Пелих Тихон Тихонович, протоиерей

Иерей милостью Божией

Протоиерей Владимир Воробьев, настоятель Николо-Кузнецкого храма в Москве, ректор Свято-Тихоновского православного богословского института познакомился с отцом Тихоном в 60-е годы. «В Загорске жила одна тайная монахиня, — вспоминает отец Владимир. — Ее звали Нина Николаевна, а в схиме — Мария. Я ее знал. Она ходила на исповедь к отцу Тихону, а когда скончалась, отец Тихон ее отпевал; я тоже был на отпевании. Это была моя первая встреча с отцом Тихоном. Тогда, помню, я подошел к нему под благословение.

Позже я неоднократно ездил в Ильинский храм и был несколько раз дома [в домике отца Георгия (Лаврова). — Ред.], исповедовался у батюшки. Отец Тихон удивительно ласково меня принимал и беседовал со мной. Одно лето он был в Семхозе на даче, там тоже удалось с ним повидаться.

Но самое значительное в этих встречах с отцом Тихоном произошло накануне моего рукоположения. Я учился в Семинарии, и, когда уже нужно было готовиться к принятию сана, полагалось принести справку от духовника о том, что нет препятствий к рукоположению. Мне очень хотелось получить такую справку от отца Всеволода Шпиллера. Обычно все шли к отцу Кириллу [(Павлову)] исповедоваться, а мне хотелось — от отца Всеволода. Приезжаю, прошу его об исповеди перед хиротонией. Отец Всеволод подписал мне эту справку, а исповедовать меня не стал, сказав, что исповедовал меня много раз и не обязательно снова исповедоваться.

Но накануне хиротонии у меня возникло сильное желание исповедаться, а поехать к отцу Всеволоду уже не мог, и тогда пошел я к отцу Тихону, даже без всякой надежды: не знал, застану ли его в храме, удастся ли это сделать. Отец Тихон оказался в храме, вернее, в домике, где он жил около храма, когда служил. Он исповедовал меня очень-очень долго, за всю жизнь. И эта исповедь осталась в моей памяти. Он почти ничего не говорил, почти ничего не спрашивал, но так молился, что было очень легко обо всем ему рассказывать. Обычно на исповеди люди затрудняются, как-то теряют нить, забывают многое, потому что здесь и спешка, и вообще трудно сосредоточиться, а вот та исповедь мне запомнилась именно потому, что как-то душа открылась и все само вспомнилось, всплыло в памяти, и я смог открыть ему душу. Он меня слушал и дал такую заповедь, очень для меня важную, хотя по видимости ничего в ней особенного нет; он сказал: «Когда будешь служить и готовиться к богослужению, то никогда не пропускай 4-ю молитву Последования ко Святому Причащению — молитву Симеона Метафраста». Дело в том, что тогда уже во многих молитвословах эту молитву, как самую длинную, стали опускать, так что во многих правильниках и в обычном патриархийном молитвослове этой молитвы нет. А отец Тихон сказал, чтобы я никогда эту молитву не забывал читать. И с такой очищенной, приготовленной душой я на другой день пошел на литургию».

«Я знала отца Тихона еще девочкой, мне было 7–8 лет, — вспоминает Елена Николаевна Сатаева, дочь протоиерея Николая Беневоленского, в свое время крестившего Катю Пелих. — Наши семьи познакомились, когда они с Татьяной Борисовной только поженились. Еще молодоженами они приходили к нам в дом, в Загорске. Ранее мой отец служил в Москве в храме Симеона Столпника на Таганке. В 30-м году нас лишили жилья. И мы вынуждены были перебраться в Загорск. Папа служил в церкви Вознесения. И когда в 39-м году ее закрыли, папу перевели в Ильинский храм. Правда, служил он там очень недолго, года полтора, потому, что в 1941 году его арестовали, сослали, он там и погиб.

