Чаусов Иван Дмитриевич, протоиерей

В ночь с 22 на 23 августа в связи с набатным звоном по поводу ареста епископа Макария был арестован и протоиерей Духовской церкви города Вязьмы Иоанн Чаусов вместе с двумя сыновьями. Старший сын Иван через несколько дней был расстрелян, а протоиерея Иоанна «за зловредную агитацию против советской власти» Вяземская ЧК 29 августа приговорила к высылке из пределов Смоленской губернии в двухнедельный срок. Младшего сына Александра отпустили «за недоказанностью обвинительного материала»[1].

О смерти своего старшего сына протоиерей Иоанн написал правящему архиерею: «Мученик, сын мой Иван, принял смерть спокойно, мужественно, с верою в вечно Живого Бога»[2]. В 1932 г., давая показания ОГПУ в ходе очередного ведшегося против него следствия (всего в период 1919–1932 гг. протоиерей Иоанн Чаусов арестовывался по обвинению в контрреволюционной деятельности 4 раза), он говорил: «Когда меня спрашивали о моем расстрелянном сыне, я всегда отвечал, что бандит председатель ЧК Гудков ни за что расстрелял, и о том, что он бандит, мне хорошо известно, ибо он кроме моего сына на своих руках имел много крови и грабежей»[3].

В следственном деле, заведенном против Чаусовых Вяземской ЧК в августе 1918 г., нет ничьих показаний против них, нет обвинительного заключения, нет никакого приговора в отношении расстрелянного Ивана Чаусова. «Известия ВЦИК» сообщали, что «бывшего офицера Чаусова» Вяземская ЧК приговорила к смертной казни «за участие в контрреволюционном выступлении»[4]. Из показаний Чаусовых в ЧК следует, что допрашивали их главным образом в связи с набатным звоном во время ареста епископа Макария (звон совершался в том числе и в Духовском храме, где протоиерей Иоанн Чаусов был настоятелем), а также в связи с деятельностью Христорождественского братства. Протоиерей Иоанн показал на допросе, что братство было не тайное, действовало открыто, занималось только благотворительной и религиознопросветительской деятельностью, существовало на добровольные пожертвования. О набатном звоне сказал: «Всероссийским Церковным Собором было разослано распоряжение в од ном из номеров „Церковных ведомостей“ о том, что если будут посягательства на церковное имущество, то причту церковному и старосте надлежит созвать при помощи набатного звона прихожан для того, чтоб общим собранием просить посягающих оставить имущество в ведении прихода. Распоряжение последовало до декрета Совнаркома о набатном звоне». Однако о звоне в ночь с 22 на 23 августа он говорил, что не знал, что этот звон производится в связи с защитой Церкви. В Духовской церкви звонили в его отсутствие, утверждал он, и когда он туда пришел, звон уже закончился. Звонил церковный сторож, который объяснил настоятелю, что звон начался в мужском монастыре, в большой колокол, звонили долго, затем показались фонари на пожарной каланче и зазвонили в других храмах, после этого начал звонить и он в Духовской церкви. Протоиерей Иоанн отметил в своих показаниях, что понимал декрет о набатном звоне «считающим всякий набатный звон как призыв к выступлению, если звону не послужили причиной фонари на каланче по случаю пожара». Многие опрошенные чрезвычайной комиссией также утверждали, что видели фонари на пожарной каланче, хотя пожара, как потом узнали, в городе не было. В монастыре же, как потом выяснилось, начал звонить по указанию когото из певчих некий человек по имени Александр[5].

На допросе протоиерей Иоанн Чаусов с горечью говорил о том, что был удивлен, когда с первых минут общения с представителями властных структур после своего ареста увидел, что они давно считают его контрреволюционером. В частности, когда среди других арестованных его увидел военный комиссар, то сказал: «А, Чаусов… Мы давно его знаем как контрреволюционного агитатора». При этом сам протоиерей Иоанн считал себя лояльным советской власти и утверждал на допросе, что советскую власть признает как народную, сам по деду крестьянин, после Февральской революции первым перестал поминать царя Николая и в течение Первой мировой войны много трудился для солдат, о чем имеет от их жен и отцов до тысячи писем, доказывающих его близость к народу[6]. В октябре 1919 г., давая показания чрезвычайной комиссии в качестве обвиняемого по другому делу (о «принадлежности к партии кадетов»), он повторил, что в восстании в Вязьме в августе 1918 г. не участвовал, полагал, что набатный звон производится в связи с пожаром, тем не менее был арестован как участник восстания, судим Овсяником, «прощен за недоказанностью вины», провел в тюрьме 17 дней и был вы пущен, чтобы покинуть пределы Смоленской губернии[7].

Из протокола допроса 24-летнего Ивана Чаусова от 24 августа 1918 г. следует, что его подозревали не только в организации набатного звона, но и в связях с белогвардейцами. В его записной книжке был обнаружен странный текст, явно напоминавший шифрованное донесение.

То, что это шифровка, признавал и сам Иван Чаусов. До революции он служил в армии в чине подпоручика, а во время ареста состоял на советской службе (был помощником секретаря Вяземской уездной коллегии о пленных и беженцах). Записку с этим текстом, как он объяснил следователю, просил передать одному из членов Совета в Воронеже, где служил Чаусов, один его старый приятель, случайно повстречавшийся ему на вокзале. Чаусову и самому текст показался «конспиративным», поэтому, не желая вступать в связь с какойто конспиративной организацией, он его не передал, но из записной книжки не удалил, потому что забыл об этом эпизоде, считая его маловажным (дело было еще до октябрьской революции, в сентябре 1917 г.). При этом он утверждал, называя имена многих советских работников, которые могут подтвердить его слова, что советскую власть безусловно признает, во время переворота в Воронеже в ночь на 30 октября 1917 г. со своими солдатами был на стороне Военнореволюционного комитета и защищал город от войск, верных Временному правительству[8].

