Красновский Виталий Аникитович, протоиерей

В 1891 г. отец Виталий рассказал о явном чуде Божием, явленном на нем во время смертельной болезни:

«...На мне, недостойном, пишущем эти строки, лежит великий долг, не ограничиваясь благодарением, в свое время вознесенным Господу, поведать во всеуслышанье своим согражданам и соотечественникам, что сотворил со мной Господь и как Он помиловал меня. Прошло уже полгода с того времени, как явил мне Господь предстательством великого целителя Пантелеймона чрезвычайное благодеяние, сохранив жизнь мою для меня и семьи моей. Но долгое время, за немощью, я не возвещал об этом, в чем смиренно прошу прощения.

Недели за две до праздника Рождества Христова в 1890 году я стал чувствовать себя весьма дурно. Ни на один день не оставляло меня лихорадочное состояние, которому я часто подвергался с давних пор. От болезненного состояния, среди которого я нес, однако, и службу, и внеслужебные труды, к наступлению праздника я был крайне изнурен. Первый день праздника прошел для меня, впрочем, весьма хорошо, что много меня ободрило. Но вот с вечера второго дня я опять занемог, на третий день чувствовал себя хуже, на следующий еще хуже и т. д. По различным причинам я не мог оставить церковной службы и, приписывая немощь обычному своему лихорадочному состоянию, боролся с собой до тех пор, пока наконец 30 декабря не слег в постель с самого же утра и был в каком-то оцепенении. Болезнь приковала меня к постели и быстро усиливалась. Началась страшная головная боль, невыносимая ломота во всем теле, как будто каждую кость у меня дробили на несколько частей, стали преследовать страшные видения; начался бред. Окружавшие меня врачи определили тиф; но их мнения расходились относительно формы его. По обильной сыпи, покрывающей все тело, одни из них полагали сыпной тиф, но уступили мнению старшего, основывавшегося на других признаках, и остановились на том, что это тиф брюшной. Можно себе представить, как должна была отразиться такая тяжелая болезнь на крайне изнуренном перед тем организме! Между тем температура держалась уже в сорок градусов. Придя немного в себя, 4 января я пригласил к себе отца духовного и приступил к причащению Святых Таин. Тут я еще мог немного приподняться и присесть на постели, хотя и не спускал ног. Но со следующего дня совсем обессилел и без посторонней помощи не мог приподняться. Таким образом, длился только еще, может быть, одиннадцатый день болезни, которая тянется несколько недель, но упадок сил был крайний. По временам приходя в себя, я видел, что дело клонится не к добру, и стал подумывать о смерти. Не сама по себе смерть страшила меня и не какая-нибудь привязанность к чувственности заставляла меня волноваться и желать жизни. Пусть я и недостойный, речи нет, но все же, думал я, если я разрешен отцом духовным и удостоен причащения Святых Таин, я могу умереть в мире с Богом и людьми и с непоколебимой надеждой на действенность молитв церковных, какие возносились бы тогда за усопшего. Другое было для меня невыносимо, мучительно тяжело. Я имею кроме жены пять малолетних детей, из которых нет ни одного старше шести лет. Если в настоящее время, при неослабных хлопотах матери и почти постоянной помощи близких людей, едва можно бывает обходиться двумя прислугами, то что же, думал я, будет по смерти моей, когда семья не только не в состоянии будет жить за прислугами, но и угла не будет иметь и буквально останется без куска хлеба? За свою короткую службу я не мог составить семье достаточного обеспечения. Весь ужас положения семьи, в случае моей смерти, чувствовался всеми, кто сколько-нибудь близко стоит ко мне. Эти тяжелые думы о возможном несчастье для семьи еще более уносили мое здоровье, и я надолго впадал в бред. Выпала однажды минута, когда я пришел в сознание, и вот среди тяжелых дум вдруг проблеснула у меня твердая надежда на помощь Божию, что Бог не оставит семьи моей в случае ее сиротства, без Своего промышления. «Что же я все говорю о детях, жалко мне их! жалко! — проговорил я вслух. — Неужели Бог-то меньше меня любит их?!» С этой мыслью я успокоился, успокоили меня и ближайшие родственники, обещавшие возможное с их стороны попечение о моих детях.