Когда я была уже подростком, отец Тихон привлек нас в Ильинский храм. Мы вместе с моей сестрой делали из шелка яблоневые ветки и украшали храм к Пасхе под руководством отца Тихона. Позже я стала петь в этом храме, впоследствии и помощником старосты работала. И все те годы, сколько я помню отца Тихона и настоятелем, и служителем Ильинского храма, он был нестяжателен, у него была только духовная жизнь. Он посвящал себя духовной жизни целиком и полностью, его не интересовали материальные блага. Отец Тихон учил нас многому, и память о нем останется у нас в сердцах незабываемая...»

«С отцом Тихоном прошла вся моя юность, — рассказывает Вера Клочкова (урожденная Слезкина), супруга протоиерея Михаила Клочкова, — с 1948 года окормлялась его молитвой, и вся моя семья также. Будучи еще девушкой, по всем вопросам, может быть, даже и глупым, обращалась к батюшке. Он никогда не отказывал в совете, наставлял меня, а потом благословил на брак с моим будущим супругом, который теперь тоже священник. Но прежде сказал: «Пускай он придет ко мне, обязательно!» После их встречи мне было объявлено: «Верочка, я тебя благословляю, это хороший человек». И когда дети у меня родились, крестил детей батюшка Тихон; пошли дети в школу — благословлял их отец Тихон.

Был такой случай: сын мой должен был поступать в медицинский институт, и я решила поехать к батюшке. Приезжаю, он внизу сидит, а к нему приехали мать с дочерью, которая сдавала экзамены в университет. И вот она приехала отслужить благодарственный молебен. Я говорю: «Батюшка, у меня Саша, сын, будет поступать в медицинский институт...». Он говорит: «Тогда пойдемте, подымемся наверх». Поднимаемся мы наверх, там у него была такая комнатка молельная. Он начинает молебен и говорит: «Помолимся о студентке и студенте». Я говорю: «Батюшка, да он еще только будет поступать», а он мне: «Студент, студент...». И действительно, Саша поступил в институт, хотя был большой конкурс».

«В нашем доме бывало много духовенства и мирских, самых разных людей и по роду занятий, и по образованию, и по положению в обществе, — вспоминает Екатерина Тихоновна [Кречетова (Пелих)]. — Приходили и ранним утром, и днем, и даже ночью... Папа никому не отказывал. Особенный наплыв посетителей чувствовался летом, когда, кроме москвичей и местных, в Лавру приезжали богомольцы из дальних городов и весей и останавливались в нашем доме на несколько дней. Бывало, отец Тихон еще не вернулся из храма, а в нашем садике, в беседке, в доме уже толпятся люди — устанавливается очередь... Мама как-то умела всех принять и занять: одному даст интересную книгу, другого накормит и напоит, с третьим побеседует, посочувствует и успокоит. Если человек торопится, посоветует написать отцу письмо. Можно сказать, что к отцу Тихону ехали и писали со всех концов земли русской. Интересен в этом отношении его помянник — против некоторых имен можно прочесть в скобках примечания: с Урала, из Сибири, «пятигорские», из Киева, Костромы, Печор, Киржача, с Крыма, из Владивостока и других мест.

Мне часто приходилось помогать маме в ее «послушании», и благодаря этому я узнала многих людей, некоторых полюбила на всю жизнь и получила неоценимую пользу от общения с ними. Под духовным руководством батюшки были и некоторые дивеевские сестры: одни приезжали к нам домой, с другими он вел переписку. К сожалению, мне почти не пришлось с ними общаться, лишь одну из них я помню с раннего детства — мамину подругу — Софью Александровну Булгакову (монахиню Серафиму)^[1], которая, по ее же собственному признанию, была противницей замужества своей подруги и, когда Таня поехала венчаться, даже молилась, чтобы что-нибудь помешало этому... Через пятнадцать лет она стала духовной дочерью отца Тихона и чаще других бывала в нашем доме.

