожник у станка". …Он... закончил свою речь грубой тирадой. "Я сегодня выбивал свои брюки и от них пошло облако пыли. Еще больше пыли пойдет от вас, церковников, когда мы начнем скоро вас как следует бить".

Этим зловещим выступлением безбожника закончился диспут» (Лихие годы 1925–1941 ... С. 140–142).

10 марта 1938 г. протоиерей Евгений был приговорен к расстрелу. Вина священника в материалах следственного дела была представлена так: «оставаясь враждебно настроенным к политике ВКП (б) и советской власти, систематически среди населения проводил контрреволюционную пропаганду, направленную против ВКП(б) и Советского правительства. Возводил клевету на Сталинскую конституцию. Распространял к/р провокационные слухи о голоде в СССР. Восхвалял жизнь в фашистских странах. Утверждал, что в результате войны с фашистами, советская власть будет уничтожена, призывал верующих с оружием в руках бороться против существующего строя».

Николай Евгеньевич Кондратьев после смерти Сталина обращался с запросом в соответствующие органы, чтобы выяснить судьбу своего отца. Но так до конца жизни и не узнал, что его отец был не сослан — а расстрелян. Из воспоминаний Николая Евгеньевича (1943 г.):

«...Я много раз пересматривал свое отношение к Советскому строю. Я пересматривал все, с самого начала, стараясь быть объективным, стараясь найти и устранить все, что меня отдаляло. Старался устранить — и не мог!

В чем же заключались в те времена (сороковые годы) мои расхождения с Советским мировоззрением.

Я заставил себя здраво относиться к тем несправедливостям, которые относил за счет примазавшихся и явных вредителей, вербовавших свои кадры из числа "обиженных". Вопросы религии отходили на второй план — они переносили суровую обстановку, которая должна была лишь укреплять дух. Бурные темпы строительства, гигантский размах его и широчайшая постановка научных работ не могли мне не импонировать. В зрелом возрасте я стал понимать, что широкое творчество свойственно лишь тем, кто стоит на верном пути.

Но были обстоятельства, с которыми примириться я не мог. Был арестован и сослан мой отец, семидесятилетний старик. Он ни в чем не был виноват! А я не мог не только добиться пересмотра его дела, облегчения его участи, но даже узнать, жив ли он, в чем заключается его дело. Мог ли я верить в то, что он единичное, жуткое исключение. А подобные жалобы доходили до меня отовсюду. Так гибли люди, которых я уважал. Жестокие несправедливости создавали глубокий скрытый ропот. Я не верил, да и сейчас не верю, что мероприятия такого рода укрепляли государство…» (Записи Н. Е. Кондратьева, 1943 г. // Семейный архив Кондратьевых).

В оформлении биографической статьи использованы сведения, предоставленные Верой Писаревской.