Среди таких мучительных дней семейного несчастья окружавшие меня стали искать утешения и для себя, и для меня в заступничестве великого угодника Божиего и целителя Пантелеймона, славного своими чудесами, к которому прежде всего спешит Москва во всякой скорби. Сходили в часовню, отслужили о моем здравии молебен, приобрели шейный образок угодника, который, по прибытии домой, и возложили на меня, взяли святой воды, освященной древом Креста Господня, которую я тогда же и стал употреблять, и попросили в возможно скорейшем времени прибыть ко мне в дом со святыми мощами. Назначено было это на 11 января. Я чрезвычайно рад был этой благой мысли и делу окружавших меня, но в то же время крайне опасался, что со святыми мощами прибудут уже по смерти моей. До назначенного дня оставалось еще четыре дня, а между тем я был уже в таком положении, хуже которого только смерть. Кажется, все, чем держалась жизнь, порвалось и разрушилось во мне; жар, этот мучительный жар, иссушил во мне все жизненные соки. Бывали такие приступы болезни, что, кажется, остается дохнуть и проститься с жизнью, — приступы, во время которых именно умирает человек. Мне тяжело было не только говорить и слушать разговор, но даже видеть, издали видеть кого-нибудь невыносимо было. Бред стал постоянно преследовать меня: я забыл дни, числа, забыл, где я, не знал, кто окружает меня. Температура, как оказалось после, поднялась выше сорока градусов, пульс весьма угрожал. Где было искать надежды на благоприятный исход? Да и какая медицина в силах повернуть такого рода болезнь? А эта болезнь не длилась у меня и трех недель. Кто мог сказать, что она не продлится четыре и пять недель? И то и другое составляло обычное течение болезни. Но что же было бы тогда? Неизбежная смерть. И у меня действительно возникало предчувствие смерти, твердая уверенность в скорой неизбежности ее. Когда я пробуждался и приходил в сознание, одного только желал я: чтобы святые мощи застали меня в живых. Тем временем возносились за меня усердные молитвы к Богу во многих местах. Господь продлил, однако, жизнь мою до назначенного дня. Что было во весь этот день до вечера, я не помню, как не помню и предыдущих дней. Одно я видел — как приготовляли стол и все необходимое для молебна, но и то вспомнилось мне уже после. Лежу я в забытьи, в безнадежном состоянии, вдруг пробуждает меня звонок. Я прихожу в сознание и говорю: «Мощи приехали»; мне не доверяют, потому что было много звонков по разным надобностям и до назначенного времени прибытия святых мощей оставалось еще часа два. Однако мое чувство подсказало мне правду. Действительно прибыли святые мощи. У меня явилось тогда опасение, как бы пение и ладан не утомили меня и не впасть бы мне опять в бессознательное состояние, однако это опасение с началом же молебна распалось. Едва началось благоговейное и, как заметно было, сердечное и участливое к больному пение молебна, я тотчас же почувствовал, как что-то возбуждающее проникает в мое тело, точно жизнь в меня вливается. Весь молебен я был в сознании, насколько мог, едва поднимавшейся рукой полагал на себе крестное знамение. Все дети, какими бы они малолетними ни были, объяты были каким-то тяжелым чувством, что отражалось на их личиках, и на коленях молились Богу. Окончился молебен, меня окропили святой водой, приложили к святым мощам, пронесли надо мной ковчег, и святые мощи отбыли.

Сейчас же наступило время измерения температуры. К необычайной радости моей и всех окружающих меня, жар заметно упал и более не возвращался, я уже не впадал в бессознательное состояние, дело пошло на выздоровление, и в настоящее время благодаря Богу я несу службу так же, как и прежде. Может ли кто- нибудь в этом случае оспаривать так явно совершившееся надо мной чудесное исцеление? Не от моей семьи зависел день прибытия святых мощей и молебствия перед ними, никто не мог сказать, что в этот именно день должен был совершиться поворот в моей болезни; напротив, скорее всего, можно было ожидать по роду болезни, что она еще продлится не одну неделю, если бы хватило на это моих сил. Однако так именно и случилось, что в час прибытия святых мощей ко мне возвратилось сознание и более не покидало меня, в час молитвы я почувствовал оживление, с того же вечера пала температура и возврата болезни, которого часто можно ожидать в этих случаях, в продолжение целых двадцати дней не было. А я, повторяю, был на краю погибели, буквально во вратах смерти. Можно судить, до какой степени упали мои силы, когда целых шесть дней, после того как возвратилось ко мне сознание и температура упала, я не мог изменить своего положения на постели, не только спать — не мог повернуться с одного бока на другой, но и головы и ног поднять ни на йоту не мог.

Какое положение дадут мне, в том я и оставался совершенно беспомощным. Не всегда в состоянии был я сказать и целую фразу, это стоило для меня большого труда. Много ли теперь нужно было, чтобы я так безвременно оставил семью?! И однако милосердием Божиим жизнь моя спасена! Чтобы ни говорили противники чудес, какими бы случайными совпадениями ни старался кто объяснить подобные явления, но что касается моего выздоровления, то, насколько я мог видеть и чувствовать свое положение, я глубоко убежден — и никто разубедить меня не может в том, — что только благодатная сила удержала за мной жизнь. У меня, семьи моей и окружавших меня не оставалось более никаких надежд. И вот теперь, побуждаемый днем памяти исцелителя, когда возносятся похвалы ему, я считаю своим священным долгом усугубить их, возвещая о новом его заступничестве. Думаю, что явление милости Божией по молитвам угодника, испытанное мной, не для меня только важно, но дорого и для всякого верующего сердца, потому что оно исполнит его новым религиозным воодушевлением и в случаях скорбных заставит его искать себе утешения в небесной помощи в ходатайстве за нас святых угодников Божиих перед Престолом Его.

Слава Прославляющему святые Своя!» (История о Чудесном исцелении).