В редкие дни и часы досуга, когда отец Тихон бывал дома и не ждал посетителей, помню его или молящимся, или размышляющим над книгой... Забежишь к нему наверх (в мезонин), утром ли, днем ли, вечером, чтобы взять благословение перед уходом из дома, а он стоит на коленях, погруженный в молитву, или сидит около икон, глядя вдаль, и не сразу заметит вошедшего. Летом папа очень любил грозу и всегда старался наблюдать, примостившись в саду под каким-нибудь кустом, и только тревожные призывы мамы возвращали его домой. Зимой папу привлекали морозные звездные ночи, иногда он звал и меня «попутешествовать» по мерцающему небу. Он прекрасно знал астрономию и много интересного рассказывал во время таких прогулок, а главное, ему можно было задать любой вопрос и всегда получить ответ, полный духовного смысла. Отец Тихон порой необыкновенно живо, по-детски непосредственно реагировал на какие-то вещи, участвуя в общем разговоре, особенно с молодежью. Надо сказать, что он был всегда в курсе всех событий и новостей как церковных, так и общественно-политических. Следил за всем, что происходило не только в стране, но и в мире. Вспоминается такой эпизод: папа просматривает свежие газеты, именно просматривает, как всегда, схватывая самое важное в данный момент, и сокрушенно качает головой, вздыхает и медленно истово крестится. Спрашиваю: «Что-то случилось?» А он отвечает, что гибнут люди, льется человеческая кровь. (Где-то на других континентах шли войны, ему это было не безразлично, ему было больно).

Наверное, нужно отнести к особенностям характера отца то, что он всегда жил Церковью. Круг церковных праздников был кругом его жизни, а иначе он просто не мог и не умел. Каждый праздник, особенно двунадесятый, он переживал, как космическое событие, происходящее здесь и сейчас, и основательно готовился к нему: прочитывал службу наступающего праздника, выделяя особо какую-то стихиру или прокимен, близкий его сердцу, пропевал его и размышлял часто вслух о таинственном смысле празднуемого события. Трудно словами передать его состояние. Приближается, скажем, праздник Богоявления, и отец уже весь в ожидании освящения водной стихии. Он радостно переживает и «трепет Предтечи», и явление благодати Божией, «спасительной всем человеком». И мы, дети, тоже с нетерпением ждем этого события, когда вся вода (а значит, и снег тоже) будут «дрожать» от благодати. Или приближается Страстная неделя — дни великой скорби. Мы чувствуем, что отец всем своим существом погружен в эту скорбь: он — там, в Гефсиманском саду, на Голгофе. И, глядя на него, понимаешь, что значит «да молчит всякая плоть человеча... и ничтоже земное в себе да помышляет...». Но вот настает Великая Суббота, и папу трудно узнать! Надо было видеть, как отец Тихон служил литургию Великой Субботы. Нам он всегда говорил, что, не пережив Великой Субботы, не ощутить и полноты пасхальной радости. До сих пор помню свое детское недоумение в связи с пасхальными днями: нельзя было сказать, что папа в те дни ходил по земле. Он почти летал! И из храма после службы на первый день Пасхи он не мог уйти, и мы, его домашние, это понимали... Прошла Пасха, и опять «взлет» — от радости Вознесения Господня, затем — дни ожидания Пятидесятницы, ожидания Духа Святаго... Среди них отец особо выделял Родительскую субботу и, готовясь к ней, с какой-то светлой печалью говорил об усопших: «Как ждут они наших молитв!».

Вообще Родительские субботы были большим испытанием для домочадцев. С утра, после литургии, отец Тихон ехал на кладбище и возвращался только вечером, в полном изнеможении. Ильинские прихожане караулили отца настоятеля у семейных могил и упрашивали батюшку послужить «еще панихидку». В такие дни отец Тихон служил по нескольку десятков панихид.

В обычные будние дни отца Тихона ожидали бесконечные требы. К нему обращались за помощью не только жители Сергиева Посада, но и окрестностей. В 50–60-е годы частенько за батюшкой приезжали на «конной тяге». И так, день за днем, отец Тихон в повозке, запряженной лошадью, неспешно объезжал огромную паству — исповедовал, причащал, соборовал...