Однако Вяземской ЧК все сказанное, повидимому, показалось неубедительным. После расстрела сына и высылки из Вязьмы протоиерей Иоанн Чаусов писал правящему епископу: «Как сын умер мой мученик Иван, так и я, страдаем безвинно совершенно. Излить свое горе и помянуть сына я решил в Оптиной пустыни, куда и прибыл 30 августа. Прошу… войти в мое бедственное положение, написать Калужскому епископу Феофану — дать мне хоть какое-нибудь место в г. Калуге, где бы я мог хотя изредка видеться с семьею, убитою свалившимся на нас горем...» К письму было приложено прошение Нила Ивановича Хохлова, старосты Никольской церкви г. Вязьмы, до революции — вяземского купца, церковного благотворителя, кандидата на выборах в Учредительное Собрание по Приходскому беспартийному списку. Н. И. Хохлов также арестовывался в связи с делом епископа Макария, пребывал в заключении в Вяземской тюрьме вместе с протоиереем Иоанном Чаусовым, а теперь вместе с ним находился в Оптиной пустыни. Он писал Смоленскому архипастырю, что и он, и протоиерей Иоанн «пострадали за веру Православную» и просил владыку помочь отцу Иоанну, «положение коего поистине отчаянное»[9].

Смоленский епархиальный совет обратился к Калужскому епископу с просьбой предоставить протоиерею Иоанну Чаусову какое-нибудь место в городе Калуге, сообщив, что «он примерного поведения и весьма трудоспособный». Положительный отзыв об отце Иоанне был также послан настоятелю Оптиной пустыни архимандриту Исаакию. Однако из Калужского епархиального совета пришел ответ, что праздных священнических вакансий в Калуге и Калужском уезде нет, и протоиерею Иоанну могут быть предложены только места в других уездах епархии[10].

Неизвестно, смог ли воспользоваться отец Иоанн этим предложением, в Вязьму он вернулся через 7 или 8 месяцев. Выслан он был, как сам утверждал, на 1 год, но разрешение вернуться в Вязьму получил уже через 3 месяца — можно предположить, что ввиду амнистии первой годовщины революции. По возвращении в Вязьму он продолжил служить священником, совершая богослужение в монастыре. В дальнейшем его еще не раз подвергали репрессиям[11] (Духовенство Смоленской епархии в гонениях ... С. 118–123).

____________

[1] [Дело Вяземской ЧК по обвинению «граждан Чаусовых в контрреволюционной деятельности», 1918] // Архив УФСБ по Смоленской обл. Д. 5681-с. Л. 1.

[2] Прошение протоиерея Духовской г. Вязьмы церкви архиепископу Смоленскому и Дорогобужскому Феодосию (Феодосиеву) ... Л. 38.

[3] [Дело Вяземского отдела ПП ОГПУ Западной области по обвинению священника Иоанна Чаусова, О. С. Барышевой и др., 1932] // Архив УФСБ по Смоленской обл. Д. 20517-с. Л. 20, 24, 24об. — Фамилия председателя Вяземской ЧК указана протоиереем Иоанном по памяти неправильно: им был не Гудков, а П. М. Гулов.

[4] Известия ВЦИК. 1918. 3 окт. (№ 124).

[5] [Дело Вяземской ЧК по обвинению «граждан Чаусовых в контрреволюционной деятельности», 1918] // Архив УФСБ по Смоленской обл. Д. 5681-с. Л. 18–19, 20 – 20 об., 22. — Декрет о набатном звоне был принят 30 июля 1918 г. Советом народных комиссаров сразу после принятия Поместным Собором 1917–1918 гг. постановления «О мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную Церковь». Согласно декрету, «виновные в созыве населения набатным звоном, тревожными гудками, рассылкой гонцов и т. п. способами с контрреволюционными целями» должны были предаваться суду революционного трибунала (Декреты Советской власти. Т. 3. М., 1964. С. 117).

[6] Там же. Л. 19, 19 об.

[7] Архив УФСБ по Смоленской обл. Д. 2657-с. Л. 4, 6. — Участие председателя Вяземского уездного совета и уездного комитета РКП(б) Г. С. Овсяника в определении участи Чаусовых в августе 1918 г. подтверждается и материалами дела 1918 г. Например, Овсяником дана расписка об отобрании у И. И. Чаусова в день ареста денег, удостоверения и паспорта (Там же. Д. 5681-с. Л. 23 об.).

[8] Там же. Л. 2, 13, 20–21.

[9] Архив УФСБ по Смоленской обл. Д. 2657-с. Д. 15364-с. Л. 9 ; Д. 26797-с. Л. 83 – 83 об. ; Прошение протоиерея Духовской г. Вязьмы церкви архиепископу Смоленскому и Дорогобужскому Феодосию (Феодосиеву) ... Л. 38 –38 об.

[10] Ответ Калужского епархиального совета ... Л. 35, Прошение протоиерея Духовской г. Вязьмы церкви архиепископу Смоленскому и Дорогобужскому Феодосию (Феодосиеву) ... Л. 39.

[11] Архив УФСБ по Смоленской обл. Д. 2657-с. Л. 4, 6 об. ; Д. 20517-с. Л. 24, 149.