В моей памяти отец Тихон — мой родной отец — остался прежде всего пастырем добрым, смиренным и усердным молитвенником, нежно любящим отцом. Вот некоторые из его писем:

«Дорогая, родная моя дочурка Катусенька!
Поздравляю тебя с Днем твоего Ангела. Да благословит тебя Господь и Матерь Божия и твоя покровительница св. Великомуч[еница] Екатерина во все дни жизни твоея!
Очень жалею, что в этом году твои именины без меня будут, но да будет воля Г[осподня].
Дорогая Катуся! Слышу я, что ты много занимаешься уроками во вред своему здоровью, которое есть дар Божий. Береги здоровье, деточка моя, береги его как дар Божий — и будешь счастлива. Чаще прибегай к Богу с маленькой молитвой, проси помощи в занятиях и в успехах, и по вере твоей всегда тебе будет помощь от Бога. Крепко тебя целую, благословляю и обнимаю тебя и подыменинника — твоего родного братика, а моего родного сыночка Сереженьку. Да благословит вас Господь, детки мои! Живите мирно! Ваш папа Т.
7/XII–53 г.».

«Дорогая моя, роднуля доченька!
Собирался лично тебя поздравить, но мы с мамой передумали, да и здоровья у меня нет, чтобы ехать в Москву.
Поздравляю тебя, родная моя, с материнством, которого сподобил и тебя Господь. Великое это дело и ответственное. Великое по своему вечному значению, ибо материнство землей, земной жизнью не ограничивается, а простирается в бесконечную Вечность... Ответственность его сопряжена с величием тех целей, какие предуставил Господь изначала роду человеческому. Помни всегда, дорогая дочурка, что родительское слово на детях пребывает как закон космического значения. Сила родительского слова имеет силу или Божия благословения, или проклятия... Поэтому всегда будь внимательна к своим словам, зная их творческую силу. Поздравляю и Колю с сыном. Целую Вас обоих крепко вместе с маленьким человечком, которого заочно благословляю иерейским благословением. Ваш папа и дедушка.
P.S. Именовать его буду в молитвах только после крестин».

Печальная осень

Осенью 1979 года по независящим от него обстоятельствам отец Тихон вышел за штат^[2]. Больно вспоминать, как переживал он разлуку с приходом, с храмом, где прослужил тридцать лет, как реагировал на свой вынужденный «отдых»!

Сразу после ухода из Ильинского храма отец Тихон с Татьяной Борисовной поехал погостить к дочери. Батюшка, несмотря на преклонный возраст, сохранял бодрость духа и уверял, что будет проситься служить на любом приходе. Он много времени простаивал в задумчивости у окна. Рядом начиналось строительство многоэтажного здания, которое грозило закрыть живописный вид из окна на лес. Как-то Екатерина Тихоновна пожаловалась на это обстоятельство отцу, и тот ответил: «Не будут строить» — и совершил в воздухе крестное знамение в направлении окна. Так и осталось это место незастроенным. «Несмотря на 84-летний возраст и многие недуги, отец Тихон был бодр и силен духом. Той печальной осенью он не раз говорил нам: «У меня еще столько сил, чтобы служить Богу и людям». И Господь возложил на Своего пастыря новое послушание — трудный подвиг старчества»...^[3]

Вынужденный уехать из Сергиева Посада, отец Тихон стал служить в храме Покрова Пресвятой Богородицы села Акулова в Подмосковье (станция Отрадное по Белорусской дороге). Настоятелем там был протоиерей Валериан Кречетов (брат мужа Екатерины Тихоновны), который и пригласил батюшку к себе. Отец Тихон помогал исполнять требы, и, как обычно, множество людей приезжало к нему на исповедь, за советом и утешением.

«Пути Промысла Божия неисповедимы, — делится своими горестными раздумьями протоиерей Валериан Кречетов. — Последние годы жизни отца Тихона — удивительный пример для всех нас. Он много потрудился для Православной Церкви: хранение антиминсов^[4], душепопечительство... Самое главное — безраздельное служение Церкви, как сказано: «Всем сердцем, всею душею, всею мыслию». Он был известен архиереям, Патриарху. Большая часть духовенства, если не сказать, все духовенство, прошедшее тогда Духовные школы Троице-Сергиевой Лавры, знало его. «Венчальный батюшка» — назвали отца Тихона в те годы. Всех, почти всех, батюшек венчал отец Тихон, меня в том числе.

Так вот, после этого, при всем содеянном им, — изгнание из родного храма, в котором он так беззаветно трудился. Когда я узнал, что его как бы отстраняют, я этого не понял. Думаю: «Что же это такое? Как же это может быть?!». Меня Господь сподобил четыре года служить со своим старцем — отцом Сергием, отцом Серафимом в монашестве^[5]. Я помню: чтобы вот только батюшка рядом сидел — этого было достаточно. Чтобы ничего не говорил, только был! О таком можно только мечтать, лучшего желать невозможно — иметь такую духовную опору. И я дерзнул пригласить отца Тихона к себе на приход.

Батюшка согласился. Конечно, тут тоже враг приступил. Это так просто не бывает. Потом эти люди поняли свою ошибку. Уж старались мы. «Это Ваш родственник, и поэтому Вы его приняли»^[6]. Конечно, и потому, что родственник, и не только поэтому. Одним словом, мне Господь не раз в жизни оказал такую милость.

А отец Тихон помогал мне. Он ходил медленно (у него были галоши большие, так: «Ш-ш-ш»), бывало двигается-двигается, и вот дойдет до жертвенника, стоя вынимает частицы из просфорочек. Все очень медленно. Но пока я служу, все просфоры, какие есть, он вынет. Я за это время, наверное, не успел бы. Я не знаю, как он успевал, — это мне непонятно, но это факт.

Однажды на пасхальных днях был такой случай. Отец Тихон один уже не служил, потому что ему трудно было. Передвигался он с трудом, поэтому иногда я просил его лишь возглавить службу, и он совершал литургию. Конечно, обычно я делал все остальное... Отец Тихон в тот день стоял сбоку от престола, а Коля Архипов, который ему прислуживал одно время, стоял рядом с ним, его водил и ему помогал. Пришла в храм наша повариха. (Видите, как бывает: у преподобного Серафима — повар ближе всех к Богу, преподобный Евфросин тоже был из поваров. И вот наша Аполлинария!). Говорит: «Смотрю я в отверстые Царские двери алтаря и вижу, что кто-то загораживает отца Тихона, будто кто-то наклонился. С правой стороны стоит Коля, у престола стоит батюшка, а слева кто-то его от народа загораживает. Потом смотрю — и вижу вроде как крылья, которые загораживают отца Тихона». Во время Литургии батюшка говорит нам голосом серьезным и немножечко встревоженным: «Кто еще с нами служит?». Я в растерянности, не знаю, что сказать. Он показывает на левую сторону престола: «А кто там стоит?». Я говорю: «Батюшка, никого». — «A-а, ну ладно». И опустил голову. Вот это свидетельство. То есть, видимо, он видел Ангела. Я не стал расспрашивать.

Мне пришлось общаться с мальчиком, который видел мир духовный. Причем ребенок не мог знать того, о чем он говорил, поскольку семья была совсем не церковная. Он видел Ангелов, он видел нечистых. Ребенок этот, например, говорил: «А почему фартук (так он называл епитрахиль) горит огнем, светится, как золото, сияет?». Он говорил, что, когда поют «Иже Херувимы...», весь храм наполняется Ангелами, а алтарь — пламенем: «Там только огонь, там ничего не видно». И вот, в частности, об отце Тихоне он говорил: «А этот батюшка — святой. Когда он ходит, с ним все время ходит Ангел. Когда он исповедь принимал, с ним тоже Ангел был. Когда исповедники становились на колени перед ним, то в это время от них бесы убегали».

Отец Тихон своим примером свидетельствовал о благодати Божией, благодати священства, которая «немощная врачующая, оскудевающая восполняющая». Он и годами уже был как Симеон Богоприимец, утружденный сенью лет, но имел взгляд пронзительный и исполненный какой-то особой силы. И, конечно, у него было величайшее смирение и непостижимое терпение. Он все выслушивал, и никогда в нем не было даже тени нетерпения или возмущения. Служить ему было тяжело потому, что он с трудом передвигался. Одному служить — выходить с Чашей и причащать — было трудно, хотя руки у него были сильные до конца, но глаза уже слабые, голова болела, вот он иногда просил помочь послужить. Ну, а молодые батюшки? Им было трудно, да и хотелось отдохнуть... Отдохнуть — от чего? От благодати Божией? Даже говорить-то это — кощунство. Старец рассказывал: «Говорю, а они вроде топорщатся, а я посмотрю и говорю себе: «А ты-то, окаянная душа, просишь вместо себя другого с Христом соединиться, что ж ты сам не хочешь? — значит, иди служить!"». И действительно он давал такой пример служения Богу, как бы показывая, что это милость Божия, дар Божий, который нам дан.

Отец Тихон как бы учил своим примером: все, что мы делаем в храме, и, вообще, если что-то делаем доброе, то это милость Божия к нам. Не какой-то наш труд — упаси Бог! Поэтому, если ты трудишься, если тебя Господь призывает служить, исповедовать или делать что-то еще — тебя Господь сподобляет. В словах, которые он мне сказал, как бы звучало: «Все, что вы делаете ради Бога, — или в церкви, или ближнему, — это милость Божия к вам в первую очередь». Это, в общем-то, библейская истина, которая звучит так: «Кто стремится к добру, тот ищет благоволения» (Притч. 11:27), то есть если ты делаешь что-то, кому бы ты ни делал, прежде всего Богу, доброе, то этим добро делаешь самому себе; это — милость к самому себе. Ну, а сеявшие зло пожинают его (Иов. 4:8). Вот этому, видимо, отец Тихон своей жизнью особенно учил — служить Господу всем сердцем, какие бы ни были козни диавольские. Он до последнего дыхания своего служил Богу. Как диавол ни пытался отвести его от алтаря, от служения — нет, не удалось. Бог сильнее».

Отрада души – Отрадное

Рассказывает протоиерей Александр Куликов, настоятель храма во имя святителя Николая на Маросейке в Москве. «Я батюшку знал мало, но все же был какой-то опыт общения. Прежде всего я узнал о нем от отца Всеволода [Шпиллера], который всегда с такой любовью говорил о батюшке Тихоне. А потом уже поехал сам, вначале в Ильинский храм. Несколько раз ходил в домик, где, конечно, всегда исповедовался, и почувствовал такую тишину в батюшке, любовь и внимание к человеку — просто необыкновенные.

Мы все очень переживали, в том числе отец Всеволод, когда отца Тихона проводили на покой. Но оказалось, что это Промысл Божий, потому что, не тратя больше силы на настоятельские обязанности, он смог больше времени уделять людям своим старческим попечением о них. Находясь за штатом, он принимал столько людей, которые приезжали к нему в Отрадное, что, действительно, Отрадное стало еще более отрадным.

Несколько раз я бывал и на службе с батюшкой, и на исповеди. И вот, одна исповедь у меня осталась в памяти. Тогда батюшке помогал мальчик Сережа — теперь он отец Ипатий, иеромонах Оптиной пустыни. Батюшка пригласил его, чтобы он читал молитвы перед исповедью. Он прочитал молитвы, я должен был начинать исповедоваться. И вдруг вместо глубокого покаяния, которое должно быть, я стал оправдываться в чем-то. Батюшка прекратил исповедь. Позвал опять Сережу, говорит: «Читай снова молитвы, молитвы снова читай», а дальше он сам читал Последование, как обычно читает священник. Это позволило мне глубоко осознать, что на исповеди требуется истинное покаяние».

Подвиг старчества

Из воспоминаний протоиерея Владимира Воробьева. «В 1979 году отца Тихона отправили за штат. Я помню, как сильно он переживал это изгнание: так ему было горько! Но он ни разу никогда никого не осудил и ни на кого не пожаловался, ни разу даже не посетовал на то, как с ним обошлись. Это тогда меня очень поразило, потому что трудно представить себе, как человек в такой обиде, в такой, можно сказать, беде — как он может никого не осудить. Это было поразительно. Потом отец Тихон переехал в Отрадное и там поселился в каменном домике около храма. И случилось так, что я, уже будучи священником на приходе, не мог исповедоваться у отца Всеволода, потому что отец Всеволод бывал в храме только в воскресные дни и в праздники. А в эти дни я всегда должен был служить у себя в храме. В будний день попасть к отцу Всеволоду и попросить его об исповеди я не мог, поскольку он был уже очень слаб и плохо себя чувствовал. Поэтому я попросил отца Тихона разрешения приезжать к нему в Отрадное. И вот несколько лет, довольно регулярно, и не только я, но и некоторые другие батюшки ездили к отцу Тихону в Отрадное. Достойно отметить, как это бывало.

Приезжаешь обычно не с утра, когда у старца еще есть какие-то физические силы, а к вечеру, когда свои дела по храму, требы все уже кончились. Я помню, как приходил в домик и меня брала почти что дрожь: как же я смогу отца Тихона попросить исповедовать меня сейчас? Потому что уже очень поздно. Я даже боюсь войти, а, с другой стороны — другого момента все равно нет. Вхожу в дверь, и тут встречает меня Коля Архипов, который батюшке помогал тогда, и говорит: «A-а, отец Владимир, вы исповедоваться? Пойдемте, пойдемте...». Я говорю: «Подожди, как батюшка себя чувствует?». Он говорит: «Что батюшка? Да ничего, хорошо. Он кушает». Я говорю: «Тогда ты подожди. Пусть он покушает, потом уже...». Он, не обращая на меня внимания, говорит: «Батюшка, отец Владимир приехал исповедоваться». И отец Тихон тут же вскакивает из-за стола и говорит: «Батюшка, батюшка! Пойдемте, пойдемте исповедоваться, пойдемте». Я говорю: «Да вы, батюшка, погодите. Вы заканчивайте ужинать, я подожду». «Нет-нет-нет, я не хочу, я все уже, я кончил». И невозможно было его уговорить, чтобы он до конца сидел за столом со своей матушкой (они ужинали вдвоем). Он все сразу бросает и идет в комнатку, к аналою — на исповедь. С таким удивительным смирением, с такой кротостью, любовью он всегда исповедовал, так всегда было легко у него исповедоваться: сердце само как-то открывалось… так что до слез было благодатно.

Я помню из этих исповедей несколько моментов. У меня тогда дети были маленькие^[7], и на исповеди мне приходилось каяться, что я на них раздражаюсь и иногда в раздражении кого-то наказываю. И отец Тихон как только слышал, что я раздражился на какого-то ребенка, чуть ли руками не всплескивал. Он говорил: «Ну как же это можно? Как же можно, это же ангелы, как же можно на них раздражаться? Как же можно сердиться на этих маленьких деток?». Он говорил это с каким-то ужасом, как бы и не упрекая меня, а просто говоря: «Да этого же никак нельзя допускать, как же можно на деток сердиться и раздражаться!». В общем, он меня в значительной степени отучил раздражаться на детей: его ужас перед этим грехом, действительно, останавливал, пугал.

Помнится, как он на исповеди не один раз шутливо жаловался, смеясь своим замечательным, каким-то детским смехом: «Батюшка, на этом приходе, в Отрадном, такие грешники! Я во всю жизнь в Ильинском храме таких грешников не встречал. А здесь такой грешный приход...». Как будто он не понимал, что эти грешники едут к нему исповедоваться со всех концов — именно к нему едут! И вот, когда приходишь в храм в Отрадном, батюшку обычно сразу и не увидишь. Литургия совершается в главном приделе, а народу полно в левом приделе, и не видно, что происходит, если только вперед протолкнешься, увидишь, что у аналойчика на низкой скамеечке сидит отец Тихон и кто-то стоит рядом с ним на коленях и ему в ухо шепчет свои грехи. Иногда отец Тихон вставал и молча шел в алтарь. Пойдет в алтарь, к престолу, помолится, потом идет обратно, и что-то чудесное происходит после его молитвы.

Еще помню случай, как отец Тихон вдруг стал умолять, просить меня быть вместе, быть дружным с другими батюшками, только бы друг друга не бросали, только были бы вместе.

Старчество — это совершенство. Подвиг старчества — это самый высокий подвиг, самое высокое и самое великое служение. И отец Тихон во всем являл такое удивительное совершенство.

Больше всего он поражал своей кротостью, смирением, своей удивительной радостью: он радовался каждому человеку, принимал как родного любого человека, независимо от того, кто это был. И так было к нему легко подойти, не чувствовалось никакого расстояния между тобой и им. Он был удивительно открыт ко всем людям и в каждом видел бесконечную ценность. Для него все были равны, каждый, кто к нему приходил, ощущал его удивительную любовь. Благодать Божия просто поражала в нем».

Фрагмент из книги: Кречетова (Пелих) Е. Т. Старец протоиерей Тихон Пелих : Жизнеописание, проповеди, дневники. Сергиев Посад, 2000. С. 64–87.

____________________

^[1] Монахиня Серафима (Булгакова; 1903–1991) — одна из последних дивеевских сестер. Монашеский постриг приняла в 1924 г. Духовная дочь архиеп. Петра (Зверева). По возвращении из лагерей и ссылок поселилась недалеко от Арзамаса, где и скончалась.

^[2] Молодым и ретивым иногда кажется, что старики уже могут удалиться на покой, предоставив им давно чаемое место. И тогда начинаются интриги, подсиживание и прочие нестроения, выдержать которые благопристойному священнику просто не под силу. — Е. К.

^[3] Свое старчество отец Тихон засвидетельствовал в разговоре незадолго до кончины, сказав моему мужу, протоиерею Николаю Кречетову: «Ты не подумай, что это я по своей воле старчествую. У меня на это есть благословение». А немногим раньше отец Всеволод Шпиллер при встрече со мной вдруг строго спросил, понимаю ли я, какой старец мой отец! — Е. К.

^[4] Господь сподобил отца Тихона Пелиха такой необычайной миссии, как хранение святынь — антиминсов. Почти пятьдесят лет он благоговейно сохранял от неизбежного поругания безбожной властью антиминс с престола Успения Божией Матери Успенского собора Троице-Сергиевой лавры, переданный на хранение перед своим арестом преподобномучеником архимандритом Кронидом (Любимовым), антиминсы храма Покрова Пресвятой Богородицы Марфо-Мариинской обители, а также храма в честь Небесных Сил бесплотных и Всех святых. Сберегал и антиминс храма Марии Магдалины, что в Императорском доме Никитского сорока, освященного епископом Трифоном (Туркестановым), викарием Московским.

^[5] Протоиерей Сергий Орлов (1890–1975), потомственный священник, отец и дед которого служили в храме Покрова Богородицы села Акулова. Получил церковное и светское образование, учительствовал. В 1946 г. был рукоположен во пресвитера к акуловскому храму, а впоследствии — келейно пострижен в мантию с именем Серафим. Старчествовал, был известен своей благодатной молитвой.

^[6] Родной брат протоиерея Валериана Кречетова, Николай был женат на дочери отца Тихона Пелиха, Екатерине Тихоновне.

^[7] У отца Владимира четверо детей. — Ред.